«пред. часть след. глава» содержание

2.6. Сталинская партийная линия в кризисе

Однако экономическое и общественное развитие советского общества на переходной стадии от капитализма к социализму продолжало быть отмечено печатью ряда противоречий, чьё решение удалось в недостаточной мере или вовсе не удалось. Как в промышленности и торговле, так и в сельском хозяйстве борьба по вопросу «Кто кого?» ещё не закончилась.

Советский Союз продолжал оставаться аграрной страной с преобладающим сельским населением, а промышленность, несмотря на большие достижения, отставала от общего развития экономики. Она достигла довоенного уровня, но на основе починки старых производственных фондов. Значительный прогресс с ускоренным развитием на этой устаревшей базе был невозможен. Но это означало, что промышленность и в будущем не сможет обеспечить сельское хозяйство и крестьян необходимыми тракторами, машинами, инструментами и товарами, в которых они нуждались и которые должны были быть платой за их поставку зерна и других сельскохозяйственных продуктов. Дальнейшая диспропорция всё более угрожала союзу между рабочим классом и крестьянством — так называемой «смычке» — и вела к растущему недовольству и даже сопротивлению, главным образом, со стороны богатых крестьян, поставлявших бо́льшую часть товарного зерна, необходимого для обеспечения и экспорта. И половинчатые изменения не смягчили этот давно обострившийся конфликт и не предотвратили его дальнейшее обострение.

Основная линия проводившейся до сих пор политики в деревне, несмотря на требования оппозиции, не была изменена, а продолжала следовать тому представлению, что развитие сельскохозяйственных производительных сил и вовлечение крестьянства в разного рода кооперативы — но только в сфере обращения — приведёт к постепенному врастанию крестьянства в социализм, поскольку промышленность уже является социалистической, а кооперативы также находятся под управлением социалистического государства. Хоть это и медленный процесс, происходящий, по словам Бухарина, черепашьим шагом, но зато это безопасный путь без серьёзного обострения классовой борьбы или даже гражданской войны. Сталин также неоднократно делал заявления в том же духе о том, что неправильно обострять классовую борьбу в деревне, поскольку это приведёт к гражданской войне, а в таких условиях невозможно никакое строительство социализма.

Эта концепция, которая по сути шла от Бухарина и основывалась на частично неверной интерпретации ленинской работы «О кооперации», имела некоторые разумные аспекты, но для генеральной линии социалистического строительства она была слишком односторонней. В условиях нэповской рыночной экономики она вела не только к росту производства зерна, но и к совершенно другим результатам, а именно к более быстрому социальному расслоению крестьянства на бедных и богатых крестьян, к росту числа богатых середняков, а также кулаков, то есть слоя сельских капиталистов. Они могли накапливать денежный капитал, но не могли использовать его ни в производстве, ни для потребления, так как промышленность не была способна удовлетворить спрос. Следовательно, их заинтересованность в дальнейшем увеличении производства угасла, и они уже больше не хотели поставлять товарное зерно государству по низким фиксированным ценам, а предпочитали продавать его на свободном рынке, на котором можно было достичь спекулятивных цен, либо припрятывать его, надеясь на повышение государственных цен. Всё это в хлебозаготовительной кампании 1927/1928 года не только привело к уже знакомым трудностям, но и приобрело угрожающие масштабы, так как хлебозаготовкам было оказано открытое сопротивление.

Даже возврат к ещё недавно осуждавшимся чрезвычайным мерам принуждения не давал перспективы для обеспечения необходимого количества зерна. Центральный Комитет мобилизовал все силы партии на предотвращение зернового кризиса и его последствий. Сталин сам говорил об этом:

«В этих именно целях и были даны две первые директивы ЦК ВКП(б) о хлебозаготовках (первая — 14.XII.1927 г. и вторая — 24.XII.1927 г.). Ввиду того, однако, что эти директивы не возымели действия, ЦК ВКП(б) оказался вынужденным дать 6.I.1928 года третью директиву, совершенно исключительную как по своему тону, так и по своим требованиям. Директива эта кончается угрозой по адресу руководителей партийных организаций в случае, если они не добьются в кратчайший срок решительного перелома в хлебозаготовках. Понятно, что такая угроза может быть пущена в ход лишь в исключительных случаях, тем более что секретари парторганизаций работают не ради службы, а ради революции. Тем не менее, ЦК счёл уместным пойти на этот шаг ввиду тех исключительных обстоятельств, о которых говорилось выше»⁸⁷.

Но даже массовые угрозы (какие именно неприятности ожидали тех, кому они были направлены, осталось без упоминания) не принесли результатов, из-за чего Сталин в январе 1928 решил сам осуществить инспекционную поездку в Сибирь для решения кризисной ситуации на «хлебном фронте». Однако он вынужден был констатировать, что сопротивление значительной части крестьянства было настолько сильно, что угрозы голода уже едва ли можно было избежать.

Это заставило Сталина осознать, что односторонняя линия группы вокруг Бухарина, Рыкова и Томского, которую он сам — хотя и с колебаниями — поддерживал и проводил, фактически потерпела крах. Вместо того, чтобы «врастить» крестьянство в социализм, она привела к отрыву от крестьян, к разрушению союза между рабочим классом и крестьянством, и, что было особо опасно, к нехватке зерна, угрожавшей как снабжению населения и Красной Армии, так и необходимому экспорту, а тем самым и импорту других товаров. Это было объективным результатом той «линии партии», которую он до сих пор проводил в борьбе против левой оппозиции. Сталин вынужден был признать, что «всё это, соединённое с такими ошибками в нашей работе, как запоздалый подвоз промтоваров в деревню, недостаточность сельхозналога, неумение извлечь денежные излишки из деревни и т. п., — создали условия, приведшие к кризису в хлебозаготовках»⁸⁸.

В таких условиях, которые были по большей части результатом проводившейся до того времени партийной линии, Сталин должен был решить, какие изменения теперь были необходимы для выхода из этой кризисной ситуации. Какие существовали альтернативы?

Можно было продолжать прежний курс, сделать богатым середнякам и кулакам ещё больше уступок, выполнить их требования, чтобы они имели больше заинтересованности в увеличении производства хлеба и поставляли государству больше зерна. Бухарин, Рыков и Томский якобы были готовы на это, как позже утверждал Сталин, что, однако, совершенно точно не соответствовало действительности. Поскольку это означало бы допустить капитализм в деревне, а также, через торговлю, и в городе в таком масштабе, что это закрыло бы путь к социализму и, следовательно, сделало бы возможным восстановление капитализма. Нет никаких причин сомневаться, что Бухарин и его сторонники даже и не думали о восстановлении капитализма как общественного строя.

На самом деле они хотели осуществить серьёзные исправления прежнего курса, в основном в отношении слоя кулаков. Они подали такие предложения в Политбюро, но Сталин проигнорировал их, так как хотел использовать необходимую смену партийной линии для усиления своего личного влияния путём вывода из Политбюро тех оставшихся членов, которые ещё происходили из старой гвардии Ленина. Почему? Без сомнения, потому, что Бухарин, Рыков и Томский продолжали сохранять определённую меру самостоятельности, а также потому, что они всё ещё воплощали в себе остатки коллективности руководства. Сейчас Сталин, очевидно, увидел момент, подходящий для того, чтобы окончательно положить этому конец.

Второй вариант состоял в том, чтобы насильственно сломить сопротивление крестьянства, то есть в определённой мере вернуться к методам военного коммунизма и обязательной поставкой хлеба (продразвёрсткой) гарантировать снабжение и экспорт. Но это означало бы обострить классовую борьбу настолько, что она должна была бы привести к гражданской войне. Таким образом союз между рабочим классом и крестьянством был бы надолго уничтожен, и тогда действительно могли бы возникнуть условия для контрреволюции и для восстановления капитализма.

Третья возможность состояла в том, чтобы объединить в основном бедных крестьян, производивших лишь для собственных потребления и почти не производивших товарного зерна, в производственные кооперативы (колхозы), чтобы тем самым повысить товарное производство зерна. Это был именно тот путь, который Ленин и Троцкий с самого начала переходного периода называли единственным пригодным способом перехода крестьян к социализму. Но это решение потребовало бы сразу обеспечить их тракторами, сельскохозяйственными машинами и инвентарём настолько, чтобы стало возможным эффективное ведение хозяйства на больших площадях. У бедняков не было ни тяглового скота, ни машин, их сохи не могли обрабатывать большие площади. Однако для этого было также необходимо, чтобы большие преимущества кооперативных предприятий были бы заметны и их можно было бы демонстрировать на уже существующих и хорошо работающих производственных кооперативах, и чтобы велась соответствующая работа по убеждению, как этого требовал Ленин. Но таких успешных сельскохозяйственных предприятий, которые можно было поставить в пример, не было нигде, всего этого не было и в помине.

Сталин сам вынужден был это признать, заявляя:

«Что же касается охвата сельского хозяйства, так сказать, изнутри, по линии сельскохозяйственного производства, то в этой области сделано у нас страшно мало. Достаточно сказать, что колхозы и совхозы дают в настоящее время всего 2 проц. с лишним всей сельскохозяйственной продукции и 7 проц. с лишним товарной продукции»⁸⁹.

Но почему было сделано так мало для этого? Почему было допущено, чтобы 90 процентов товарного зерна поставлялось единоличными хозяйствами? Потому что Центральный Комитет под руководством Сталина, Бухарина, Рыкова и Томского проводил неверную линию и объявлял серьёзные предупреждения оппозиции всего лишь капитулянтством и антипартийной линией. Такое отношение, очевидно, было вызвано не столько фактами, сколько слепой враждебностью к оппозиционерам, при этом личные мотивы, к сожалению, здесь играли несоразмерную роль.

Значит, Сталин знал необходимые предпосылки коллективизации. Он сам об этом говорил неоднократно.

«Всеохватывающая коллективизация наступит тогда, когда крестьянские хозяйства будут перестроены на новой технической базе в порядке машинизации и электрификации, когда большинство трудового крестьянства будет охвачено кооперативными организациями, когда большинство деревень покроется сельскохозяйственными товариществами коллективистского типа. К этому дело идёт, но к этому дело ещё не пришло и не скоро придёт»⁹⁰.

А для того, чтобы подготовить такое развитие, нужно было ускоренно развивать промышленность, чтобы производить необходимые трактора, инструменты и машины. Но это правильное требование оппозиции было отвергнуто как «сверхиндустриализация». Сталин также знал, что крестьяне как действующие частным образом землевладельцы по своей мелкобуржуазной природе не были сами по себе склонны к коллективным формам труда и к социализму, а, как он сам говорил, должны были быть приведены к ним примером и убеждением на добровольной основе, что, естественно, требовало времени.

Поэтому сейчас он попал в дилемму, которая в конечном счёте оставила ему лишь возможность начать коллективизацию сельского хозяйства при отсутствии — по его собственной вине — как технических, так и идеологических условий.

В этих обстоятельствах, возникших, однако, в результате предыдущей ошибочной политики, он практически не имел другого выхода, поскольку он никоим образом не мог вернуться к капитализму, а также не хотел рисковать новой гражданской войной. Поэтому внезапный поворот к коллективизации и в необходимой связи с этим к ускоренной индустриализации стал теперь неизбежным, и в этом смысле также исторически необходимым. Но в то же время он был и панической реакцией на внезапно выявившееся фиаско прежней линии партии, поскольку она вовсе не была результатом глубокого анализа и обдуманной дальновидной политики, как Сталин позже стремился представить. Это было именно характерной чертой прагматически-утилитарной политики Сталина: она не основывалась на тщательном анализе объективных условий и возможностей, из-за чего он не был способен найти курс с долговременной перспективой.

Вопрос, из-за чего Сталин вопреки решениям XV съезда и вопреки своим собственным заявлениям осуществил эту внезапную смену курса, часто обсуждался и зачастую представлялся непонятным произволом. Так, Ганс Кальт в своей в целом весьма поучительной работе об истории СССР спрашивает:

«Почему произошло это объявление войны кулакам и многим середнякам в советской деревне? […] Это ведь был решающий шаг в сторону от ленинского наследия к тому вырождению, которое сегодня часто называют сталинизмом»⁹¹.

Совершенно правильно Кальт отвергает как неубедительное данное позднее объяснение, что нависшая международная угроза Советскому Союзу заставила Сталина перейти к срочно ускоренной индустриализации и к насильственной коллективизации для обеспечения обороноспособности страны. Также и то предположение, что Сталин таким образом преимущественно стремился к более сильной мобилизации рабочего класса и сельской бедноты, Кальт считает необоснованным, и ниже он ставит решающий вопрос:

«Побудила ли Сталина к этому повороту жажда власти? При этом неизбежно и те двое, которых Ленин пятью годами ранее в своём письме к ЦК рекомендовал на руководящие посты и которые, помимо Сталина, ещё оставались в руководстве, а именно Бухарин и Пятаков, тоже должны были перейти на другую сторону. Было ли это основным намерением Сталина?

Хотя для кого-то признание этого может оказаться болезненным, многое свидетельствует в пользу его истинности»⁹².

Однако в этом Кальт ошибается, как и многие другие авторы, желающие приписать внезапный поворот сталинской политики только его чертам характера и прежде всего его жажде власти, так как этим они игнорируют объективные и общественные условия, возникшие вследствие его политики, и таким образом остаются в рамках субъективистского понимания истории. Фактически именно эти объективные условия заставили его выбирать из вышеупомянутых альтернатив, и поскольку две первых по разным причинам были невозможны для него, то в данных обстоятельствах лишь третья казалось ему наиболее подходящей. Тот факт, что он выбрал её, в то же время показывает и некоторые из черт его характера: его беспринципность, проявившуюся в его прагматически-волюнтаристской политике (причём он, нимало не сомневаясь, перенял большинство предложений оппозиции, против которых он до того момента боролся как против троцкизма), его сознание и желание власти, связанное с его убеждением, что насилием можно достигнуть всего, и его цинизм и грубость в отношениях с соратниками.

Он сознавал, что этим решением он должен начать борьбу против Бухарина, Рыкова, Томского и их сторонников, но это вполне его устраивало, потому что он, убрав их, мог ликвидировать последние остатки коллективности, которая ещё могла существовать в Политбюро. В этом пункте Кальт, конечно, прав, но это не было главной причиной. Кроме того, в данном случае он ошибается ещё и в отношении личностей, так как тогда препятствием для Сталина был не Пятаков, а близкие к Бухарину Рыков и Томский, как члены Политбюро с ленинских времён. А Пятаков тогда только что отошёл от оппозиции Троцкого, Зиновьева и Каменева и покорился Сталину. Позднее он был назначен директором Госбанка, выбран в ЦК и затем как первый заместитель наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе играл решающую роль в процессе индустриализации, до тех пор, как в сентябре 1936 года он был арестован и на процессе так называемого «параллельного центра» в 1937 году приговорён к смертной казни и расстрелян.

Внезапный поворот Сталина своими последствиями привёл к ещё большей панике во всём сельском хозяйстве, так как он произошёл совершенно неожиданно. Но из того факта, что как индустриализация, так и коллективизация сельского хозяйства были необходимы для строительства социализма и потому прогрессивны, нельзя сделать вывод, что этот поворот в сталинской политике нужно расценивать исключительно положительно, как это зачастую делалось и делается. Потому что при этом нельзя упускать из внимания ни ненужную задержку, ни насильственные методы принуждения, ни отрицательные экономические, социальные, политические и идеологические последствия. Они не были ни необходимыми, ни неизбежными, а привели к большим социальным потерям (в частности, к катастрофическому голоду) и к другим отклонениям в развитии, от которых Советский Союз страдал в течение долгого времени.

И сейчас за этой новой «линией» Сталина следовали лишь с колебаниями, потому что, очевидно, было невозможно за короткое время достигнуть того, чтобы создающиеся колхозы преодолели хлебный дефицит. Кроме того, новый курс противоречил решению только недавно произошедшего XV съезда, высказавшегося против слишком торопливой коллективизации. Поэтому Сталин сначала выдвинул лозунг:

«Значит ли это, что мы переносим центр тяжести уже теперь на совхозы и колхозы? Нет, не значит. Центр тяжести остаётся на данной стадии в области дальнейшего поднятия индивидуального мелкого и среднего крестьянского хозяйства. Но это значит, что одной лишь этой задачи уже недостаточно теперь. Это значит, что настало время, когда мы должны эту задачу дополнить практически двумя новыми задачами о развитии колхозов и развитии совхозов»⁹³.

Почему момент для перехода к коллективизации настал только после того, как прежняя партийная линия потерпела крах — об этом Сталин не сказал ни слова, а оборот «это значит» не является аргументом ни по факту, ни по логике. Сталин должен был также признать, что из-за ошибок его политики союз между рабочим классом и крестьянством был нарушен. Это была ещё не «размычка», по его выражению, но и не «пустяковина», потому что это была

«угроза смычке рабочего класса и крестьянства. Этим, собственно, и объясняется, что у некоторых работников нашей партии не хватило спокойствия и твёрдости для того, чтобы трезво и без преувеличений оценить создавшееся положение»⁹⁴.

Последняя фраза примечательна не только странной логикой — точнее, её отсутствием, — но и тем, что она ещё раз ясно показала, каким образом сталинская идеология представляла все негативные результаты неправильной политики, а именно: «некоторые работники» не смогли трезво оценить положение, но это были в основном работники низшего звена, в то время как ЦК и генеральный секретарь, конечно же, всегда следовали правильной «линии партии». Но в данном случае стрела была пущена главным образом в Бухарина, Рыкова и Томского и их сторонников в наркоматах сельского хозяйства и финансов, среди которых был, в частности, заместитель наркома Фрумкин, имя которого Сталин позже, уже в 1952 году (после XIX съезда), использовал против Микояна, так как и тот и другой якобы слишком потакали крестьянству. Выход из кризисной ситуации должен был сейчас состоять в начале коллективизации,

«чтобы объединить постепенно обособленные мелкие и средние крестьянские хозяйства в крупные коллективы и товарищества, как совершенно добровольные объединения, работающие на базе новой техники, на базе тракторов и прочих сельскохозяйственных машин»⁹⁵.

Однако и сам Сталин сознавал, что такие преобразования сельского хозяйства невозможны за два или три года, они потребуют многих лет напряжённого строительства, как он сам выразился.

В то время как ещё совсем недавно оппозиция упрекалась в том, что она преувеличивает опасность капиталистических сил, из-за чего впадает в отчаяние и пораженчество и распространяет капитулянтскую идеологию, теперь в речах Сталина внезапно появляются совсем другие ноты, и сейчас говорилось уже о правом оппозиционном уклоне в партии.

«В чём состоит опасность правого, откровенно оппортунистического уклона в нашей партии? В том, что он недооценивает силу наших врагов, силу капитализма, не видит опасности восстановления капитализма, не понимает механики классовой борьбы в условиях диктатуры пролетариата и потому так легко идет на уступки капитализму, требуя снижения темпа развития нашей индустрии, требуя облегчения для капиталистических элементов деревни и города, требуя отодвигания на задний план вопроса о колхозах и совхозах, требуя смягчения монополии внешней торговли и т. д. и т. п.»⁹⁶

Все элементы «линии партии», которые до сих пор энергично защищались от оппозиции как единственно правильные и «ленинские», сейчас внезапно стали «опасностью», а их недооценка — «правым уклоном».

Хотя Сталин до нынешнего момента поддерживал линию Бухарина и Томского, исходившую из постепенного врастания крестьянства в социализм, и потому сделал её «линией партии», сейчас он всё больше и больше удалялся от этого курса. Он ссылался на ту верную идею, что социализму нужна единая экономическая основа.

«Нельзя без конца, т. е. в продолжение слишком долгого периода времени, базировать Советскую власть и социалистическое строительство на двух разных основах, на основе самой крупной и объединённой социалистической промышленности и на основе самого раздробленного и отсталого мелкотоварного крестьянского хозяйства. Нужно постепенно, но систематически и упорно переводить сельское хозяйство на новую техническую базу, на базу крупного производства, подтягивая его к социалистической промышленности. Либо мы эту задачу разрешим, — и тогда окончательная победа социализма в нашей стране обеспечена, либо мы от неё отойдём, задачи этой не разрешим, — и тогда возврат к капитализму может стать неизбежным»⁹⁷.

Хотя основная идея совершенно верна, выводы, которые Сталин сделал из неё, недостаточно продуманы, так как социалистическое преобразование сельского хозяйства ещё не гарантирует окончательной победы социализма и не делает восстановление капитализма навсегда невозможным. Однако несмотря на понимание того, что коллективизация сельского хозяйства необходима для достижения социализма, Сталин всё же хотел сохранить приоритет единоличных сельских хозяйств, так как он встретил сопротивление в Политбюро и поэтому должен был поначалу искусно маневрировать. Он столкнулся с опасением многих членов Политбюро, что слишком поспешная и слишком принудительная ускоренная коллективизация могла создать большие трудности и поставить под удар хлебозаготовки. И сам Сталин знал, что наибольшая часть товарного зерна поставляется частными хозяйствами середняков и кулаков.

«Понятно, что ежели подойти к делу с точки зрения удельного веса тех или иных форм сельского хозяйства, то на первое место надо поставить индивидуальное хозяйство, ибо оно даёт почти в шесть раз больше товарного хлеба, чем колхозы и совхозы. Но если подойти к делу с точки зрения типа хозяйства, с точки зрения того, какая из форм хозяйства является наиболее близкой нам, то на первое место надо поставить колхозы и совхозы, представляющие высший тип сельского хозяйства в сравнении с индивидуальным крестьянским хозяйством. Неужели ещё надо доказывать, что обе точки зрения одинаково приемлемы для нас?»⁹⁸

Конечно, совершенно верно то, что социалистическое сельское хозяйство может развиваться только в форме колхозов и совхозов, но эта идея в политике, проводившейся до тех пор, в основном игнорировалась. Беспринципность, прагматизм и неустойчивый характер сталинистской политики и идеологии особенно ясно проявляется в формуле, что обе точки зрения одинаково приемлемы. Какой смысл был в том, чтобы теоретически поставить колхозы на первое место, если в практической экономической политике индивидуальное крестьянское хозяйство продолжало занимать первое место?

Эта внезапная перемена, так же как и неясные заявления Сталина внутри партии, естественно, привели к заметной неуверенности, появились слухи, что в Политбюро существуют большие расхождения взглядов. Сталин сначала решил выступить против этих слухов. На вопрос «Ну, а как в Политбюро? Есть ли в Политбюро какие-либо уклоны?» он ответил: «В Политбюро нет у нас ни правых, ни „левых“, ни примиренцев с ними. Это надо сказать здесь со всей категоричностью»⁹⁹.

Это заявление было настолько же категорично, насколько и неверно, так как в Политбюро были не только колебания, но и сопротивление. Даже у верных последователей Сталина появились сомнения: Калинин и Ворошилов выразили опасения в возможности нарушения снабжения, Орджоникидзе и Рудзутак присоединились к ним. Только Молотов, Микоян и Куйбышев поддержали действия Сталина. Когда выяснилось, что колхозы, создававшиеся вначале медленно, совсем не могли компенсировать дефицит зерна, он начал продвигать ускорение коллективизации. Партработники сельскохозяйственных регионов теперь под постоянным давлением ЦК начали соревноваться за лучшие результаты, потому что их работа оценивалась по прогрессу коллективизации.

Но таким образом очень быстро пошла лавина, буквально накрывшая деревню. Поднятый Сталиным лозунг «ликвидации кулака как класса» и широкой коллективизации сельского хозяйства вызвал всё более частое использование насильственных средств принуждения, так как крестьянские массы вовсе не собирались добровольно вступать в колхозы, ещё не обладавшие материально-техническим оснащением для эффективного ведения хозяйства на больших площадях. Однако партработники были вынуждены объявлять о быстром прогрессе коллективизации. Самым важным аргументом, которым достигалось «добровольное вступление» не только отдельных крестьян, но и целых деревень и регионов, зачастую был наган (распространённое тогда оружие) и угроза ГПУ.

Кроме того, не существовало чётких правил того, какие сельские производительные силы и в какой форме должны обобществляться, так что зачастую и мелкий скот, и дворовая птица, и все инструменты экспроприировались и помещались в колхозные фонды. Также недостаточно чётко было указано, кого нужно считать кулаком, так что и большая часть сколько-нибудь богатых середняков считалась вражескими капиталистическими элементами и поэтому их без остатка экспроприировали, выгоняли из дома и депортировали в дальние регионы Сибири и Казахстана.

В то время как Сталин ещё недавно недвусмысленно заявлял, что борьба с кулаками должна вестись исключительно на экономическом поле, что экспроприации противозаконны и что чрезвычайные меры должны использоваться только в случае нарушения законности в отношении спекуляции хлебом, теперь классовая борьба против них осуществлялась преимущественно неприкрытым насилием вплоть до уничтожения, причём важный мотив этой политики состоял в намерении с помощью экспроприированных у кулаков средств производства обеспечить хотя бы минимальное оснащение колхозов, так как сельская беднота и малоземельные едва ли обладали большими средствами производства. Но ведь можно было бы принимать и тех многоземельных крестьян, которые относились лояльно к советской власти. Такое предложение сделала комиссия ЦК, выработавшая ведущую линию для коллективизации, но Сталин резко отверг её. Он хотел насильно обострить классовую борьбу и «ликвидировать кулачество как класс», хотя с точки зрения марксистской классовой теории совершенно бессмысленно называть классом маленький общественный слой крестьянства, многоземельных или кулаков, так как единичные слои неоднородного крестьянства не составляли самостоятельного класса, и переходы между середняками и кулаками часто были весьма текучими¹⁰⁰. Но практическая политика Сталина плевала на марксистскую теорию, чаще всего достаточно было сослаться на всевозможные цитаты из Ленина, чтобы одёрнуть противников этой неверной «линии» и обезоружить их, хотя в этом случае не было даже и подходящей цитаты из Ленина.

Однако это насильственное взаимное обострение классовой борьбы на селе, вскоре принявшее черты гражданской войны, создало благоприятные политико-идеологические условия, позволившие Сталину не только убрать своих противников из Политбюро, но и подорвать остатки коллективности и тем самым очень приблизиться к своей цели — единоличной власти. Из-за этого дискуссии в Политбюро приобрели характер личных нападок, так как Сталин сразу начал непривычно резко критиковать Бухарина и с помощью интриг дискредитировать его, что очень обеспокоило даже Орджоникидзе. В письме Рыкову он писал:

«Без невероятно жестоких потрясений в партии не пройдёт никакая дальнейшая драка. Надо исходить из этого. Я глубоко убеждён, что изживём всё. По хлебу и другим подобным вопросам можно спорить и решать, но это не должно вести к драке […] Коренных разногласий нет, а это главное […] По-видимому, отношения между Сталиным и Бухариным значительно испортились, но нам надо сделать всё возможное, чтобы их помирить»¹⁰¹.

Так думали по крайней мере многие члены Политбюро, так как к тому времени все осознали, что прежняя линия партии нуждается в серьёзном исправлении. Поскольку Бухарин и Рыков тоже выдвинули предложения в этом духе, речь на самом деле должна была идти лишь о нахождении подходящего пути для исправления. Поэтому в действительности не было фактической причины для обострения разногласий. Но почему же дискуссия в Политбюро всё-таки привела к столь острому столкновению и даже к исключению Бухарина, Рыкова и Томского из Политбюро? Хлевнюк считает:

«Трения в Политбюро необязательно привели бы к полному расколу, если бы никто из членов „коллективного руководства“ не предъявлял претензий на единоличную власть»¹⁰².

Это объяснение, скорее всего, попадает в точку.

Следствием насильственной экспроприации кулаков (раскулачивания), которые были депортированы, и многих середняков, которые были принуждены войти в колхозы, стало то, что сопротивление крестьян росло, и во многих регионах произошли многочисленные восстания и ситуации, близкие к гражданской войне. Напуганные крестьяне начали забивать свой скот и укрывать зерно, так как они просто хотели обеспечить своё будущее пропитание. Так коллективизация, ускоренная устрашением, принуждением и насилием, привела не только к настоящему хаосу, но и к огромному регрессу сельскохозяйственного производства. Поскольку из-за плохих погодных условий к тому же случилась большая засуха, дефицит продуктов питания был настолько велик, что в начале 1930-х годов обширные части страны — прежде всего Украина — были поражены большим голодом с огромными жертвами. Нужно было вновь ввести питание по карточкам. Об этом в решениях или докладах не было упомянуто ни словом, всегда объявлялось только о больших успехах коллективизации. В таких обстоятельствах, конечно, было естественно, что в Политбюро произошли острые споры. Бухарин, Рыков и Томский резко воспротивились этому авантюристическому курсу Сталина, обрушившему страну в глубокий кризис, и пригрозили своей отставкой. Но Калинин, Ворошилов, Орджоникидзе и Рудзутак вскоре отказались от сопротивления, так что Сталин снова был уверен в своём большинстве, и теперь только Бухарин, Рыков и Томский противостояли сталинскому курсу. Поэтому Сталин смог перейти в наступление. Вопреки своему прежнему заявлению, что в Политбюро нет разногласий, Сталин теперь сказал:

«Товарищи! Как это ни печально, приходится констатировать факт образования в нашей партии особой группы Бухарина в составе Бухарина, Томского, Рыкова»¹⁰³.

И он назвал их «правым уклоном», группой капитулянтов, которые хотят не преодолеть капиталистические элементы в промышленности и сельском хозяйстве, а дать им полную свободу развития.

«Основная беда бухаринцев состоит в том, что у них имеется вера, убеждение в дело облегчения и развязывания кулака, как средство разрешения наших хлебных и всяких иных затруднений. Они думают, что ежели облегчим кулака, не будем ограничивать его эксплуататорских тенденций, дадим ему волю и т. д., то затруднения будут уничтожены и политическое состояние страны будет улучшено. Нечего и говорить, что эта наивная вера бухаринцев в спасительную роль кулака представляет такую смехотворную бессмыслицу, которую не стоит даже критиковать»¹⁰⁴.

В способе коллективизации сельского хозяйства, так же как и в отношении к критикам этой практики в Политбюро, проявились новые элементы сталинского подхода к проблемам социалистического строительства, повлиявшие на структуры и механизмы социалистического общества и затем ставшие элементами специфической сталинистской системы власти. Здесь впервые стало совершенно ясно, что Сталин придавал насилию и принудительным методам в процессах социальных преобразований важнейшее значение. Он считал их более действенными, чем завоевание людей путём просвещения, образования и убеждения.

Выявилась и ещё одна специфическая важная черта по-сталински сформированной идеологии и психологии: вина перекладывается на других, собственные ошибки беззастенчиво приписываются другим, вне зависимости от их постов и близости положения. Соратники дискредитируются ложными обвинениями, оскорбляются и высмеиваются.

Когда Бухарин в статье под названием «Заметки экономиста» обратил внимание на некоторые опасности нового курса Сталина и когда эту статью использовали противники сталинской политики, тогда Сталин защищал его от критиков и пояснял, что Бухарин указал лишь на теоретическую возможность определённых негативных последствий. Но вскоре после того он заявил:

«Статья Бухарина „Заметки экономиста“ явным образом говорила о том, что в Политбюро не всё обстоит благополучно, что, во всяком случае, один из членов Политбюро пытается пересмотреть или „поправить“ линию ЦК. Для нас, для большинства членов Политбюро, во всяком случае не подлежало сомнению, что „Заметки экономиста“ являются антипартийной эклектической статьёй»¹⁰⁵.

То, что ещё недавно принималось как мнение, на которое имеют право в дискуссии, теперь стало антипартийными взглядами, так как изменились пропорции большинства в Политбюро из-за колебаний некоторых членов.

Тот факт, что Калинин и Рудзутак достаточно быстро присоединились к Сталину, Хлевнюк объясняет тем, что Сталин смог надавить на них, обладая некоторыми компрометирующими документами из их прошлого¹⁰⁶.

Быстрая смена убеждений, называемая гибкостью, принадлежала к сталинской политике и идеологии и рассматривалась как выражение особой преданности и твёрдости. Приспособление к взглядам «вождя» было неизбежным следствием прагматического волюнтаризма, который зачастую приводил к настоящим зигзагам в политике и заставлял сторонников колебаться вместе с ними. В данном случае Сталин не только поддерживал бухаринскую концепцию и защищал её от левой оппозиции, он также принимал соответствующие ей решения и заботился об их практической реализации. Как генеральный секретарь он за это нёс главную ответственность. Если он теперь характеризовал ту же самую концепцию как «антипартийную», то, значит, он сам был «антипартийным». Либо, если он не осознавал её «антипартийность», можно было бы критиковать его за неспособность к руководству и за недостаток революционной бдительности, или даже понизить его в должности.

Но ничего подобного не произошло. Ошибки всегда делали другие: члены Политбюро, которые не хотели поддержать новую линию насильственной ускоренной коллективизации. Сталин не считал нужным критический анализ прежней политики, приведшей к кризису, и не представил убедительных аргументов, обосновывающих «новую линию». Сталин считал достаточным выставить своего прежнего главного теоретика Бухарина дураком, «не понимающим механики классовой борьбы», то есть, очевидно, ничего не понимающим в марксизме.

В этих спорах Сталин также стремился показать себя теоретиком. Однако это происходило не столько путём вклада в теорию, сколько уничижением и дискредитацией теоретических голов среди руководства ВКП(б). Этот метод он уже применял против Троцкого, Каменева и Зиновьева, а сейчас и Бухарин стал жертвой таких нападок. Приведя замечание Ленина, что Бухарин не полностью понимал марксову диалектику, Сталин сейчас заявил, что

«Бухарин теоретик, но теоретик он не вполне марксистский, теоретик, которому надо еще доучиваться для того, чтобы стать марксистским теоретиком»¹⁰⁷.

Сталин, однако, не ограничился критикой фактических ошибок Бухарина, которые в большой степени были и его собственными ошибками. Он стремился надолго подорвать престиж Бухарина как марксиста, уничтожить его как теоретика и представить его противником Ленина. Бухарин, согласно Сталину, представляет собой «картину теоретических вывихов и теоретических претензий»¹⁰⁸ и является «образчиком гипертрофированной претенциозности недоучившегося теоретика»¹⁰⁹.

Впервые Сталин присвоил себе роль высшего судьи и в марксистской теории.

Здесь заслуживает упоминания и чрезвычайно интересный новый аспект, а именно утверждавшаяся Сталиным связь так называемой бухаринской группы с троцкистской оппозицией. То есть аспект «заговора».

Из разговора между Бухариным и Каменевым в то время Сталин сделал вывод:

«Взять, например, такой факт, как закулисные переговоры Бухарина с группой Каменева, связанной с троцкистами, переговоры об организации фракционного блока, об изменении политики ЦК»¹¹⁰

Утверждение об организованной связи и «правой оппозиции» с Троцким, казалось, было очень важным для Сталина. Позже выяснилось, почему. В случае «вождей» как левого, так и правого «уклонов» речь шла, согласно Сталину, об агентах империализма и фашизма, завербованных и возглавляемых Троцким, за что он велел их арестовать и расстрелять. Если не в политике, то по крайней мере в преследовании своих противников Сталин действовал очень последовательно и с далёким прицелом.

Бухарин, Рыков и Томский — три важнейших после генерального секретаря функционера ВКП(б) — как представители «правого уклона» и тем самым члены антипартийной фракции были исключены из Политбюро. Первым Бухарин, спустя короткое время — Рыков и Томский. Бухарин, после Зиновьева, был председателем Исполкома Коминтерна и главным теоретиком Сталина, Рыков, после Ленина, занимал пост председателя Совнаркома, а Томский руководил профсоюзами. Все трое остались в ЦК, но там были перемещены на более низкие посты. В Политбюро их заменили безусловные сторонники Сталина.

Так как Сталин сейчас обязательно должен был чрезвычайно ускорить индустриализацию страны для производства необходимых сельскому хозяйству тракторов, грузовиков и машин, то он использовал предложения к тому времени исключённой и преследуемой «левой оппозиции». В ней посчитали это сближением с их позициями и начали думать о том, не лучше ли в интересах социализма сотрудничать со Сталиным, чем продолжать действовать безрезультатно. Сталин дал указания в этом направлении, и поэтому многие ведущие члены оппозиции прислали покаянные заявления, чтобы быть вновь принятыми в партию и чтобы иметь возможность активно принять участие в социалистическом строительстве. Таким образом Зиновьев и Каменев, Раковский, Радек, Пятаков и многие другие вернулись в партию.

Можно сегодня критиковать их покорение Сталину как беспринципную капитуляцию, но это было бы слишком легкомысленным суждением. Нужно признать, что они, по-видимому, хотели во времена быстрых и в принципе правильных и нужных для социализма преобразований быть не только пассивными наблюдателями. Они хотели принимать в этом участие как убеждённые коммунисты. Это было смыслом их жизни. Это было возможно только в том случае, если они будут вновь приняты в партию и таким образом в определённом смысле будут реабилитированы. Ради этого они пошли на много компромиссов. Поэтому нужно быть сдержанными в моральном осуждении, тем более что в то время ещё нельзя было предвидеть, к каким последствиям приведёт дальнейшее насаждение сталинизма.

Мнения оппозиционеров в этом отношении разнились в диапазоне от последовательного неприятия сталинизма Троцким, видевшим в нём огромнейшую опасность для социализма, до условного или даже безусловного сотрудничества, как например в случае Каменева, Зиновьева и Пятакова. Кроме того, нужно принять во внимание, что большинство ведущих оппозиционеров из-за перенесённых преследований, возможно, уже видели острую опасность для своей жизни и для жизни своих близких.

Таким образом, многочисленные члены оппозиции давали согласие быть вновь принятыми в партию и занимали важные партийные и административные посты, если они были готовы покаяться в своих «грехах» и публично прославлять Сталина. Они все должны были проглотить эту горькую пилюлю, вне зависимости от того, были ли эти покаяния искренними или лицемерными. Кто не был готов сделать это, тот не был принят.

Каменев стал директором Института Мировой Литературы и добился больших заслуг в издании и публикации многих произведений мировой литературы на русском языке. Кроме того, он написал выдающуюся биографическую работу о самом известном русском революционном демократе, Чернышевском, чьи книги имели большое влияние на русских социалистов.

Зиновьев стал членом редакции теоретического партийного органа «Большевик», а Пятаков, которого Ленин называл одной из самых способных голов среди молодых партийных руководителей, стал сначала директором государственного банка, а потом фактически важнейшим организатором и руководителем всей индустриализации на посту первого заместителя наркома тяжёлой промышленности.

Этот наркомат формально руководился членом Политбюро Орджоникидзе, чем подчёркивалась его особая важность, но тот слабо разбирался в экономике, так что Пятаков стал действительным руководителем.

Бухарин, который во всяком случае был боевой натурой, также покорился Сталину и стал главным редактором правительственной газеты «Известия», после того как он в течение некоторого времени руководил Научно-техническим управлением Высшего совета народного хозяйства. Кроме того, он, после реорганизации Академии наук, был избран её членом и затем играл важную роль в экономической жизни Советского Союза. На XVII съезде в 1934 году Бухарин — так же, как и Рыков — был избран кандидатом в Центральный Комитет, что, однако, для многолетнего члена Политбюро во времена Ленина не было особым почётом.

Бухарин как член Конституционной комиссии по большей части сформулировал текст новой конституции Советского Союза, которая, естественно, называлась «Сталинской конституцией».

Рыков стал наркомом почты и телеграфа.

Радек, который был блестящим журналистом и знатоком международных отношений и политики, стал советником Сталина по международным делам и, кроме того, соавтором новой конституции. Но в то же время он был и циничным придворным писателем, который всегда с энтузиазмом восхвалял Сталина и своими статьями начал популяризовать культ его личности.

Большой вклад, который все они внесли во время Октябрьской революции, гражданской войны и строительства социалистического общества, позже не помешал Сталину без зазрения совести послать их на смерть. Для его судебных процессов во время террора ему были нужны знаменитые жертвы. С одной стороны эта история трагична, с другой же стороны она позволила осознать, к каким преступным эксцессам может привести единоличная неконтролируемая власть, если её вовремя не прекратить.

В то же время в этом можно было распознать важную черту характера Сталина: человеческие отношения, как между близкими родственниками, так и между бывшими соратниками, для него не существовали. Примером этого может быть его отношение к своему старшему сыну Якову Джугашвили, который, будучи артиллерийским офицером, 16 июля 1941 года попал в немецкий плен. Сталин не признал своё отцовство, а также приказал арестовать свою невестку, так как из-за якобы дезертирства своего мужа она считалась политически неблагонадёжной. Яков Джугашвили в апреле 1943 года умер в концлагере Заксенхаузен.

Все люди были для Сталина лишь средством для достижения цели.

2.7. Создаётся культ личности Сталина

В декабре 1929 года Сталин отпраздновал своё 50-летие. С этого момента начал формироваться культ его личности. Условия не позволяли пышного публичного празднования, так как страна находилась в глубоком кризисе. Кроме того, очень скромное празднование, которое за девять лет до того было устроено по поводу 50-летия Ленина, ещё было живо в памяти. Однако вышел «Юбилейный выпуск» «Правды», в котором Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе и другие рассыпались в похвалах Сталину. Они называли его «лучшим ленинцем» и «гениальным вождём». Ещё в 1925 году по предложению Молотова город Царицын, с согласия Сталина, был переименован в Сталинград. Ленин никогда бы не потерпел таких предложений.

Всего через несколько лет имелся уже не только Сталинград, но и Сталино, Сталинск и Сталинабад. А в апогее сталинского культа дозволялось женское имя «Сталина».

Годы с 1929 по 1934 были отмечены ускоренной индустриализацией страны и дальнейшим развитием коллективизации. Поскольку незаконных насильственных эксцессов при «убеждении» середняков стало слишком много, Политбюро своим решением обязало Сталина, который сам навязал этот курс, высказаться против этого. В статье «Головокружение от успехов», появившейся 2 марта 1930 года в «Правде», он объявил большим успехом то, что уже 50 процентов крестьянских хозяйств было коллективизировано. Однако он выступил против нарушения добровольности, которое, по его словам, зачастую происходило потому, что работники низших партийных органов плохо поняли партийную линию и действовали вопреки ей.

Как уже вошло в привычку, ошибки приписывались низшим функционерам, в то время как «линия партии» была совершенно правильна.

Поэтому было совершенно логично, что Сталин в этой статье в тоне полной убеждённости заявил:

«Успехи нашей колхозной политики объясняются между прочим тем, что она, эта политика, опирается на добровольность колхозного движения и учёт разнообразия условий в различных районах СССР. Нельзя насаждать колхозы силой. Это было бы глупо и реакционно»¹¹¹.

Циничность этого заявления едва ли можно превзойти.

Особенно если знать, что Сталин в позднейшем выступлении, которое не было опубликовано, сам рассказал, какими насильственным методами крестьяне загонялись в колхозы. Примерно 80 процентов созданных таким образом колхозов, кроме того, существовали только в победных реляциях партийных комитетов.

Выяснилось, что в промышленности и сельском хозяйстве развитие происходило весьма неравномерно. В то время как промышленность достигла необыкновенного прогресса и Сталин на XVII съезде в начале 1934 года объявил, что Советский Союз из аграрной страны уже стал индустриальной и что индустрия продолжает расти с высокой скоростью, он смог сказать о сельском хозяйстве лишь то, что создано более 200 000 колхозов и 5 000 совхозов, но сельскохозяйственное производство, особенно в скотоводстве, снижается. Сталин признал, что сельское хозяйство развивается «во много раз» медленнее, чем промышленность. Он описал это очень туманно:

«По сути дела отчётный период был для сельского хозяйства не столько периодом быстрого подъёма и мощного разбега, сколько периодом создания предпосылок для такого подъёма и такого разбега в ближайшем будущем»¹¹².

Но зато он дал прогнозы о блестящем будущем коллективного сельского хозяйства, которые были скорее фантастическими, чем реалистическими. Сталин уверял, что советское сельское хозяйство уже за три года сможет произвести столько зерна, сколько производит США, то есть что СССР станет самой богатой зерном страной мира. Будут гигантские «зернофабрики» с площадями 50 000 гектаров, и они затмят производство зерна США и Канады. При этом Сталин ничтоже сумняшеся высмеял «так называемую науку», объявлявшую такие планы нереальными.

Однако это длилось очень недолго, и вскоре Сталин должен был втихую признать, что гигантские агрофабрики не работают, и потому они должны быть разделены на более мелкие предприятия.

Чего стоили такие громогласные пророчества, выяснилось на практике через несколько лет, когда оказалось, что «зерновая проблема» всё ещё не решена. До конца своего существования Советский Союз вынужден был каждый год импортировать большое количество зерна. Он не был способен собственными силами обеспечить снабжение населения продуктами питания. Это не было вызвано исключительно гонкой вооружений.

XVII съезд за грандиозные успехи в индустриализации и коллективизации был назван «съездом победителей». Это прежде всего был «съезд победы Сталина» надо всеми своими противниками, так как на съезде уже не было возражающих. Как левая, так и правая оппозиции были побеждены и покорились ему. Для Сталина это было большим удовлетворением, так как их представители на съезде покаянно и с готовностью признавали свои «грехи», один за другим отказываясь от своих «неверных» взглядов и прославляя Сталина усердными дифирамбами.

Ранее¹¹³ он лицемерно заверял, что партия не требует от них «раскаяния и самобичевания».

«Никогда наша партия, съезд нашей партии не пойдёт на то, чтобы требовать от членов партии чего-либо такого, что может их унизить»¹¹⁴.

Но это делающее честь заявление тут же было взято назад, так как от них требовали: во-первых, признать, что их линия «ведёт объективно не к победе социализма, а к победе капитализма», во-вторых, «чтобы они заклеймили эту линию как антиленинскую и отмежевались от неё открыто и честно», и в-третьих, «чтобы они стали нога в ногу с нами и повели вместе с нами решительную борьбу против всех и всяких правых уклонистов»¹¹⁵.

Если вынужденные неискреннее признания в стремлении к восстановлению капитализма и в следовании антиленинской линии не были унизительным самобичеванием, то чем же ещё были эти покаяния?

То, каково было мнение делегатов в отношении этих товарищей на партийном съезде, достаточно точно показывает речь члена Политбюро Кирова. Он сказал, что бывшие оппозиционные политики

«пытаются тоже вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу пойти, под одну музыку, поддержать этот наш подъём. […] Вот возьмите Бухарина, например. По-моему, пел как будто бы по нотам, а голос не тот. Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском»¹¹⁶.

Насмешки и сарказм преследовали их, несмотря на то, что Бухарин глубоко склонился перед Сталиным, объясняя:

«Товарищ Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя марксо-ленинскую диалектику, целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, формулированных прежде всего мною». Бухарин сказал далее: «Обязанностью каждого члена партии является борьба со всеми антипартийными группировками, активная и беспощадная борьба, независимо от каких бы то ни было прежних личных связей и отношений, сплочение вокруг ЦК и сплочение вокруг товарища Сталина как персонального воплощения ума и воли партии, её руководителя, её теоретического и практического вождя»¹¹⁷.

Нужно помнить, что «разгром» теоретических предпосылок Сталиным состоял в том, что он внезапно и без всякого теоретического обоснования объявил «капитулянтством» и правым уклоном политику, которую он в течение нескольких лет сам проводил вместе с Бухариным, и что он Бухарина, в котором столь долго нуждался для оправдания этой политики, теперь выставил дураком, ничего не понимающим в марксизме. Если сейчас этот Бухарин видел себя вынужденным восхвалять Сталина как воплощение интеллекта партии, то это было не только невероятным унижением, но и подлейшим византизмом. Бухарин очень хорошо знал, что Сталин кто угодно, только не теоретик.

Зиновьев назвал доклад Сталина «шедевром», а Сталина впервые поставил в один ряд с Марксом, Энгельсом и Лениным — с этого момента культ личности приобрёл и тот смысл, что марксисты в будущем должны были видеть в Сталине четвёртого классика. Зиновьев утверждал,

«что в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, — что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов»¹¹⁸.

Это заявил тот, кто сам пережил прямо противоположный опыт со Сталиным в «тройке» и позже.

Конечно, Зиновьев был прав в том смысле, что действительно речь не шла о «привкусе личных моментов», так как на самом деле суть споров состояла в навязывании личных амбиций и вражды. Слово «привкус» для этого и в самом деле было слишком слабым.

Каменев также присоединился к хору покаянных самобичеваний и невероятных дифирамбов Сталину, о чьём характере он на самом деле имел твёрдое мнение, которое он весьма ясно выразил ещё на XIV съезде, но теперь забыл.

«Та эпоха, в которую мы живём, в которую происходит этот съезд, есть новая эпоха […] она войдёт в историю — это несомненно — как эпоха Сталина. […] Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 г. боролся с партией и с её руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперёд, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру. […] Да здравствует наш вождь и командир товарищ Сталин!»¹¹⁹

Также и Радек, описывавший в своей прежней книге «Портреты и памфлеты» важнейших вождей революции и даже не упомянувший в ней Сталина, присоединился к дифирамбам и наверстал упущенное, посвятив Сталину длинную статью в «Правде». Этот текст вышел в 1934 году большим тиражом отдельной брошюрой под названием «Строитель социалистического общества».

В речах представителей ряда коммунистических партий культ личности был поднят на международный уровень. Некоторые называли Сталина «вождём мирового пролетариата».

С XVII съездом партии формирование сталинизма достигло такой ступени, что стало возможно уже говорить о системе, так как её важнейшие политико-организационные и идеологические, а также психологические элементы, включая культ личности, настолько укоренились в структурах, механизмах и мышлении партии, что члены партии восприняли и усвоили их как само собой разумеющиеся.

Сформировались также и важные аспекты теоретического сталинизма, хотя ещё отчасти смутно и очень противоречиво.

2.8. Гроза и её последствия

Итак, Сталин мог по праву считать себя победителем, которого славили все делегаты партийного съезда, которому все оказывали почести и прославляли его мудрость. Он никак не защищал себя от безмерно преувеличенных дифирамбов, в совершенном контрасте с выражениями скромности, которые он раньше иногда высказывал. Но внешний вид был обманчив, не все делегаты разделяли это царящее мнение. Среди делегатов существовала достаточно большая группа, которая не высказывалась открыто, однако считала, что самовластие Сталина уже перешло все границы и стало невыносимым.

Некоторые из них (в частности, Эйхе, Шеболдаев, Шарангович, Микоян, Косиор и Петровский) собрались на совещание и обсудили, каким образом можно заменить Сталина на посту генерального секретаря и таким образом выполнить соответствующее требование Ленина. Они предложили, чтобы Киров, которого они специально пригласили на этот разговор, стал кандидатом на пост генерального секретаря и таким образом противостоял Сталину. Но Киров отказался и сразу осведомил Сталина об этом намерении¹²⁰. Сталин якобы ответил Кирову: «Я тебе этого не забуду!»

Но при специфическом характере Сталина было вовсе не ясно, что́ именно он имел в виду.

Фактом было то, что изначально Сталин хотел перевести Кирова из Ленинграда в Москву, чтобы сделать секретарём ЦК. Но этого не произошло. Сейчас можно лишь гадать, было ли это связано с этой новостью. Есть сообщения, что до того близкие и сердечные отношения между Сталиным и Кировым после съезда изменились.

Несмотря на безрезультатное закулисное совещание, в зале заседаний недовольство делегатов съезда проявилось при выборах членов Центрального Комитета. По достоверной информации членов избирательной комиссии, которую они позже сообщили Микояну, Сталин получил почти 300 голосов против себя, а Киров лишь три. Когда Каганович пришёл к Сталину с этим результатом, они сразу же решили уничтожить соответствующие бюллетени и в качестве результата выборов сообщить публично, что и Сталин и Киров получили лишь по три голоса против.

Почти четверть делегатов голосовала против генерального секретаря, что подало совершенно ясный сигнал, что в партии существует довольно большое количество противников Сталина. Несмотря на то, что Сталин был шокирован, он этого ничем не показал. Хотя можно предположить, что партийный съезд был тщательно подготовлен — за это отвечал Каганович, — однако, очевидно, были избрано довольно большое число делегатов, ещё обладавших собственной способностью к суждениям и не позволивших смутить себя организованным бурным энтузиазмом.

Трудно сказать, какие выводы сделал Сталин из этого серьёзного происшествия. Но то, что уже через несколько лет более 80 процентов делегатов этого съезда (всего 1 029) было арестовано и большинство их было расстреляно, конечно, не случайно.

Однако тот факт, что из 139 членов Центрального Комитета, избранных на этом съезде, 98 были арестованы и расстреляны, и лишь 41 из них остался в живых, объяснить уже сложнее. Ведь Сталин сам их выбрал. Но, видимо, он им не доверял, потому что среди них ведь могли быть и те, кто голосовал против него.

1 декабря 1934 Киров погиб в Ленинграде при достаточно загадочных обстоятельствах. В первом сообщении об этом в «Правде» было написано:

«Данными предварительного следствия установлено, что фамилия злодея, убийцы товарища Кирова, — Николаев (Леонид Васильевич), 1904 года рождения, бывший служащий Ленинградской РКИ. Следствие продолжается».

Сразу после того, как стало известно об убийстве, делегация ЦК под руководством Сталина выехала в Ленинград. В неё входили Молотов, Ворошилов, Ежов, Ягода, Жданов и другие члены партийной верхушки и руководства НКВД. Сталин сам взял расследование в свои руки и присутствовал при допросе Николаева без протокола, во всяком случае, о протоколе ничего не известно.

Обстоятельства и мотивы убийства никогда не были выяснены, и из-за этого высказывались разные предположения о мотивах, причём выражались подозрения также и против Сталина. Хрущёв в 1956 году в своём закрытом докладе на XX съезде КПСС затронул эту проблему и заявил:

«Следует сказать, что обстоятельства, связанные с убийством т. Кирова, до сих пор таят в себе много непонятного и загадочного и требуют самого тщательного расследования. Есть основания думать, что убийце Кирова — Николаеву кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован за подозрительное поведение, но был выпущен и даже не обыскан. Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикреплённого к Кирову чекиста 2 декабря 1934 года везли на допрос, он оказался убитым при „аварии“ автомашины, причём никто из сопровождающих его лиц при этом не пострадал.

После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова»¹²¹.

Самым примечательным было то, что погибший в аварии сотрудник НКВД по фамилии Борисов был начальником телохранителей Кирова, который уже два раза арестовывал Николаева с оружием в руках поблизости от Кирова, но по приказу «сверху» позволил ему скрыться, как утверждал Хрущёв.

Неверно, что Хрущёв обвинил Сталина в убийстве Кирова. Он лишь рассказал известные тогда факты и потребовал основательного расследования. Но оно так никогда и не было проведено¹²², так что убийство и сейчас остаётся столь же загадочным, как и убийство американского президента Кеннеди, причём в обоих покушениях заметны параллели: все замешанные в нём были очень быстро ликвидированы, чтобы они не могли сказать что-либо о своих вдохновителях.

Во всяком случае, предположение, что Сталин имел какое-то отношение к убийству Кирова, не так уж нереалистично. На это есть несколько указаний, но следы заметены настолько искусно, что этому нет доказательств. Поскольку действует правило, что «все сомнения — в пользу обвиняемого», то и в данном случае можно выступать за оправдание за отсутствием доказательств.

2.9. Решающий этап

Срочно устроенный процесс против Николаева внёс в дело совершенно новую версию. Без малейшего доказательства утверждалось, что это покушение было спланировано подпольным «троцкистско-зиновьевским центром», к которому принадлежал Николаев. Заместитель генерального прокурора Вышинский выступил обвинителем. Трибунал приговорил Николаева и тринадцать остальных обвиняемых к смерти, они были сразу же расстреляны. Десять из обвиняемых отрицали всякое участие в покушении.

Такая процедура по действовавшим советским законам была невозможна. Но Сталин за короткое время добился соответствующей поправки в порядке ведения процесса. Это произошло настолько быстро, что председатель Центрального Исполнительного Комитета СССР, Калинин, как глава государства, даже не успел подписать это постановление — это сделал секретарь ЦИК Енукидзе, старый друг Сталина. Эта поправка давала карательным органам такие полномочия, что они имели право под прикрытием закона выносить смертные приговоры и сразу же исполнять их.

Конечно, встаёт вопрос, кто был заинтересован в таком необратимом решении? И зачем?

С этой поправки в порядке ведения судебного процесса начался новый этап в формировании сталинской системы власти: беззаконие стало законом, закон сменился произволом. В начале 1935 года начался последний и решающий этап окончательного формирования сталинизма, который в сущности завершился на XVIII съезде партии в 1939 году.

Далее уже шла речь главным образом о результатах воздействия сталинизма, сформировавшегося как система, пронизавшая все структуры партии, государства и общества.

К методам, которые теперь использовались при новом порядке ведения судебных процессов, принадлежало измышление террористических подпольных групп, которым приписывались убийства и планы убийств. Так как для вымышленных убийств не существовало фактических доказательств, были развиты сложные способы «доказательства», которые со временем всё более совершенствовались. Этот метод прошёл своё первое испытание в «расследовании» убийства Кирова. Достаточно было утверждения, что убийство было спланировано и выполнено троцкистско-зиновьевским центром, чтобы Зиновьев, а позже также Каменев и другие прежние члены оппозиции были арестованы.

Несмотря на то, что они не имели ничего общего с убийством, они были подвергнуты беспрецедентному психологическому давлению, чтобы шантажом прежде всего вырвать «признание» в том, что они несут за него политическую и моральную ответственность, поскольку их прежняя оппозиционная деятельность создала политико-идеологическую обстановку, благоприятствовавшую таким терактам.

Они, по-видимому, считали, что такое признание, раз оно не было признанием какого-либо преступления, могло послужить облегчению их судьбы. Но это оказалось роковой ошибкой. Это «признание» было истолковано как признание «соучастия в убийстве». Поэтому они были обвинены и приговорены к большим срокам заключения. Зиновьев получил десять, Каменев — пять лет в тюрьме, а остальные — несколько меньшие сроки. Как стало ясно из известных теперь документов, размер соответствующего наказания всегда согласовывался Вышинским со Сталиным, так что решал это в конечном счёте именно он, а не суд.

Уже в этом первом процессе против бывших руководителей партии и оппозиции Сталин стремился всегда устанавливать связь с Троцким, так, чтобы тот в конечном счёте мог быть представлен вдохновителем и инициатором всех якобы преступлений «врагов народа», как с этих пор стали называть всех обвиняемых. «Контрреволюционная троцкистская деятельность» (КТД) стала общим термином для наиболее серьёзных преступлений против партии, государства и социализма. Наступившее теперь время было отмечено, среди прочего, двумя характерными тенденциями: органы безопасности НКВД были численно заметно усилены и им были даны особые полномочия. В то же время секретная полиция — ОГПУ стала отдельным управлением госбезопасности в составе НКВД, которое позже управлялось генеральным комиссаром госбезопасности.

Органы безопасности начали играть всё большую роль в общественной и политической жизни; о росте их важности свидетельствует также то, что зарплаты их сотрудников были существенно повышены. Они следили также и за внутрипартийными событиями и прямо вмешивались в партийную жизнь, что имело весьма серьёзные последствия. С другой стороны, в газетах и на собраниях систематически создавалась обстановка страха перед «врагами народа» и шпионами и постоянно звучали призывы к высочайшей бдительности, так что результатом должна была стать волна подозрений и доносов.

Секретарь ЦК Ежов, послушная креатура и помощник Сталина, в 1936 году был назначен наркомом внутренних дел после требования Сталина и Жданова, находившихся в отпуске в Сочи. В телеграмме Молотову, как председателю Совнаркома, и заместителю начальника секретариата партии Кагановичу они потребовали:

«Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года»¹²³.

Это было в то же время ясным сигналом Ежову решительно усилить борьбу за раскрытие и ликвидацию вражеских элементов, прежде всего, конечно, «троцкистских» и «зиновьевских врагов партии», и при этом использовать более крутые меры. Он выполнил это требование, посланное из Сочи, в такой мере и таким образом, что его деятельность позже была названа «ежовщиной».

Хотя Зиновьев и Каменев, как и их многочисленные сторонники, уже были приговорены к большим тюремным срокам, в августе 1936 года против них был устроен новый процесс. Теперь они обвинялись генеральным прокурором Вышинским в том, что они планировали и организовали убийство Кирова. Даже более того, им вменялось в вину, что они хотели также убить ведущих руководителей ВКП(б) Сталина, Молотова, Кагановича и Ворошилова и восстановить капитализм в СССР.

Используя добытые шантажом ложные признания других арестованных, психологическим террором, угрозами их семьям и пыточными методами им сломали моральный хребет до той степени, когда они стали готовы признать себя виновными в любом преступлении. Сталин требовал от них прежде всего одного: признания, что они осуществили свои преступления по прямому заданию Троцкого. И это при том, что Троцкий уже семь лет жил вне СССР.

Сталин удостоил их во время процесса последней аудиенцией, на которой свысока намекнул, что мог бы спасти их жизни, если они выполнят для партии эту службу — обвинят Троцкого. Он сказал так, несмотря на то, что он уже приказал расстрелять обвиняемых сразу после приговора. Для этого было уже подготовлено и «общественное мнение», что проявилось в том, что в газетах появилось большое число требований коллективов заводов и парторганизаций расстрелять этих предателей и преступников как «врагов народа».

В закрытом письме ЦК от 29 июля 1936 года к руководству партийных организаций республик и областей были даны более детальные разъяснения о том, кого нужно понимать под «врагами народа», причём было подчёркнуто, что они под маской хороших людей тайком прокрались в социализм, чтобы незаметно выполнять «вредительскую работу», так как на самом деле они враги социализма. Их трудно раскрыть — так было написано — потому что какое-то время они прекрасно работают и демонстрируют успехи, чтобы замаскировать себя. Из этого становилось ясно, что во всех общественных институтах, на предприятиях, в государственных органах и даже в партии нужно искать и разоблачать «прокравшиеся» вражеские элементы. По-видимому, хорошие и успешные работники подозревались больше всего. Это подняло волну подозрительности, шпиономании и доносов, в результате чего многие руководящие инстанции были совершенно парализованы многочисленными арестами. Вместе с этим была отравлена общественная обстановка и разрушены многие личные связи, так как вскоре все должны были бояться всех.

Процесс против Зиновьева и Каменева был первым публичным политическим процессом против бывших членов высшего руководства Коммунистической партии ленинских времён. В нём впервые были испробованы сталинские методы уничтожения руководящей элиты старых большевиков, методы, которые под прямой режиссурой Сталина были теперь настолько усовершенствованы Вышинским, как главным обвинителем, и верховным военным судьёй Ульрихом, выносившим приговор, что по этой модели можно было подготовить и исполнить и другие публичные процессы. Решающий элемент этого метода состоял в том, что он основывался исключительно на признаниях обвиняемых и других заключённых, и поэтому фактические доказательства объявлялись излишними.

Легко объяснить, каким образом можно было добиться «признаний», если знать, что применение телесного насилия в практике НКВД было открыто одобрено ЦК ВКП(б). Тот, кто несмотря на пыточные методы не был готов сделать признание, чаще всего бывал убит без суда, так как не годился для публичного процесса.

Так произошло, например, с известным маршалом Красной Армии В. К. Блюхером, который после спора со Сталиным был обвинён в том, что он агент японской разведки. В 1933 году Блюхер как командир Дальневосточного военного округа угрожал отставкой, если не прекратится насильственная коллективизация в его округе. В июле 1937 года он присутствовал на процессе против маршала Тухачевского и одиннадцати офицеров Красной Армии, летом 1938 года он успешно защитил страну от вражеской атаки фашистской Японии на СССР, в октябре 1938 года он был арестован и обвинён, а через несколько недель умер под пыткой в тюрьме Лефортово.

Вышинский и Ульрих с помощью беспринципных следователей по указке Сталина были способны написать любой сценарий процесса и репетировать его с обвиняемыми до тех пор, пока они не станут пригодными к публичному представлению даже перед международной публикой. При этом они время от времени вставляли чрезвычайно сложные конструкции, нередко содержавшие легко опровержимые детали.

Троцкий в своём анализе московских процессов очень точно продемонстрировал такие ошибки, вызванные спешкой, и кроме того, ответил на часто задаваемый вопрос: как понять то, что обвиняемые добровольно обвиняли сами себя в самых отвратительных преступлениях против социализма, за который они, однако, боролись всю свою жизнь. Причина очень проста: они были уже полностью сломленными людьми, знавшими, что умрут, но при этом они, с одной стороны, боялись за жизнь своих близких, а с другой, как убеждённые коммунисты, сказали себе, что престижу Советского Союза будет нанесён меньший урон, если только они лично будут подвергнуты нападкам. Таким образом, партия и государство останутся правыми. То есть они были убеждены, что их жертва защитит Советский Союз от урона.

Процесс против Зиновьева и Каменева в августе 1936 года стал роковым и для Бухарина, так как многие обвиняемые в своих вынужденных признаниях уличали его в сообщничестве с Зиновьевым и Каменевым. Это обвинение было, очевидно, выдуманным и полностью необоснованным, так как Бухарин всегда активно поддерживал борьбу на стороне Сталина против оппозиции, ведомой Троцким, Зиновьевым и Каменевым, и противостояние между ним и ими было общеизвестно. После разрыва со Сталиным и исключения из Политбюро произошла встреча между Каменевым и Бухариным, в которой они среди прочего обменялись своим опытом сотрудничества со Сталиным. Согласно заметкам, которые Каменев сделал после разговора, Бухарин был подавлен, жаловался на отношение Сталина и назвал его современным Чингисханом. Об этой встрече очень скоро узнал и Сталин и запомнил её для решающего удара.

Когда Бухарин, главный редактор «Известий», в августе 1936 года вернулся из отпуска в Москву, он был изумлён тем, что его имя упоминалось на процессе против Зиновьева и Каменева. Он обвинялся там в создании оппозиционной группы вместе с ними. НКВД уже начало следствие в этом отношении, как узнал Бухарин из газет. Он в полном отчаянии обратился к Сталину, но тот успокоил его и сказал примерно следующее: «Николай, не беспокойся, компетентные органы разберутся, и скоро всё выяснится». Бухарин боялся полгода. В марте 1937 года он был вызван на пленум ЦК, о чём мы ещё скажем ниже.

Когда вместе с Каменевым и Зиновьевым были ликвидированы наиболее выдающиеся соратники Ленина, у международной общественности возникли значительные сомнения в справедливости и достоверности этих процессов. Уничтожить эти сомнения были призваны последующие процессы, в которых была бы доказана якобы угрожающая Советскому Союзу опасность «пятой колонны». (Понятие «пятая колонна» придумал во время испанской гражданской войны фашистский генерал-мятежник Мола. Он заявил, что поведёт на Мадрид четыре колонны, а «пятая колонна», то есть ожидавшие в столице сторонники Франко, уже находится там и начнёт наступление.)

Так первый процесс более-менее автоматически породил следующий. Для режиссуры нового процесса теперь пришлось использовать бывших оппозиционеров второго ранга, которые давно покаялись в своих «антипартийных взглядах», вернулись в партию и работали на ответственных постах. На роль руководителя «параллельного троцкистско-зиновьевского центра» был выбран Г. Л. Пятаков, который, как первый заместитель наркома тяжёлой промышленности, был фактическим руководителем индустриализации страны и в этом имел большие заслуги.

Вместе с ним были обвинены Радек, Раковский, Сокольников и другие функционеры, всего 17, среди них также прежний нарком внутренних дел и руководитель ОГПУ Ягода, которого Сталин обвинил в том, что тот недостаточно энергично разоблачал и преследовал врагов народа. (Очень вероятно, он был убит за то, что слишком много знал, так как до тех пор он был ответственным за преследования и террор по приказам Сталина.)

И в этом процессе, начавшемся 23 января 1937 года в Москве, отсутствующий Троцкий был главным обвиняемым, так как он якобы давал этому «параллельному центру» все приказы о вражеском шпионаже. Планы убийства Сталина, конечно же, тоже присутствовали среди вымышленных обвинений. Пятакова заставили признать сфабрикованное обвинение в том, что в декабре 1935 года по случаю командировки в Берлин он на частном самолёте летал в Осло, чтобы там встретиться с Троцким, передавшим ему указания. Дутое обвинение лопнуло, когда руководство аэропорта Осло заявило, что в упомянутом промежутке времени у них не приземлялся ни частный, ни вообще какой бы то ни было иностранный самолёт.

Пятаков, кроме того, показал, что после приземления в Осло он полчаса ехал в автомобиле, чтобы встретиться с Троцким в его доме рядом с Осло. Но Троцкий жил в Норвегии у депутата Стортинга, дом которого находился в деревне, располагавшейся примерно в двух часах езды на автомобиле от Осло. Кроме того, этот депутат Кнудсен засвидетельствовал, что в упомянутое время вообще не было визитов в его дом.

Но такие детали сценария обвинения нисколько не повлияли на результат процесса. Обвиняемые были приговорены к расстрелу. Только Радек, который имел чрезвычайные заслуги в развитии культа личности Сталина и всегда хвастал его благосклонностью, остался жив — но только на время, так как через год он был убит в лагере.

В феврале и марте 1937 года состоялся пленум ЦК ВКП(б), имевший большое значение для установления сталинской системы в партии и государстве. Особый характер этого пленума выразился в том, что он длился две недели.

Были подведены некоторые итоги кампании против «вредителей, шпионов и врагов народа». В то же время была сделана попытка подвести некую теоретическую базу под волну террора, перепахавшую всю страну.

На пленуме выступили с докладами Молотов, Каганович и Ежов, затем выступил Сталин, а потом он же ещё раз с заключительной речью. Докладчики рапортовали о том, насколько широко развилась «вредительская деятельность» в разных отраслях экономики, государственного аппарата и внутри партии, и казалось, будто они соревнуются между собой в поисках «троцкистских врагов и перевёртышей». В приведённом Молотовым списке количеств уже приговорённых «врагов народа» по разным наркоматам особо выделялся наркомат тяжёлой промышленности под руководством Орджоникидзе — там было разоблачено и приговорено уже 585 таковых, в то время как в остальных наркоматах число варьировалось между 100 и 200.

У этого была своя причина: наркомтяжпром, руководимый старым другом Сталина Орджоникидзе, был решающим для всей индустриализации страны, и потому в нём было сконцентрировано значительное количество квалифицированных инженеров, техников и специалистов по организации труда, то есть интеллектуалов, которых было очень легко заподозрить в «двурушничестве» и «вредительстве», поскольку в чрезвычайно ускоренном строительстве тысяч индустриальных проектов, начавших работу с плохо подготовленными работниками, происходили аварии, простои и выдавались низкие показатели производства. Это было неудивительно, так как рациональная организация труда была особенно слабым местом. Не было ничего проще, чем приписать ответственность за неудачи «вредительству» «спецов», которые якобы действовали под руководством троцкистов.

Арест столь большого числа необходимых специалистов мог дезорганизовать всю работу наркомата тяжёлой промышленности. Из-за этого происходили неоднократные споры между Сталиным и Орджоникидзе, не готовым и дальше принимать этот абсурдный террор. В особенности арест его заместителя Пятакова вызвал взаимное обострение спора. Вследствие этого Сталин потребовал у Орджоникидзе сделать на пленуме доклад о вредительской деятельности в своём наркомате. Он заметил, что в случае его отказа нужно будет разобраться с серьёзностью обвинений против него лично. Орджоникидзе понял угрозу, и, зная, что Сталин не жалел ни своих самых старых друзей, ни ближайших родственников, покончил с собой. Как рассказала его жена, непосредственно перед тем у него был ещё один острый спор со Сталиным по телефону.

Хотя существуют некоторые указания на то, что речь могла идти об убийстве сотрудниками НКВД, но это не доказано, и потому, видимо, нужно предполагать самоубийство. Таким образом, Орджоникидзе уже не мог сделать требовавшийся доклад, поэтому на пленуме о широкомасштабной вредительской деятельности в наркомате тяжёлой промышленности докладывал Молотов.

Можно лишь гадать, что именно думали ещё не арестованные, но уже достаточно напуганные члены к тому времени весьма сократившегося Центрального Комитета, когда они на основе обвинений органов НКВД по представлению Ежова исключали из ЦК и из партии бывших членов ленинского Политбюро Бухарина и Рыкова и передавали их НКВД. Ни одного голоса не было подано против этого предложения. Обвинения уже имели силу приговора, никто не осмеливался подвергнуть их сомнению.

Постышев, кандидат в Политбюро и секретарь ЦК, однако, высказался против расстрела. Некоторые присоединились к его мнению. Но лишь немногие члены ЦК хотели, чтобы Бухарин и Рыков не были расстреляны. Когда Сталин констатировал, что не произошло единодушного решения, он предложил исключить обоих из партии и передать дело в НКВД для расследования. Это, конечно, было лишь уловкой, так как он мог просто приказать их расстрелять, для чего не нуждался ни в приговоре суда, ни в решении ЦК.

Предложение Сталина было принято, и таким образом судьба обоих была решена. Они были арестованы прямо на заседании ЦК и помещены в следственную тюрьму, так как для их появления на публичном процессе их ещё нужно было подготовить.

Томский, который вместе с Бухариным и Рыковым выступал против сталинской насильственной коллективизации сельского хозяйства, к тому времени уже застрелился.

Постышев через год после пленума, на котором он выступил против расстрела Бухарина и Рыкова, также был расстрелян — без суда.

Сталин в своей речи на мартовском пленуме 1937 года пытался оправдать огромное число арестов и расстрелов, а также теоретически оправдать волну террора. Однако было бы чрезмерным преувеличением здесь говорить о «теории», как верно заметил Троцкий:

«Говорить о теоретическом уровне этой речи нет возможности: она не только вне теории, но и вне практики в серьёзном смысле слова. Это не более как инструкция по использованию совершённых подлогов и по подготовке новых»¹²⁴.

Какие аргументы представил Сталин?

«Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств, в числе которых довольно активную роль играли троцкисты, задела в той или иной степени все или почти все наши организации — как хозяйственные, так и административные и партийные.

Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты.

В-третьих, некоторые наши руководящие товарищи как в центре, так и на местах не только не сумели разглядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, но оказались до того беспечными, благодушными и наивными, что нередко сами содействовали продвижению агентов иностранных государств на те или иные ответственные посты»¹²⁵.

Он тщательно избегал упоминания о том, кто же назначал наркомов, их заместителей и высших руководителей организаций; обвинения в том, что они агенты вражеских держав, он не подкрепил никакими доказательствами. Затем он поставил вопрос, как стало возможно, что столь большое количество вражеских агентов смогло пробраться во все советские органы.

«Так в чём же дело? Откуда такое ротозейство, беспечность, благодушие, слепота?

Дело в том, что наши партийные товарищи, будучи увлечены хозяйственными кампаниями и колоссальными успехами на фронте хозяйственного строительства, забыли просто о некоторых очень важных фактах, о которых большевики не имеют права забывать. Они забыли об одном основном факте из области международного положения СССР и не заметили двух очень важных фактов, имеющих прямое отношение к нынешним вредителям, шпионам, диверсантам и убийцам, прикрывающимся партийным билетом и маскирующимся под большевика»¹²⁶.

Это, однако, малоубедительное объяснение, так как сразу стоило бы спросить, что же в это время сделал Центральный Комитет под «мудрым» руководством Сталина, как к тому времени привыкли говорить, со всегда верной партийной линией, для руководства партией и предотвращения проникновения столь огромного количества вражеских агентов даже на высшие должности в партии и государстве? Кроме того, конечно, трудно понять, как «наши партийные товарищи», которым уже долго вбивали в голову, какими опасностями грозит Советскому Союзу деятельность троцкистских и зиновьевских (а вскоре и бухаринских) предателей на службе иностранных держав, могли просто «забыть» об этом, хотя это ежедневно повторялось в «Правде» и во всех средствах информации.

Сталин вынужден был подчеркнуть ещё раз:

«Обо всём этом забыли наши партийные товарищи и, забыв об этом, оказались застигнутыми врасплох.

Вот почему шпионско-диверсионная работа троцкистских агентов японо-немецкой полицейской охранки оказалась для некоторых наших товарищей полной неожиданностью»¹²⁷.

Это не только оказалось неожиданностью для товарищей тогда, но остаётся неожиданным и сегодня. Потому что среди арестованных, обвинённых и приговорённых, как ни странно, не нашлось ни одного иностранца, который был бы послан как шпион и убийца в Советский Союз для организации «пятой колонны». На московских процессах обвинялись исключительно высшие функционеры ВКП(б) и советского правительства, а точнее, речь шла о старой группе большевистского руководства дореволюционного времени, революционного времени, времён гражданской войны и начинавшегося строительства социализма. Они были без малейшего доказательства просто объявлены агентами и наймитами иностранных держав, главным образом нацистской Германии. А их единственным нанимателем всегда якобы был Троцкий, который словно был назначен всеобщим агентом — то английских, то французских, то германских империалистов.

Настоящий перл аргументации представляет собой такое поучение Сталина:

«Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались — троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придётся громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей Родины. Это ясно и не требует дальнейших разъяснений»¹²⁸.

Были ли прежние вредители и диверсанты, в отличие от нынешних, течением в рабочем движении или они перестали быть таковыми, это не интересовало Сталина. Ясно было только одно:

«Понятно, что этих господ (то есть Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова, Раковского, Радека, Смилгу, Сокольникова, Пятакова и так далее — А. К.) придётся громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей Родины».

«Нужно […] разъяснить, что в борьбе с современным троцкизмом нужны теперь не старые методы, не методы дискуссий, а новые методы, методы выкорчёвывания и разгрома»¹²⁹.

Это означало, что на будущих процессах будут уже только смертные приговоры.

Троцкий внимательно следил за развитием инсценированных процессов, он очень глубоко анализировал уловки и ложь обвинителя Вышинского и зачастую противопоставлял им простые соображения и факты, которые можно было легко проверить. Но он также мог иронично обсуждать абсурдные построения Сталина и Вышинского и высмеивать их. Например, он писал, приводя высказывания Вышинского:

«В этой преступной деятельности премьеры, министры, маршалы и послы неизменно подчинялись одному лицу. Не официальному вождю, нет — изгнаннику. Достаточно было Троцкому пошевелить пальцем, и ветераны революции становились агентами Гитлера и микадо. По „инструкции“ Троцкого, через случайного корреспондента ТАСС, руководители промышленности, транспорта и сельского хозяйства разрушали производительные силы страны и её культуру. По пересланному из Норвегии или Мексики приказу „врага народа“ железнодорожники Дальнего Востока устраивали крушение воинских поездов и маститые врачи Кремля отравляли своих пациентов. Вот какую поразительную картину советского государства вынужден дать Вышинский на основании разоблачений последних процессов! Но здесь возникает затруднение. Тоталитарный режим есть диктатура аппарата. Если все узловые пункты аппарата заняты троцкистами, состоящими в моём подчинении, почему, в таком случае, Сталин находится в Кремле, а я в изгнании?»¹³⁰

Как говорят, Сталин пришёл в бешенство от этого замечания, что легко понять, так как его помощники Ежов и Вышинский в своих вымышленных показаниях часто допускали логические ошибки.

Вскоре после пленума ЦК выяснилось, что этими смертными приговорами опасность ещё не ликвидирована. Слишком многие вражеские агенты с партбилетом в кармане продолжали оставаться на влиятельных постах. После того как первый эшелон старых большевиков был уничтожен, теперь пришла очередь более молодого второго эшелона из Политбюро, Центрального Комитета и Совнаркома, хотя они были по большей части учениками, верными сторонниками и приверженцами Сталина и его режима.

Утверждение, без конца повторяемое Сталиным, Ежовым и Вышинским, что Троцкий и все его помощники — агенты германского фашизма, оказалось обоюдоострым. Руководство разведки фашистского правительства, конечно, знало, что эти обвинения вымышлены, поскольку они были удобны не только для дискредитации противников Сталина, но и для того, чтобы представить их преступниками. Но германская разведка таким образом получила очень эффективное средство влияния на советское руководство путём дезинформации и дезорганизации. Ей нужно было лишь запустить слухи, что ещё больше высокопоставленных функционеров СССР являются агентами на службе фашистского режима, и позаботиться об их ненавязчивом распространении. Очевидно, это оружие было использовано главным образом для дискредитации и подведения под подозрения руководства Красной Армии, а среди него в особенности маршала Тухачевского. В этом отношении Советский Союз действительно был атакован империалистическими разведками.

Это было относительно легко, так как в течение долгого времени между Красной Армией и германским рейхсвером существовали тесные взаимовыгодные отношения по договорённости обоих правительств. Германский рейхсвер использовал их для обхода ограничений Версальского договора, который Советский Союз не признавал, а Красная Армия использовала их для своей модернизации и повышения боеспособности. Прошлые контакты между руководством Красной Армии и рейхсвером были теперь использованы, чтобы посеять подозрение в том, что Тухачевский и другие генералы, возможно, стали предателями. Во всяком случае удалось не только запустить такие слухи, но и через президента Чехословацкой республики Эдварда Бенеша передать предупреждение Сталину, известному своей чрезвычайной подозрительностью. Кроме того, в Советском Союзе существовали некоторые обстоятельства, которые облегчили эту провокацию. Это были, с одной стороны, очень натянутые отношения между наркомом обороны Ворошиловым и его заместителем Тухачевским, фактически руководившим Красной Армией и пользовавшимся высоким уважением как военный специалист. Ворошилов, напротив, совершенно не годился для своего поста, о чём генералы Красной Армии, естественно, знали. В то время как военные способности Ворошилова ограничивались опытом гражданской войны в основном в виде партизанских сражений мелких самостоятельных групп, Тухачевский был на уровне современной военной науки и настойчиво боролся за модернизацию Красной Армии, особенно техническую.

Он правомерно исходил из того, что в будущей войне танки, механизированные соединения и самолёты будут играть решающую роль, в то время как кавалерия больше не будет иметь значения. Но в этом он встретил сопротивление не только Ворошилова, но и старого кавалериста Будённого.

Тухачевский уже на XVII съезде вызвал недовольство Сталина, так как он в своем выступлении не подпевал всеобщим дифирамбам, а представил и обосновал своё предложение более быстрой технической модернизации Красной Армии. Высшие генералы Красной Армии разделяли и поддерживали его взгляды, поэтому между ними и Ворошиловым тлел скрытый конфликт; кроме того, не так уж абсурдно предположение, что генералитет стремился заменить неспособного Ворошилова. Конечно, это было легко интерпретировать как попытку военного переворота, поэтому недоверчивый Сталин решил поддержать Ворошилова. Можно лишь предполагать, что позже он пожалел об этом решении, так как уже в Финской войне в 1940 году выяснилась полная неспособность Ворошилова, так что Сталин был вынужден заменить его на посту наркома. В Великой Отечественной войне он тоже не имел успеха как командующий армией, поэтому он по решению Центрального Комитета был отправлен в резерв, но, как ни странно, остался членом Политбюро.

Все эти обстоятельства, видимо, способствовали тому, что подозрения и доносы против Тухачевского в уже и без того накалённой атмосфере поиска и разоблачения агентов попали на благодатную почву у Сталина. Таким образом руководство Красной Армии в конечном счёте было перебито, хотя для подозрений и обвинений в предательстве и агентурной деятельности, очевидно, не было никаких доказательств.

Трое из пяти маршалов и важнейшие генералы Красной Армии во главе с Тухачевским не избежали судьбы быть приговорёнными и расстрелянными как якобы агенты фашистского вермахта. Тогда же было арестовано и расстреляно большое количество командиров и высших офицеров Красной Армии, многие были приговорены к лагерям. Но закрытый процесс против армейского руководства и против «бухаринской группы» произошёл лишь примерно через год после пленума ЦК, задавшего курс и обоснование для продолжения кампании террора.

О закрытом процессе против Тухачевского и генералов известно мало, но из речи Сталина, которую он произнёс 2 июня 1937 года на расширенном заседании военного совета, можно узнать, что для этого процесса было сфабриковано новое подполье, с помощью которого армейское руководство вместе с вождями правого уклона в ВКП(б) было обвинено в совместном военно-политическом заговоре. Политическими руководителями попытки насильственного государственного переворота были изображены Троцкий (всегда представляемый на московских процессах вдохновителем), Бухарин, Рыков и, как ни странно, только сейчас арестованный член Политбюро Рудзутак, а военными руководителями — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Гамарник, к которым теперь был добавлен бывший нарком внутренних дел и шеф ОГПУ Ягода.

Сталин в своём выступлении утверждал, что все эти генералы, занимавшие высшие посты в Красной Армии, — шпионы и агенты германского фашистского рейхсвера, уже давно состоявшие у него на службе.

Это была странная речь, из которой было достаточно ясно, что не существовало прямых доказательств для этого серьёзного обвинения. Рудзутак всё отрицает, сказал Сталин, но он видел, как плакали генералы, когда их уводили.

Затем он заговорил в совершенно непривычной манере о причинах, которые привели военных к предательству. Они не контрреволюционеры и их шпионаж также не имеет внутренних причин в Советском Союзе, а имеет только внешние, которые, по его словам, произошли из сотрудничества с рейхсвером. Было бы также бессмысленно искать причины в их социальном происхождении или в политических уклонах. Они невольно попали в руки органов разведки рейхсвера и были завербованы, причём необычными средствами.

В этом контексте Сталин ещё раз сослался на статью на эту тему в «Правде», в которой описывались методы вербовки шпионов иностранными разведками. При вербовке генералов якобы сыграла особую роль красивая агентка немецкой разведки по имени Жозефина, соблазнявшая жертв. После того как те попадали на крючок шантажа, от них требовали всё бо́льших услуг: сначала небольшие сведения, затем всё более важные, затем они получали задание подготовить переворот, захватить Кремль и ликвидировать советское правительство. «Хотели из СССР сделать вторую Испанию», сказал Сталин и затем очень подробно рассказал о методах вербовки и последующем постепенном расширении шпионской деятельности. При этом он многократно подчеркнул особую красоту этой соблазнительной дамы — новой Маты Хари, словно представляя проект сценария шпионского фильма.

Спекулятивный характер этих весьма странных рассуждений был достаточно очевиден. К этому добавилось признание, что советские контрразведывательные органы потерпели полное фиаско, так как они ничего не знали до последней минуты.

«Наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем. Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не для нас»¹³¹.

Сталин сказал прямо: «Разведка — это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение».

И далее: «Мы эту сторону прозевали. Вот почему у нас разведка плоха, и в этой области мы оказались битыми, как ребятишки, как мальчишки»¹³².

Никогда никто не слышал раньше такого тона от Сталина, и трудно сказать, был ли он действительно убеждён в дезинформации, переданной ему через чехословацкого президента Бенеша, или он лишь демонстрировал это, чтобы хоть как-то придать убедительности невероятному утверждению о предательстве всего руководства Красной Армии. Во всяком случае, выражения Сталина свидетельствовали о какой-то неуверенности, причём было также странно, что человек, нёсший за это прямую ответственность, нарком Ворошилов, остался нетронутым и не был подвергнут критике.

Бухарин, которого теперь связали ещё и с военным заговором, на пленуме ЦК энергично защищался от обвинений, когда с ним обращались, словно с уличённым предателем. На требование признаться он ответил: «Я не Зиновьев и Каменев и лгать на себя не буду».

На что Молотов резко ответил: «Не будете признаваться, этим и докажете, что вы фашистский наймит [...]. Арестуем — сознаетесь!»¹³³.

Бухарин, так же как и Рыков, был арестован ещё на пленуме ЦК и должен был провести больше года в следственной тюрьме, где «следствие» ломало их сопротивление сильнейшим психологическим террором, угрожая использовать насилие против его жены и маленького сына. В тюрьме он написал многочисленные письма Сталину, в которых он утверждал свою невиновность и заверял, что он уже семь лет не имел никаких расхождений с партией и Сталиным. Но это не интересовало Сталина; он больше не удостоил его каким-либо ответом.

Бухарин знал, что Сталин желал его головы, хотя он не мог понять этого и отчаянно искал ответ. Поскольку ему по крайней мере позволили писать в своей камере, он, несмотря на пережитые мучения, смог поддерживать свой дух. В это время он написал свои «Тюремные рукописи»: две книги — «Социализм и культура» и «Философские арабески. Диалектические очерки», две важные работы по теории социализма и по марксистской философии, которыми он к тому же опроверг абсурдное утверждение Сталина, что он не является марксистским теоретиком.

Как выглядела попытка Сталина теоретически оправдать политику террора? С этой целью он в настоящей авантюрной манере сфальсифицировал марксистский взгляд на классовую борьбу и её роль в развитии общества. Как известно, Маркс считал, что победивший пролетариат, завоевав в революции власть и укрепив её, войдёт в период построения социалистического общества. Этот переходный период, по Марксу, даёт возможность вести неизбежную при преобразовании общественных условий классовую борьбу наиболее разумным и гуманным образом. Как это понимать? Конечно, в том смысле, что формы применения насилия и принуждения будут отходить в прошлое по мере того, как новое общество будет продвигаться в своём развитии и всё больше людей на собственном опыте смогут убедиться в преимуществах социализма.

Конечно, это зависело бы от конкретных исторических условий, в которых будут происходить эти ещё неизбежные классовые сражения. Но не было никакой причины предполагать, что классовая борьба, после того как правившие классы окончательно побеждены и потеряли свою экономическую базу и своё влияние, должна была бы тем более обостряться, чем более развивается социализм. Однако именно это утверждал Сталин для оправдания своей политики не только безмерного обострения классовой борьбы до степени, близкой к гражданской войне, но и физического уничтожения внутрипартийных оппозиционеров.

«Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперёд классовая борьба у нас должна будто бы всё более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы всё более и более ручным. […] Наоборот, чем больше будем продвигаться вперёд, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обречённых»¹³⁴.

Но в этой логике Сталина было странно то, что вопреки его оправданию, ни один член бывших правящих классов, экспроприированных помещиков и капиталистов, не был обвинён, приговорён и расстрелян — лишь ведущие работники Коммунистической партии, Коммунистического Интернационала, советского правительства и Красной Армии. Они теперь внезапно превратились в «остатки разбитых эксплуататорских классов»? Очевидно, Сталин считал, что классовая борьба как следствие успехов социализма переместилась в саму Коммунистическую партию, так что необходимые внутрипартийные дискуссии и споры о путях и методах социалистического строительства неизбежно становятся формой агентурной деятельности на службе враждебных сил и держав. Это настолько ужасающая деформация и фальсификация марксистской теории, к тому же представленная настолько примитивным псевдоаргументом, что трудно объяснить, как такие взгляды, не имеющие абсолютно ничего общего с теоретическим мышлением, могли объявляться творческим развитием марксизма.

Сталин, однако, и раньше заявлял, что идеологический и теоретический уровень не только членов партии, но и партработников слишком низок, так что под влиянием остатков вражеских сил могли произойти массовая идеологическая дезориентация и путаница.

«Понятно, что эти пережитки не могут не являться благоприятной почвой для оживления идеологии разбитых антиленинских групп в головах отдельных членов нашей партии. Добавьте к этому не очень высокий теоретический уровень большинства членов нашей партии, слабую идеологическую работу партийных органов, загруженность наших партийных работников чисто практической работой, отнимающую у них возможность пополнить свой теоретический багаж, — и вы поймёте, откуда берётся та путаница по ряду вопросов ленинизма в головах отдельных членов партии, которая нередко проникает в нашу печать и которая облегчает дело оживления остатков идеологии разбитых антиленинских групп»¹³⁵.

Однако низкий теоретический уровень даже высокопоставленных работников вплоть до Политбюро был отнюдь не следствием перегруженности хозяйственно-политическими задачами, как считал Сталин, а происходил из целого ряда причин. К ним принадлежало систематическое исключение и уничтожение важнейших теоретических голов большевистской партии после смерти Ленина, например, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рязанова, Преображенского, Раковского и многих других, так как Сталин претендовал быть вождём и единоличным правителем также и в вопросах идеологии и теории. Поскольку его теоретические знания и способности можно оценить максимум как средние, и поскольку он был склонен к схематическим упрощениям и догматизации, вульгаризировал марксистскую теорию в прагматической манере, сводя и упрощая её до лозунгов, директив и категоричных тезисов для оправдания непосредственно утилитарных политических действий, то из этого вытекало прогрессирующее снижение теоретического уровня. Но следствием этого было не столько проникновение якобы «антипартийных» взглядов, сколько общее снижение теоретического мышления. Подрастающие научные силы партии — для этого специально был создан «Институт красной профессуры» — обучались уже в духе этого куцего, вульгаризованного и деформированного марксизма и воспитывались так, чтобы принимать взгляды Сталина как путеводные указания и пределы марксистского теоретического мышления. Их самая главная задача теперь могла состоять лишь в популяризации таковых и защите от всяких других, «антипартийных» взглядов.

В этих условиях гибель теоретической работы и снижение теоретического уровня партии были неизбежны, так как это было одним из прямых последствий правления сталинизма.

2.10. Теоретическое завершение сталинизма

После постепенного формирования организационных структур сталинской системы власти в партии, в государственном аппарате, в управлении экономикой и в общественных организациях, и после создания методов и инструментов для подавления и уничтожения всех сил, отклоняющихся от сталинской линии, не хватало лишь только одной существенной стороны: полного теоретического и идеологического пособия, в котором эта система была бы представлена как реализация ленинского плана построения социалистического общества. Оно должно было стать основой для идеологического и теоретического обучения и для обучения кадров партии и государства.

Это требовалось для того, чтобы стереотипы мышления, действий и поведения, необходимые для функционирования системы, прочно закрепились бы в общественном сознании. Именно в этом смысле Сталин заявил в своём заключительном слове на заседании Центрального Комитета в марте 1937 года:

«Я думаю, что если бы мы смогли, если бы мы сумели наши партийные кадры снизу доверху подготовить идеологически и закалить их политически таким образом, чтобы они могли свободно ориентироваться во внутренней и международной обстановке, если бы мы сумели сделать их вполне зрелыми ленинцами, марксистами, способными решать без серьёзных ошибок вопросы руководства страной, то мы разрешили бы этим девять десятых всех наших задач»¹³⁶.

Несмотря на чрезмерное преувеличение, эти слова Сталина всё же показывают, что его система власти, чтобы она могла как-то функционировать, должна была быть увенчана идеологической властью над сознанием и мышлением граждан СССР. До сих пор этому служили беспрерывные ссылки на Ленина и ленинизм, преимущественно в той форме, что по всякому случаю подыскивались подходящие цитаты из трудов Ленина и использовались для оправдания политических задач. Ленин был превращён не только в икону, но и в некую картотеку цитат, а теория ленинизма, изобретённая Сталиным и Зиновьевым, всё больше становилась легитимирующей идеологией сталинизма. Всё меньше говорилось о марксизме, Сталин делал это чаще всего только в том смысле, что каждый, хотя бы в нюансах по какому-либо вопросу имевший мнение, отклоняющееся от его собственного, грубо упрекался в том, что он ничего не понимает в марксизме. Вероятно, Бухарин был первым, кто использовал формулировку «марксистско-ленинский» и тем подготовил позднейшую формулу «марксизм-ленинизм», которую Сталин тогда перенял и использовал в качестве догматической формулы для доведения до завершения своей организационной, политической, идеологической и теоретической системы.

Чтобы достигнуть этого идеологического и теоретического завершения сталинизма, Сталин хотел иметь произведение, в котором его основные взгляды, при постоянных ссылках на Ленина, были бы представлены как руководство по истории ВКП(б). Эта история должна была отличаться главным образом двумя важнейшими пунктами: во-первых, должно было выходить, что партия большевиков была создана Лениным и Сталиным, причём Сталин должен был появляться как можно раньше как равно гениальный соратник Ленина, который вместе с ним подготовил Октябрьскую революцию и успешно привёл её к победе, после смерти Ленина преданно выполнил его завещание и, как «Ленин сегодня», вёл партию и страну к победе социализма. Во-вторых, история партии должна была быть представлена в основном как история постоянной борьбы единственно истинной и верной ленинско-большевистской линии против меньшевизма и троцкизма, против левых и правых уклонов, в которых истинные большевики, ведомые Сталиным, «разбили» и «ликвидировали» все антипартийные фракции, так как их вожаки и сторонники показали себя предателями рабочего класса и социализма, агентами буржуазии и иностранных держав, стремившимися восстановить капитализм в СССР и убить Сталина и его ближайших соратников. Вожаком и вдохновителем всех вражеских тенденций и всей уклонов в Коммунистической партии был Троцкий, прокравшийся в 1917 году в партию с намерением подменить ленинизм троцкизмом.

Эта история ВКП(б) должна была отличаться от всех прежних ещё и тем, что личности, игравшие выдающуюся роль в развитии партии, в марксистской теории и в формулировании и решении политических задач, больше не должны были упоминаться. В центре должны были стоять только Ленин и его преемник Сталин. Если же ещё упоминались отдельные имена, то тогда речь шла исключительно о «предателях» и «врагах народа», таких как Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Пятаков, Радек и т. д., завербованных и руководимых Троцким. Они награждались самыми низкими эпитетами, вроде: «чудовища», «подлецы», «сброд», «убийцы» и т. д., чтобы о них создалось эмоционально окрашенное впечатление проклятости и отвращения. Никто не должен был даже и думать о реальных результатах их работы в истории ВКП(б).

Схема и структура будущей книги была в основном задумана Сталиным и служила руководством для работы, причём окончательная структура была передана авторам в письме Сталина только в июне 1937 года — после мартовского пленума и ареста Бухарина и Рыкова¹³⁷. Но сначала был сформирован авторский коллектив, состоявший из Е. М. Ярославского, В. Г. Кнорина и П. Н. Поспелова, который позже, в сотрудничестве с большим количеством других соавторов, должен был редактировать книгу «История ВКП(б). Краткий курс».

Однако это был очень долгий и сложный процесс, начатый письмом Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» несколькими годами ранее. Письмо было тогда опубликовано как статья под заголовком «О некоторых проблемах истории большевизма»¹³⁸. Затем Политбюро в январе 1932 года приняло решение о создании рабочей группы. Она должна была редактировать «Историю ВКП(б)», и в неё должны были входить В. Г. Кнорин, Е. М. Ярославский и И. П. Товстуха. Редактировать книгу должны были Сталин, Каганович, Постышев, Молотов, Пятницкий, Стецкий и Адоратский, что само по себе показывает, какая большая важность придавалась этому проекту. Сначала планировался фундаментальный семитомный труд, причём основная работа должна была вестись в Институте Маркса-Энгельса под руководством Адоратского и в Институте красной профессуры под руководством Кнорина¹³⁹. После того как началась работа, стало очевидно, что проект слишком обширен, поэтому Товстуха, секретарь рабочей группы, предложил Сталину сократить произведение до четырёх томов. Сталин ответил согласием и добавил: «Написать надо максимально популярно»¹⁴⁰. В то же время отдел пропаганды ЦК ВКП(б) осуществил критическую проверку литературы по общественным наукам и соответствующих преподавателей партийных институтов, университетов и вузов для выяснения, удовлетворяют ли они требованиям, сформулированным Сталиным в своей статье. Среди книг по истории СССР это касалось главным образом изложений Кнорина, Бубнова и Ярославского, особенно этот последний должен был переделать многие фрагменты. В результате проверки примерно половина из всех заведующих кафедрами в научных учреждениях были сняты и заменены новыми. Однако и работа над четырёхтомным трудом оказалась слишком сложной, поэтому план был отменён. Теперь работа сконцентрировалась прежде всего на «Краткой истории ВКП(б)» под руководством и редакцией Кнорина. Эта книга была подготовлена в декабре 1932 года, но не опубликована. Одновременно продолжалась работа над более крупным проектом учебника истории ВКП(б).

Но убийство Кирова в декабре 1934 года и последовавшие события привели к очень большому изменению всего идеологического направления работ над историей ВКП(б). Теперь действовало указание представить эту историю главным образом как постоянную борьбу против антипартийных уклонов и оппозиционных тенденций, из-за чего прежние разработки уже не подходили. Руководитель отдела пропаганды ЦК Стецкий поэтому в марте 1935 года предложил Сталину за год подготовить двухтомный учебник по истории ВКП(б). Затем в июне 1935 года было принято новое решение Политбюро, в котором было решено создать две книги, а именно: подробное изложение для пропагандистов и вторую книгу, популярную, для широких слоёв населения. Эта популярная книга должна была писаться под руководством и редакцией Кнорина, Ярославского и Поспелова¹⁴¹. Но поскольку работа запаздывала, в мае 1936 было принято новое решение Политбюро: опубликовать книгу Ярославского «Конспект по истории ВКП(б). Краткий курс» в переработанной форме.

Тот факт, что все запланированные работы запоздали и не были закончены, объяснялся бурными событиями тех лет, начавшимися с террора после убийства Кирова и приведшими к Московским процессам 1936, 1937 и 1938 годов, так как вследствие этого практически вся партийная история должна была писаться заново. В особенности речь Сталина на февральско-мартовском 1937 года пленуме ЦК привела к необходимости совершенно новой периодизации.

Ярославский только что закончил порученную ему переделку своей книги и сразу после пленума представил её. Но Стецкий дал Сталину о ней отрицательный отзыв, так что она не была опубликована. Поэтому Сталин сделал новое предложение, которое Политбюро в постановлении «Об учебнике истории ВКП(б)» сформулировало так:

«Учебник тт. Кнорина, Ярославского и Поспелова предназначить для «Ленинских курсов» (секретарей райкомов). Предложить тт. Кнорину и Ярославскому переработать для «Партийных курсов» (секретарей парткомов) на основе обмена мнений свои популярные учебники по истории ВКП(б), придав им более популярный характер»¹⁴².

Это постановление вскоре было заменено новым, от 28 июня 1937 года, в котором уже только Ярославскому и Поспелову поручалось создание популярной книги, так как Кнорин 22 июня был арестован.

Сразу после этого Ярославский передал рукописи переработанной книги Сталину и Жданову, заявив при этом, что текст принадлежит только ему и в нём нет ничего от Кнорина. Рукопись была напечатана малым тиражом в качестве дискуссионного материала.

В августе Стецкий дал отрицательный отзыв о книге Сталину и Жданову, что привело к спору с Ярославским, который защищал себя от упрёков Стецкого. В письме Сталину он писал:

«Может получиться впечатление, будто я и в самом деле не показал, что вся работа тов. Сталина является продолжением, развитием дела Ленина (и не только работа т. Сталина после смерти Ленина). У меня вся книга, начиная с первой до последней строки, проникнута этой основной идеей: товарищ же Стецкий неправильно сводит всё к одной главке, которая у меня начинается с того, что „после смерти Ленина все важнейшие вопросы теории и практики марксизма-ленинизма разрабатывались тов. Сталиным“»¹⁴³.

Затем в сентябре произошла беседа Сталина, Жданова и Ярославского, на которой было решено, что Ярославский сократит текст и частично переработает его, причём после ареста Кнорина ему будет помогать только Поспелов, бывший тогда заместителем Стецкого на посту заведующего отделом пропаганды ЦК. Поспелов предложил план по сокращению и переработке рукописи и привлёк к помощи ещё нескольких сотрудников. При этом бо́льшая часть глав была написана заново, а остальные переработаны. Новая рукопись была готова в конце января 1938 года, но к тому времени она уже была не актуальна, так как на пленуме ЦК в феврале-марте 1937 года были арестованы Бухарин и Рыков и уже было опубликовано обвинение и объявлен процесс. Так что дальнейшие правки были неизбежны, из-за чего Сталин написал вышеупомянутую окончательную структуру книги, а Молотов провёл об этом беседу с Поспеловым, чтобы инструктировать его.

Тогда же Поспелов получил от Сталина соответствующий текст, в котором было сказано, что все оппозиционные течения в партии, троцкисты, правые (Бухарин — Рыков) и др. «в ходе борьбы стали врагами народа и агентами (шпионами) иностранных разведок»¹⁴⁴. Для соответствующих правок и вставок Жданов и Поспелов передали Сталину готовую рукопись под названием «История ВКП(б). Краткий курс. Под ред. Ем. Ярославского и П. Поспелова. Одобрен комиссией ЦК ВКП(б) для партийных и ленинских курсов, а также для комсомольских организаций».

Сталин прочёл текст, но и эта версия его ещё не удовлетворила, особенно ему не понравился конец. Поэтому Жданов поручил Поспелову написать новую заключительную главу, в которой бы подчёркивалась связь партии с народом. После того как Поспелов завершил эту работу, она вновь была представлена Сталину под тем же названием. Но он посчитал, что текст в этой форме ещё не годится для публикации. Поэтому он взял дело в свои руки и начал редакторскую переработку текста, которая длилась с июня по август 1938 года. После этого все члены и кандидаты Политбюро получили текст с требованием прокомментировать его. Большинство не дало никаких замечаний, кроме хвалебных слов.

Важное изменение, которое до тех пор не планировалось, состояло во вставке в 4 главу раздела под названием «О диалектическом и историческом материализме». Идея вставить в книгу довольно длинный раздел о философских основаниях марксизма-ленинизма совершенно не появлялась до этого в совещаниях и обсуждениях; эта идея пришла Сталину только при его последней редакторской переработке. Из-за чего произошла эта важная правка, из архивных документов неясно. Но можно предположить, что Сталин хотел придать теоретический хребет историческому изложению. Так он создал вокруг некоторых произведений Ленина некий теоретический план построения партии. Произведение «Что делать?» было для него «идеологическим основанием» партии, работа «Шаг вперёд, два шага назад» — «организационным основанием», работа «Две тактики социал-демократии в демократической революции» — «тактическим основанием», а книга «Материализм и эмпириокритицизм» — «теоретическим основанием» партии.

Этот догматический схематизм представил историю ВКП(б) как систематическое осуществление плана, и одновременно она должна была быть своего рода «энциклопедией сталинизма». Но при этом возникла проблема, куда в этой схеме поместить раздел «О диалектическом и историческом материализме».

Решение, найденное Сталиным, состояло в том, чтобы вставить этот раздел о философских основаниях партии в главу 4, так как в ней рассматривался период организационного размежевания большевиков от меньшевиков, который в «Кратком курсе» был связан с усиленной борьбой Ленина против ревизионизма в РСДРП. Книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» была как раз посвящена спору с «философским ревизионизмом», и поэтому тут можно было создать какую-то тематическую связь. Можно заметить в скобках, что теперешняя внеисторическая абсолютизация этой ленинской книги Сталиным находилась в странном противоречии с его собственной более отрицательной оценкой во время её появления. В то время Сталин имел не слишком высокое мнение об этой книге, что было связано и с его уровнем философского образования.

В архивных материалах, по которым можно реконструировать историю текста, нет данных, которые могли бы прояснить возникновение этого раздела, а также неясно, использовал ли Сталин для неё помощь философа. Единственным указанием являются его замечания и подчёркивания в книге «Диалектический материализм», вышедшей в 1934 году под руководством и редакцией М. Б. Митина. Это изложение марксистской философии появилось после дискуссии со школой Деборина, в которую в начале 1930-х годов Сталин вмешался лично. Он осудил философские взгляды Деборина и других философов Института красной профессуры, таких как Стен, Карев, Луппол и др., как «меньшевиствующий идеализм». При этом он опирался на ряд выпускников и молодых сотрудников института, дав им инструкцию искоренить этот «ревизионистский» уклон и представить диалектический и исторический материализм так, чтобы его тезисы могли найти прямое практическое применение в политической борьбе.

Особенно активно в этом духе выступили Митин, Юдин, Ральцевич и Константинов, вскоре начавшие играть ведущую роль в советской философии. При этом Митин продвинулся до главного идеолога «философского фронта», который теперь навязывал новую линию, что происходило не только с помощью аргументов в публикациях, но и с помощью репрессий, в ходе которых большинство обвинённых в «антиленинском меньшевиствующем идеализме» было арестовано и расстреляно. По инструкциям и указаниям Сталина в начале 1930-х годов под руководством и редакцией Митина была написана и издана книга «Диалектический материализм». Можно с уверенностью предположить, что Сталин при написании раздела «Краткого курса» «О диалектическом и историческом материализме» по большей частью опирался на эту работу, но привлекал ли он при этом самого Митина, из архивных материалов установить нельзя¹⁴⁵.

В отношении точного названия книги, а также имён авторов или редакторов, Сталин после завершения своей редакции сделал несколько предложений. В августе 1938, когда работа подходила к концу, он предложил, чтобы книга называлась «История ВКП(б) — Краткий курс. Под редакцией А. Жданова, Е. Ярославского и П. Поспелова. Одобрено комиссией Центрального Комитета». Имя Жданова (как секретарь ЦК он отвечал за идеологию), очевидно, должно было подчеркнуть официальный характер произведения, хотя он фактически не принимал в нём никакого участия.

Однако в конце концов Сталин решил опубликовать книгу без имён авторов или редакторов.

Раздел «О диалектическом и историческом материализме» в сентябре 1938 года был впервые опубликован в «Правде» как произведение Сталина и затем был издан отдельной брошюрой уже с его именем как автора, а «Краткий курс» без имён авторов также вышел в сентябре 1938 года в выпусках «Правды» с продолжениями и содержал лишь пометку «Под редакцией комиссии ЦК ВКП(б)». Вскоре он был издан в книжной форме большим тиражом. Однако через год, в первом издании биографии Сталина, написанной авторским коллективом, в котором тоже принимали участие Митин и Поспелов, «Краткий курс» был упомянут как произведение Сталина, а в проспекте издания произведений Сталина в 1946 году «История ВКП(б). Краткий курс» появляется как 15-й том его сочинений.

В сентябре 1952 года в «Правде» по случаю 14 годовщины выхода «Краткого курса» вышла большая статья главного редактора Л. Ф. Ильичёва, в которой книга превозносилась как «гениальная работа Сталина» и большой вклад в творческое развитие марксизма-ленинизма.

Видимо, Сталин некоторое время колебался, присвоить ли авторство себе одному или оставить книгу анонимной. Судя по всему, он тогда решил всё-таки поставить своё имя как единственного автора, чтобы подчеркнуть важность произведения для теоретического и идеологического образования кадров и, возможно, чтобы предотвратить слухи и предположения о настоящих авторах. Это тем более походит на правду, что один из авторов, член ЦК В. Г. Кнорин, незадолго до окончания работы был арестован как «враг народа» и к тому времени уже был расстрелян, в то время как два других автора остались нетронутыми.

Причина ареста Кнорина неясна, он был расстрелян вместе с «троцкистско-зиновьевской» группой 17-ти, якобы руководимой Пятаковым, хотя о связях Кнорина с Пятаковым ничего не было известно. Может быть, при написании текста он пытался защищаться от ужасающих фальсификаций истории, так как он был одним из старых большевиков, бывших в партии ещё задолго до Октябрьской революции и знавших её настоящую историю. Заведующий отделом пропаганды Центрального Комитета А. И. Стецкий, сыгравший важную роль при подготовке книги своими отзывами о черновиках для Сталина, тоже не дожил до выхода книги, так как он также был арестован в 1937 году и расстрелян в 1938 году, вероятно потому, что считался сторонником Бухарина.

Выход «Краткого курса» был большим событием, которое отмечалось на самых верхах. Уже 10 октября 1938 года состоялось расширенное заседание Политбюро по вопросам партийной пропаганды в связи с появлением «Краткого курса истории ВКП(б)», в котором приняли участие также пропагандисты. Секретарь ЦК А. А. Жданов сделал вводный доклад, однако во время совещания Сталин взял слово для подробного разъяснения важности «Краткого курса» для будущего идеологического просвещения не только партийных кадров, но и кадров в самом широком смысле, в государственном аппарате, в экономике, культуре, науке, в армии.

Он сначала подверг критике два упущения прежней пропаганды, а именно разделение устной пропаганды в кружках и письменной пропаганды в газетах, журналах и брошюрах, а кроме того — разделение марксизма и ленинизма, разделение таких предметов, как история партии, исторический материализм или политическая экономия. «Краткий курс» положит этому конец, так как теперь письменная пропаганда, то есть изучение этого произведения, будет рассматриваться как главная форма пропаганды, в то время как устная пропаганда в маленьких кружках будет иметь подчинённую роль, поучал Сталин. Но ещё важнее, считал он, что в этом произведении марксизм и ленинизм объединены и одновременно связаны с историей партии.

«Краткий курс истории представляет собой совершенно другой тип истории партии. Собственно, история партии тут взята как иллюстрационный материал для изложения в связном виде основных идей марксизма-ленинизма. Исторический материал служит служебным материалом. Правильнее было бы сказать, что это есть краткое изложение истории, демонстрированное фактами, причём не фактами выдуманными, а историческими, которые должны быть всем известны. Это и есть курс истории партии. Это курс истории не обычный. Это курс истории с уклоном в сторону теоретических вопросов, в сторону изучения законов исторического развития»¹⁴⁶.

Нельзя, конечно, сказать, что тут царит большая ясность мысли, но из сказанного видно, что история партии в этой книге — не реальная история, а преимущественно история произвольно интерпретированная. Далее Сталин в своём выступлении рассмотрел место философии в этой книге.

«Мы не только марксизм от ленинизма отделили в практике преподавания, мы отделили от марксизма-ленинизма исторический материализм и преподаём его как особую дисциплину. Нельзя Маркса понять, не имея понятия, правильного понятия о диалектическом материализме. То, что появилась IV глава «Краткого курса», это ведь не случайно. Мы хотели эти расщепившиеся части соединить».

Он считал, что раньше при изучении марксизма брались прежде всего за Плеханова для изучения диалектического материализма, ещё не зная Ленина, а потом пытались читать такие первоисточники, как «Коммунистический манифест». Но это чрезвычайно трудно, так как для этого нужно было работать над теорией. Потом переходили к политике.

«Политика сама вытекала из диалектического материализма, из изучения произведений Маркса и Энгельса. […] Вот, чтобы наши пропагандисты знали научный марксизм, они должны соединить диалектический материализм с историческим материализмом, который является логическим выводом из диалектического материализма. Только потом можно изучить и понять то новое, что дано Лениным. «Краткий курс истории ВКП(б)» задался целью все эти расщеплённые части соединить»¹⁴⁷.

Здесь вновь видна склонная к скорым выводам модель мышления Сталина: из диалектического материализма следует политика, а исторический материализм является логическим выводом из диалектического материализма. И то и это представляет собой схематичное мышление, которое не имеет ничего общего с марксистской философией.

Затем Сталин коснулся вопроса, почему в «Кратком курсе» очень мало упоминаются личности. Это обычно делалось в прежних работах по истории партии, но «ЦК», то есть Сталин, считал этот метод неудовлетворительным, поскольку он не имеет воспитательного эффекта.

«Именно поэтому в Кратком курсе истории о лицах говорится мало, именно поэтому весь материал расположен по узловым пунктам развития нашей партии, по узловым пунктам развития идей марксизма-ленинизма. Это больше воспитывает людей, это создает меньше интереса к отдельным лицам и вождям, это больше способствует выработке сознания для того, чтобы стать настоящим марксистом-ленинцем»¹⁴⁸.

Это достаточно ясно: настоящим марксистом-ленинцем становятся не путём изучения реальной истории и действовавших в ней личностей, а изучением того, как Ленин и Сталин на узловых пунктах истории разбивали антипартийные уклоны.

Затем Сталин обсудил вопрос, кому предназначена книга, и повторил ответ, уже данный Ждановым.

«К кому обращена книга? К кадрам, к нашим кадрам. А что такое кадры? Кадры — это командный состав, низший, средний и высший командный состав всего нашего государственного аппарата, включая сюда и хозяйство, и кооперацию, и торговлю, и промышленность, культуру, врачебное дело, вообще всё, чем государство живёт и на основании чего государство руководит народным хозяйством и народом»¹⁴⁹.

Он высказался против распространённой привычки понимать под «кадрами» только или преимущественно партийные кадры и спросил, что же остальные, которых обычно называют «служащие»? «А между тем без этих служащих, без этой интеллигенции, без людей, которые живут интеллектом, — государство существовать не может. Ни один класс не может удержать власть и руководить государством, если он не сумеет создать своей собственной интеллигенции, то есть людей, которые отошли от физического труда и живут умственным трудом»¹⁵⁰.

Новая советская интеллигенция, происходящая из рядов рабочего класса, крестьянства, а также из мелкобуржуазной интеллигенции, состоит на девять десятых из молодых людей. Их работа необходима, без них невозможно никакое управление, потому что инструкции и директивы, которые приходят из Москвы, нужно реализовывать, применять и выполнять. «Так вот, на эти кадры, на кадры нашей интеллигенции, мы прежде всего и рассчитываем, к ним обращаемся в нашей книге»¹⁵¹. В конце своего выступления Сталин призвал пропагандистов, которые занимаются «обработкой голов других людей», обратить большое внимание на служащих и учащихся, так как они завтра будут командным составом государства, экономики, культуры и будут управлять страной.

Это мероприятие, и в частности выступление Сталина, особенно интересно с точки зрения развития сталинской системы власти. На фоне огромных общественных преобразований, превративших Советский Союз из отсталой аграрной страны в мощную индустриальную державу, многие сотни тысяч молодых людей из всех общественных слоёв получили большие возможности для продвижения в обществе. Тем более, что из-за волны террора многие должности и посты в партии и государственном аппарате были вакантны. Хотя новое поколение кадров в университетах и институтах получило специальное образование и было обеспечено скромными основными сведениями о марксизме, однако ему не хватало политического опыта и глубоких теоретических знаний для сознательного выполнения обязанностей на ответственных постах и должностях в духе сталинской системы и советской модели социализма. Старое поколение руководителей большевиков из дореволюционного времени, из времён революции и гражданской войны, было по большей части снято с постов или вообще уничтожено, а волна террора с 1936 по 1938 год ликвидировала большую часть и второго поколения большевистского руководящего слоя. Средний возраст большинства тех, кто сейчас занял посты и должности, едва ли достигал 35 лет, они не знали историю партии и едва ли имели какое-то отношение к традициям старых большевиков и их привычкам. Они очень быстро интегрировались в высший общественный слой, который был главной общественной базой сталинской системы, получали от него различные привилегии и таким образом стали по большей части верными, нерассуждающими и послушными приверженцами Сталина.

Этот процесс теперь должен был быть увенчан полным идеологическим доминированием сталинизма в обществе. «Краткий курс» с этих пор стал основой, а также мерилом теоретических знаний марксизма в Советском Союзе, и это означало, что новые советские кадры по сути знакомились лишь с искажённым и отчасти деформированным марксизмом в форме «марксизма-ленинизма», состряпанного Сталиным. Только за десять лет с 1938 по 1948 год в Советском Союзе было напечатано тридцать миллионов экземпляров «Краткого курса»¹⁵².

Тираж сочинений Сталина в десять раз превысил тираж произведений Маркса и Энгельса и в два раза тираж сочинений Ленина¹⁵³. Миллионы людей читали и штудировали эту книгу и были образованы и воспитаны в её духе. Это объясняет, почему после смерти Сталина и после XX съезда ВКП(б) не только в руководящей верхушке партии, но и в большой части кадров среднего и нижнего звена существовало сильное сопротивление последовательной десталинизации. Это сопротивление, конечно, отчасти объяснимо и поведением Хрущёва, который сделал Сталина единственным козлом отпущения. При тогдашнем идеологическом состоянии огромного большинства функционеров это должно было вызвать непонимание и возмущение.

2.11. Последняя фаза сталинизма

После XVIII съезда ВКП(б) начался новый отрезок истории Советского Союза, в течение которого сталинская политическая, общественная и идеологическая система работала и правила безгранично, хотя позднее произошли ещё некоторые важные действия по завершению «кадровой революции». Хотя после съезда число арестов и приговоров сократилось, за следующие два года до начала войны расстались с жизнью многие члены и кандидаты в Политбюро, среди них Косиор, Рудзутак, Постышев, Чубарь и Эйхе, а также многочисленные работники разных уровней партийного и государственного аппарата, а кроме того, из числа научной, технической и художественной интеллигенции. Сталин, очевидно, хотел как можно более полно заменить кадры всех высших уровней на основе своей теперь во всех отношениях закреплённой единоличной власти.

На это указывает не только уничтожение вышеупомянутых членов и кандидатов Политбюро, но и тот факт, что сменены были практически все первые секретари областных комитетов партии. Прежние — зачастую с обвинением в преследовании честных коммунистов и в уничтожении их путём смертных приговоров — были арестованы, и большинство из них было расстреляно. Такой предлог был не только вершиной лицемерия и цинизма, но и должен был в то же время отвлечь внимание от главной ответственности Сталина за репрессии и кампанию террора.

Подлость состояла в том, что Сталин ранее заставлял этих функционеров соучаствовать в репрессиях. Потому что на пике кампании террора по его указаниям на всех уровнях были созданы так называемые тройки — комитеты, предназначенные для вынесения приговоров «врагам народа», выявленным органами НКВД. Такие комитеты всегда состояли из первого секретаря ЦК партии республик, автономных областей, областей и районов, из соответствующего представителя НКВД и обвинителя (прокурора). Тройка обладала полномочием выносить приговоры, которые фактически знали только две меры наказания: расстрел или от 10 до 25 лет заключения в лагерях. Трудно оценить, были ли — и если да, то в какой мере — секретари партии убеждены в виновности «преступников», так как основой обвинения были «расследования» органов НКВД, а их «доказательствами» были лишь «признания» обвиняемых и показания других арестованных. Выражать в них сомнения, а тем более отвергать их не только означало быть обвинённым в отсутствии бдительности, но и вызывало подозрения в желании помочь врагам народа или даже в принадлежности к ним. Поэтому функционеры стояли перед дилеммой: либо согласиться с приговором, либо стать самому обвиняемым и приговорённым. Так Сталин сделал их соучастниками и этим, кроме того, добился их безусловного подчинения.

В таком положении находился и Никита Хрущёв, когда он был первым секретарём московской парторганизации, а затем первым секретарём ЦК Коммунистической партии Украины. Это отчасти объясняет его непоследовательность и его затруднения, когда он после смерти Сталина хотел прекратить его систему насильственного правления.

Чтобы понять, почему волны арестов приняли столь большие размеры, нужно знать, что осуждение ведущего партийного или государственного работника чаще всего вызывало то, что и немалая часть подчинённого ему персонала его учреждения подпадала под подозрение и также бывала арестована. К сожалению, в таких случаях некоторые становились доносчиками — отчасти из страха, поскольку надеялись таким путём «выйти из-под огня», а отчасти и потому, что они под влиянием истерии об огромном числе вражеских агентов в партии, государстве, экономике и культуре действительно верили, что везде существуют вредители и враги народа. В этом играл большую роль и остававшийся низким уровень образованности многих работников, зачастую только недавно научившихся читать и писать и обладавших лишь рудиментарными политическими знаниями, не говоря уже о теоретических познаниях в марксизме.

Трудно понимаемая проблема психологической природы состоит в брутальности и жестокости, с которыми двигалась машинерия репрессий, так как эти черты находились в кричащем противоречии с гуманистическими целями социалистического общества. Как применение пыточных методов, чтобы физическим и психологическим насилием выбить «признания», так и весьма часто применявшаяся смертная казнь свидетельствовали об отношении к человеческой жизни, происходившем из чрезвычайно низкого культурного уровня, который Ленин всегда осуждал как «полуварварский».

В сохранении и дальнейшем развитии такой психологии, имевшей корни ещё в царистском прошлом, определённую роль играл целый ряд весьма различных факторов.

Во-первых, является фактом, что Первая мировая война, а затем и Гражданская война внесли в нравы огромное ожесточение и одичание. Кровавые сражения привели к таким жертвам, что ценность человеческой жизни в мышлении и чувствах многих людей уже не была особо высока. Это военное мышление во многом сохранялось во времена «военного коммунизма», а общая милитаризация жизни без сомнения поддерживала его.

Во-вторых, сыграло роль то, что неизбежная классовая борьба, прежде всего борьба против открыто контрреволюционных сил, в первое время советской власти неоднократно могла легко переходить в формы гражданской войны. Борьба против этих сил, а также классовая борьба пролетариата против свергнутой буржуазии представлялась как бы продолжением гражданской войны, так что средства принуждения и насилия в целом были очень распространены. Военная терминология также поддерживала такое мышление, так как всегда говорилось о «битве на фронтах»: был хозяйственный фронт, хлебный фронт, культурный фронт, даже философский фронт и т. д., то есть совершенно нормальные работы и деятельность стилизовались под вид военных сражений.

Во времена репрессий и террора, кроме того, совершенно сознательно создавалось ощущение постоянной угрозы агентов, вредителей и врагов народа и в то же время раздавались призывы разоблачать и «ликвидировать», «разбить» их и уничтожить «пятую колонну» для защиты социализма. Сталин не создал эту брутальную общественную психологию и её антигуманное мышление, но он во многом поддерживал и использовал их. При этом он не испытывал никаких угрызений, ведь такое отношение и образ мыслей были, очевидно, свойственны и ему.

Чтобы окончательно избавиться от последних остатков коллективности руководящих органов партии и государства, Сталин создал весьма оригинальную конструкцию, которая с одной стороны получила формальный вид коллективных руководящих органов, а с другой стороны выхолостила их содержание и сделала его бесполезным. После XVIII съезда ещё продолжало существовать Политбюро ЦК, в котором, однако, остались лишь верные сторонники Сталина. Но рядом с более молодыми учениками вроде Жданова, Маленкова, Хрущёва и Берия продолжали существовать такие старые соратники, как Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян, которые точно знали прошлое и с которыми в некоторых ситуациях приходилось считаться. Чтобы навязать свою единоличную власть и укрепить её, Сталин ввёл совершенно новый метод работы Политбюро: больше не происходило регулярных заседаний, а только работа определённых групп, «троек», «пятёрок» или «семёрок», составленных Сталиным для проработки определённых вопросов и подготовки их решения вместе со Ждановым. Сталин передал ему руководство секретариатом. После смерти Жданова в 1948 этот пост занял Маленков.

Сталин вызывал эти группы для доклада, затем он выносил свои решения — в форме мнения, или указания, или решения «Политбюро», единолично принятого им одним. Регулярные заседания Политбюро в полном составе происходили теперь только в исключительных случаях и, следовательно, уже не были коллективными совещаниями. Сталин заявил, что такой способ работы по сути более эффективен, в чём он, конечно, был прав в отношении навязывания своих мнений и проектов.

На заседании 17 января 1941 года он оправдывал изменение методов работы так:

«Вот мы в ЦК уже 4–5 месяцев не собирали Политбюро. Все вопросы подготовляют Жданов, Маленков и др. в порядке отдельных совещаний со знающими товарищами, и дело руководства от этого не ухудшилось, а улучшилось»¹⁵⁴.

Такой конструкцией, полностью противоречившей уставу ВКП(б), Сталин теперь как формально, так и практически установил своё полное единоличное правление над партией. При его жизни члены Политбюро больше не видели возможности изменить эту ситуацию, даже если скрыто возмущались ей, так как им было ясно, что всякая такая попытка не только будет обречена на провал, потому что за ними тоже следят органы безопасности, но и неизбежно закончится смертью.

Похожую конструкцию Сталин ввёл и для правительства, то есть для Совета народных комиссаров (который позже стал называться Советом министров). После снятия Рыкова в 1930 году Молотов стал председателем Совнаркома, и на этом посту он, несомненно, обладал определённой независимостью, тем более что он располагал весьма значительным правительственным аппаратом. Хотя ещё с 1912 года он был верным последователем Сталина, однако он не был лишь безвольным инструментом, а имел и собственную голову на плечах. Поэтому уже несколько раз между ними возникали разногласия и даже конфликты, которые по крайней мере в 1936 году были заметны по некоторым признакам. С тех пор Сталин постоянно критиковал якобы неэффективную работу Молотова, что отчасти приобрело характер брюзжания, но отчасти и дискредитировало Молотова. Наконец это привело к тому, что Сталин заставил изменить и организацию работы Совнаркома аналогично организации работы Политбюро. В марте 1941 года он создал новую инстанцию, а именно Бюро Совнаркома, состоявшее из председателя и его заместителей. Это бюро получило все полномочия Совнаркома, чем правительство как коллективный орган было фактически лишено власти. Это важное преобразование было связано с острой критикой работы Молотова, а также с интригами, проявившимися в кадровых изменениях. Был введён пост первого заместителя председателя, и этот пост получил не один из существовавших в тот момент заместителей председателя — Микоян или Каганович — а молодой экономист Вознесенский, который только недавно стал кандидатом Политбюро. Микоян позже писал об этом случае в своих воспоминаниях:

«Но что нас больше всего поразило в составе руководства Бюро, так это то, что Вознесенский стал первым заместителем Председателя Совнаркома. […] По-прежнему не понятны были мотивы, которыми руководствовался Сталин во всей этой чехарде. А Вознесенский по наивности был очень рад своему назначению»¹⁵⁵.

Сталин в письме к членам Политбюро в апреле 1941 года утверждал, что создание Бюро Совнаркома должно служить тому, чтобы прекратить «хаос в руководстве правительством». То есть меры были направлены против Молотова, и они были завершены тем, что Сталин 4 мая 1941 года сам взял на себя функции председателя Совнаркома и назначил Вознесенского своим первым заместителем, в то время как Молотов остался лишь заместителем председателя по внешней политике.

Биограф Сталина Хлевнюк оценивает эти изменения так:

«В результате властная иерархия приобрела законченную форму. На вершине пирамиды стоял Сталин, облечённый не только фактическими, но и формальными полномочиями. Совещательным органом при вожде выступала отобранная им руководящая группа Политбюро. На следующем уровне действовали две руководящие инстанции — Секретариат ЦК партии, который возглавил Жданов, и Бюро СНК под руководством Вознесенского. Они играли роль своеобразных комиссий при диктаторе. С одной стороны, они принимали решения по оперативным, сравнительно мелким вопросам. С другой — готовили и выносили на утверждение Сталина более существенные постановления»¹⁵⁶.

Хотя оборона от фашистского нападения временно привела к определённому смягчению режима, а кроме того, довольно большая часть арестованных офицеров Красной Армии была освобождена и возвращена на службу, сразу после окончания войны вновь произошли обширные репрессии против определённых групп населения, особенно против советских солдат, попавших в фашистский плен и переживших его. Они после своего возвращения в массе считались предателями и были по большей части приговорены к принудительным работам¹⁵⁷. Но и целые этнические группы населения были депортированы из своих мест жительства и сосланы в дальнюю Сибирь или Казахстан. Эту судьбу разделили крымские татары и различные национальности Кавказа, например, чеченцы и ингуши, которые были обвинены в предательстве и сотрудничестве с немецкими фашистами. Это зачастую было оправдано — почти все способные к службе крымские татары, например, добровольно служили у оккупантов и активно действовали в борьбе против партизан и как помощники СД. Но такая процедура, не делавшая различий, была неправильной, она затронула и невиновных. Например, крымские татары воевали и в Красной Армии, восемь из них за свой героизм были отмечены званием «Герой Советского Союза».

Беззаконный произвол творился также и в отношении «уклонов» в культуре, искусстве и науке, и многие известные писатели, артисты и учёные пострадали из-за этого. При этом играла важную роль борьба с «космополитизмом», также послужившая оживлению и укреплению националистических тенденций. Борьба с «сионизмом», очевидно, преследовала цель приглушить интернационалистические устремления и образ мыслей и служила пропаганде русского национализма, причём проявились и скрытые антисемитские настроения.

Литература в особенности пострадала от того, что сразу после войны она приобрела новый импульс и бо́льшую многогранность. В частности, в ленинградских литературных журналах появились произведения, критически освещавшие существующие условия, например, сатирические работы Зощенко. В результате Сталин поручил Жданову решительно выступить против этого, что тот и выполнил в своём печально известном докладе о ленинградских литературных журналах. Этот документ стал основой для специального постановления Центрального Комитета ВКП(б) о работе ленинградских литературных журналов, в котором они обвинялись в несоблюдении принципов социалистического реализма и в том, что они дали трибуну течениям буржуазной антисоветской идеологии. Многочисленные писатели и поэты подверглись порицанию, их произведения были запрещены, произошли и аресты.

Советским композиторам пришлось не легче, многие были обвинены в «формализме», и даже великий композитор Шостакович не избежал такого осуждения. Эта линия культурной политики, названная ждановщиной, вызвала преувеличенную политизацию, в результате которой авторы в основном стали стремиться к тому, чтобы содержание художественных произведений следовало идеологическим установкам партийной линии, в то время как художественное качество ушло на задний план. Литературно бездарные произведения, например, «Кавалер золотой звезды» или «Алитет уходит в горы», получали громкие похвалы, в то время как многие писатели были вынуждены переписывать свои талантливые произведения ради соответствия данной линии. Даже роман Фадеева «Молодая гвардия», описывающий героическую борьбу комсомольцев в оккупации против фашистской армии, во втором издании подвергся редакции, так как якобы не была достаточно показана «руководящая роль партии».

Космополитизм и низкопоклонство перед буржуазной идеологией были найдены также и в философии и стали объектом острой критики. Случай для этого предоставила книга Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии», вышедшая в 1947 году и побудившая Сталина вновь вмешаться в философию. Ещё в 1944 году тот резко критиковал третий том «Истории философии», так как в нём гегелевская философия была представлена и почиталась как крупнейший теоретический источник марксизма.

Александров был одним из авторов и редакторов этого произведения, на его основе он написал однотомную «Историю западноевропейской философии». Уже сам заголовок вызвал скандал, так как он шёл против новой тенденции подчёркивать достижения русских мыслителей, учёных и инженеров и представлять их равными западным, если даже не превосходящими их. Но книга содержала действительно много поводов для критики, так как она была довольно поверхностна, и зачастую в ней отсутствовал точный анализ исторических, общественных и идеологических условий соответствующих философских систем и взглядов. Так, Александрова упрекали главным образом в отсутствии партийности и «объективизме». Сталин послал Жданова на «философский фронт», чтобы навести там порядок.

В выступлении на заседании Философского института Академии наук Жданов подверг резкой критике недостаток боевого духа философов против буржуазной идеологии, хотя и признал, что он сам на деле лишь «философский юнга». Несмотря на это, он подтвердил сталинскую оценку гегелевской философии¹⁵⁸.

Всё же это заседание имело то последствие, что был создан специальный философский журнал, «Вопросы философии», чей первый выпуск содержал протокол этого заседания. Это был прогресс, так как теоретический журнал «Под знаменем марксизма», выходивший с 1920-х годов, к тому времени был закрыт, и поэтому долгое время отсутствовал журнал, в котором могли появляться философские тексты.

Возродилась и практика преследования и осуждения высокопоставленных работников партии и государства, видимо, ещё и из-за того, что баланс сил, установленный Сталиным на высшем уровне, был нарушен. Это было следствием смерти Жданова в 1948 году, из-за чего «ленинградское крыло» в руководстве было ослаблено, так как Вознесенский и Кузнецов, происходившие из Ленинграда и обладавшие определённой перспективой занять высшие посты после смерти Сталина, потеряли своего прямого покровителя.

Вопрос о преемниках скрыто стоял уже давно, так как состояние здоровья Сталина заметно ухудшилось, и его работоспособность была уже очень ограничена. Но одновременно росло его и без того сильное недоверие к своему ближайшему окружению. Он не доверял никому, и из-за этого он был доступен для интриганских нашёптываний.

Маленков теперь занял освободившийся пост руководителя Секретариата ЦК, Берия тоже усилил свои позиции. Вероятно, ожидались и дальнейшие кадровые перестановки, и, по всей видимости, на этой основе возникли интриги, приведшие к так называемому «ленинградскому делу». Были сфабрикованы и доведены до Сталина компрометирующие материалы против руководителей ленинградской парторганизации, что несомненно произошло по указаниям Берия или по крайней мере при его участии. Ленинградские функционеры были обвинены в противостоянии центральной власти в Москве, причём были использованы ловкие намёки на прежнюю роль ленинградской оппозиции при Зиновьеве.

Очевидно, Сталин поверил этим подозрениям, и таким образом большинство ведущих работников Ленинграда было арестовано и осуждено.

Этой судьбы не избежали и московские функционеры, происходившие из Ленинграда, и таким образом был арестован член Политбюро Н. А. Вознесенский, который был также председателем государственной плановой комиссии и занимался организацией и руководством советской военной экономики. Кроме того, был арестован секретарь ЦК А. А. Кузнецов и большое количество других ленинградцев, среди которых был брат Вознесенского, ректор Ленинградского университета. После долгих слушаний они были приговорены к смертной казни и в сентябре 1950 года расстреляны. В случае Н. А. Вознесенского, возможно, сыграло роль то, что его книга о военной экономике СССР приобрела большую популярность, и этот факт мог быть использован, чтобы настроить Сталина против него.

В начале 1953 года значительное число известных медиков Советского Союза, главным образом так называемых кремлёвских врачей, было арестовано по обвинению в том, что они намеренно неправильным лечением довели до смерти члена Политбюро Жданова, а также болгарского политика Георгия Димитрова, который в течение долгого времени был генеральным секретарём Коммунистического интернационала. Димитров, так же как и Жданов, умер в 1948, по-видимому, естественной смертью, так как не было представлено никаких доказательств вины врачей.

Вероятно, Берия устроил «дело врачей» и убедил недоверчивого Сталина, что речь идёт о сионистском заговоре, при этом рассчитывая на его скрытый антисемитизм. Во всяком случае, Сталин потребовал от министра госбезопасности признаний врачей, а если бы он их не дал, то Сталин ему «оторвал бы голову», как, по слухам, он сказал. Врачи, которые в основном были уже немолоды, под пытками «признали» то, что от них требовалось, и если бы Сталин не умер, то и их судьба была бы решена.

Подозрение, что этот «заговор врачей» должен был стать началом масштабной «чистки», в которой Сталин хотел освободиться от своих немногих ещё оставшихся соратников и свидетелей в высшем руководстве, не так уж нереалистично. Оно было высказано не только Хрущёвым, но и Микояном, и на это действительно существуют достаточно убедительные указания.

Отчасти это постоянные попытки Сталина публично дискредитировать в особенности Молотова и Микояна. Уже в 1930-х годах произошли такие оскорбления Сталиным Молотова, например, снятие его жены П. Жемчужиной с поста заместителя наркома, затем в 1948 году её арест по обвинению в том, что она поддерживает связи с антисоветскими кругами. Когда принималось решение о её аресте и исключении из партии, Молотов воздержался при голосовании, но вскоре вынужден был написать Сталину покаянное письмо. В марте 1949 года Молотов был снят с поста министра иностранных дел, а генеральный прокурор Вышинский, в награду за свои подлые обвинительные выступления на московских процессах с 1936 по 1939 год, был назначен на этот пост. Молотов и Микоян остались членами Политбюро, но это после глубоких преобразований руководящей верхушки Сталиным уже не играло роли, так как Политбюро как коллектив уже не собиралось.

На первом заседании вновь избранного Центрального Комитета после XIX съезда, в феврале 1953 года, Сталин совершенно неожиданно грубо атаковал Молотова и Микояна, принадлежавших к старейшим членам Политбюро; и, конечно, сразу же возникли спекуляции о том, что это означает. Кроме того, он изменил прежний состав Политбюро путём его сильного увеличения и назначения совершенно новых членов таким образом, что в называвшемся теперь президиумом органе старые члены автоматически потеряли своё прежнее влияние, так как стали крошечным меньшинством.

Так как президиум состоял из 36 человек, Сталин предложил создать Бюро президиума из девяти членов. Но в него не вошли ни Молотов, ни Микоян.

Как писал Микоян в своих воспоминаниях, в этом случае он сразу осознал, что это означало:

«При таком широком составе Президиума, в случае необходимости, исчезновение неугодных Сталину членов Президиума было бы не так заметно. Если, скажем, из 25 человек от съезда до съезда исчезнут пять-шесть человек, то это будет выглядеть как незначительное изменение. Если же эти 5–6 человек исчезли бы из числа девяти членов Политбюро, то это было бы более заметно»¹⁵⁹.

Поведение Берия при смерти Сталина и сразу после неё тоже усиливает подозрение, что Сталин осуществлял дальнейшие шаги, чтобы освободиться от тех, кто работал с ним и знал о его делах. Берия сразу исчез от постели Сталина, когда убедился, что скоро наступит смерть, и срочно пошёл в кабинет Сталина. Там он, говорят, забрал всё из сейфа. Видимо, он предполагал, что Сталин собирал материал и против него и что ему угрожала судьба его предшественников Ягоды и Ежова.

По всем этим наблюдениям можно предполагать, что новая волна террора не произошла только из-за смерти Сталина.

В этом контексте весьма интересна также беседа Сталина с генерал-полковником Лавровым, начальником его личной разведки и контрразведки, и его заместителем генерал-майором Джугой в августе 1950 года, чей протокол Р. Косолапов поместил в 16-й том сочинений Сталина. Они обсуждали, каким образом империалистические разведки, в особенности американская, усиливают свою шпионскую и вредительскую работу в Советском Союзе. При этом Лавров сказал, что эти угрозы станут особенно острыми, если Сталин отойдёт от дел. (Очевидно, состояние здоровья Сталина было уже плохим и вызывало опасения, из-за чего вообще была затронута эта тема.)

Лавров считал, что американская и английская разведки действуют с целью расколоть коммунистическое движение и для этого «возлагают надежды на ренегатов типа Иосипа Броз Тито, Тольятти и им подобных».

После этого Сталин спросил: «У тебя есть конкретное предложение, как нейтрализовать деятельность Тито?»

Джуга ответил, что Тито часто бывает в своём дворце на острове Бриони.

«Один бомбардировщик без опознавательных знаков с территории Албании — и нет ни дворца, ни американско-английского агента Тито. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы».

Сталин же ответил:

«Запомни раз и навсегда: мы не авантюристы. От твоего предложения за версту отдает эсеровщиной. Не будет Тито, будет на его месте другой. Индивидуальный террор не выход»¹⁶⁰.

Можно гадать, говорил ли Сталин серьёзно или же, как часто бывало в таких случаях, он хотел лишь завуалировать своё настоящее мнение. Но фактом было то, что на Бриони бомбы не падали.

Однако после смерти Сталина в его письменном столе, в котором он хранил секретные документы — между прочим, и письмо Ленина, в котором тот угрожал Сталину разрывом всех отношений — нашлось также сообщение от Тито.

«Т. Сталин, я прошу прекратить присылать в Югославию террористов, которые должны меня убить. Мы уже поймали семь человек. Если это не прекратится, то я пошлю в Москву одного человека, и не потребуется присылать второго»¹⁶¹.

Этим вопрос, как нужно понимать высказывание Сталина против индивидуального террора, достаточно прояснён.

На вопрос, какие ещё есть предложения, чтобы расстроить планы врага, заместитель главы контрразведки Джуга ответил среди прочего:

«У меня вызывают большие сомнения и Ваши соратники по Политбюро, такие, как Берия, Маленков, Микоян и Хрущёв».

Сталин:

«Если тебя послушать, всё Политбюро состоит из перерожденцев и изменников».

Джуга:

«Из потенциальных изменников, товарищ Сталин».

Сталин:

«Что ты конкретно предлагаешь?»

Джуга:

«Созвать съезд партии, который не собирался столько лет, и обновить Политбюро. Наступила пора официально выдвигать к руководству партией и страной людей, которые под Вашим мудрым руководством создали и отстояли от нападок всех врагов величайшее государство в истории. Без того, как только Вы отойдёте от дел, мы все пропадём, если эти Ваши марионетки придут к действительному руководству».

Сталин:

«А старых членов Политбюро, столько сделавших во время Великой Отечественной войны для победы, ты, как я полагаю, предлагаешь ликвидировать как потенциальных изменников социализма?»

Джуга:

«Зачем ликвидировать, товарищ Сталин? Пусть идут на заслуженный отдых, на хорошую пенсию, много ли старому человеку надо. Всё равно они уже ни на что серьёзное не способны и только развалят государство».

Сталин спросил у Лаврова:

«Ты тоже такого же мнения?»

Лавров:

«Это единственно правильное решение, товарищ Сталин».

Сталин ответил на это:

«Хорошо. Подумаем»¹⁶².

Эта беседа действительно даёт много пищи для размышлений. Значит, Сталин был убеждён, что Тито и Тольятти были ренегатами, что в случае Тольятти довольно неожиданно, так как он не только многие годы принадлежал к Исполкому Коминтерна, но и был заместителем Димитрова, генерального секретаря Коммунистического интернационала. Кроме того, Сталин хотел сделать его генеральным секретарём созданного в 1947 году Информбюро Коммунистических партий («Коминформ»), с чьей помощью Сталин намеревался и далее направлять деятельность мирового коммунистического движения. Но Тольятти отказался занять этот пост. Возможно, это было причиной разрыва, так как тот, кто противоречил Сталину, скоро начинал считаться ренегатом.

Поскольку план Сталина не удался, Информбюро было вскорости расформировано.

Что касается Тито, то тут всё ясно, так как тот сознательно отказывался следовать инструкциям Сталина и из-за этого в 1948 году Информбюро как бы «отлучило» его вместе с Коммунистической партией Югославии как «агента, убийцу и шпиона».

Однако ещё более интересна часть беседы Сталина, Лаврова и Джуги о Политбюро ВКП(б).

То, что Сталин был невысокого мнения о способностях членов своего Политбюро, понятно, так как он сам воспитал их как верных подчинённых, которые не имели права иметь собственное мнение. Он даже не возражал против того, что Джуга назвал их «марионетками», и даже то, что Лавров и Джуга считали их «потенциальными изменниками», у него не вызвало возражений, а интересовал лишь вопрос, как можно решить проблему. Ответ, что нужен съезд, чтобы создать новое Политбюро, он хотел обдумать.

Очевидно, он его обдумал, так как XIX съезд партии произошёл в октябре 1952 года. Сталин, однако, уже не был способен сделать доклад, это он поручил Молотову. Проблему старых членов Политбюро Сталин решил, как уже было упомянуто, созданием очень широкого президиума, в котором они были уже меньшинством. Вероятно, следующим шагом было бы убрать их незаметно одного за другим, как предполагал Микоян, или отправить на пенсию. Именно этого и боялись старые члены Политбюро, из-за чего они после смерти Сталина сразу же устроили переворот — не соблюдая ни партийный устав, ни решения съезда. Они просто распустили избранный президиум Центрального Комитета, восстановили небольшое Политбюро и разделили все решающие посты между собой.

Могло показаться, что вышеупомянутые идеологические кампании в Советском Союзе после окончания войны были лишь полным произволом. Но это неверно, так как нужно видеть их в соответствующем контексте со сталинской теорией социализма в одной стране.

Сталин в 1946 году вновь подтвердил, что Советский Союз в одиночку не только построит социализм, но и перейдёт к высшей фазе коммунизма. Победа над германским фашизмом и чрезвычайно возросший престиж Советского Союза как великой державы-победительницы привели к тому, что Сталин всё больше считал Советский Союз имперской социалистической мировой державой, которая должна защищаться от дальнейших нападений при помощи своего сильного военного потенциала. Она должна будет в то же время действовать как стабилизирующая мирная сила во всём мире и должна будет построить коммунизм своими силами — независимо от экономического развития капиталистических стран, от международного разделения труда при развитии производительных сил и, очевидно, независимо от того, как будет происходить социалистическая революция и социалистическое строительство в других странах.

Многочисленные практические и теоретические камни преткновения этой позиции, очевидно, не играли роли в размышлениях Сталина; по крайней мере в своих последних публикациях, как и в более ранних работах, он не касался их. Он всегда считал, что внутреннее развитие Советского Союза происходит автаркически и что оно не должно быть связано с международными проблемами.

Но и о насущных проблемах внутреннего развития советского общества в послевоенный период он также не сделал важных высказываний. То, что некоторые называют немногие общие намёки его «теоретическим наследием», в котором он объяснил основные линии дальнейшего развития к коммунизму, не только не имеет фактического основания, но и показывает, что они остаются под влиянием культа личности. Автаркическое одиночество Советского Союза согласно теории социализма в одной стране (спровоцированное также враждебным отношением западных держав и началом холодной войны) привело к растущей изоляции от западного капиталистического мира. Оно выразилось в упомянутых идеологических кампаниях и в более сильной связи советского социализма с элементами русского национализма, что в ряде случаев привело к весьма странным исправлениям истории науки и техники в советских публикациях, а также к такой оценке истории царской России, которая во многих отношениях противоречит марксистскому анализу.

Сталинская система пережила смерть Сталина, потому что она уже стала в основном самостоятельной и больше не связанной с личностью Сталина. В общественных структурах, механизмах работы Коммунистической партии и государства, а также в общественном сознании людей она имела относительно устойчивые основания и поддержку, особенно у большого слоя функционеров, которых Сталин привёл и воспитал после XVIII съезда, и не в последнюю очередь у нового руководства Красной Армии. Дальнейшее обсуждение сталинского наследия, таким образом, оказалось чрезвычайно трудной задачей, не только потому, что оно встретило сильное сопротивление сталинистских сил в партии, в государстве и в остальных частях общества, но и потому, что все элементы сталинистской системы были тесно связаны со структурами и механизмами работы партии, государства и общества, и из-за абсолютного доминирования сталинистской идеологии в общественном сознании они уже вошли в общественную психологию людей и стали само собой разумеющимися в относительно закрепившихся стереотипах поведения и мыслей.

Поэтому при первом взгляде стало достаточно трудно распознать эти элементы как чужеродные для социализма и подлежащие устранению, так же как и наоборот: по той же самой причине трудно избежать отождествления всей социалистической общественной системы со сталинизмом, несмотря на то, что такое отождествление является поверхностным, неверным и неоправданным.

Сразу после смерти Сталина перед новым сокращённым Политбюро, в котором не было единого мнения по этому вопросу, встала дилемма, как поступить с наследием Сталина. Интересно, что именно Берия был первым, кто поднял вопрос о культе личности Сталина и кто сразу же декретировал освобождение арестованных врачей и других заключённых (среди которых была и жена Молотова). О его мотивах нетрудно догадаться: с 1938 года он как нарком внутренних дел и руководитель ОГПУ был правой рукой Сталина и главным деятелем в исполнении репрессий в течение последних 15 лет. Он имел перед глазами судьбу своих предшественников Ягоды и Ежова, которые, исполнив свою службу, были представлены виновниками всех преступлений и приговорены к смерти. После смерти Сталина была возможность избежать такой судьбы, если бы сам Сталин был назван инициатором и главным ответственным за все репрессии. Берия был достаточно умён, чтобы знать, что вопрос незаконных репрессий рано или поздно встанет на повестке дня и что тогда ему будет угрожать та же опасность, что и Ягоде и Ежову, которые раньше были доверенными лицами Сталина.

В то же время его инициатива создавала для него как бы первое место в Политбюро, так как, очевидно, этой новой линией он стремился поставить себя на верхушку руководства. Кроме того, он хотел прекратить острую конфронтацию с западными империалистическими державами и с этой целью даже предлагал использовать Германскую Демократическую Республику (ГДР) как объект переговоров. В отношении этого предложения он привлёк на свою сторону помимо Маленкова ещё некоторых членов Политбюро, так что было принято соответствующее решение о ГДР, навязанное её руководству, специально для этого вызванному в Москву.

Отношение остальных членов Политбюро к культу личности Сталина было сначала неопределённым и в то же время неуверенным, тем более что решительные действия Берия подпитывали подозрения в том, что тот хотел использовать это выступление также и для узурпации власти. Поэтому прежде всего Хрущёв старался настроить других членов Политбюро против Берия, чтобы не допустить этого. Тут дело решило то, что он сумел убедить колеблющегося Маленкова. Маленков сначала занял пост Сталина как главы правительства и поэтому рассматривался как занимающий первое место. Когда создалось большинство, чтобы лишить власти Берия, произошёл совершенно неожиданный для него арест во время заседания Политбюро. В старой сталинской манере он был теперь обвинён в том, что он как агент империалистических разведок проник в партию, вкрался в доверие к Сталину и занимался долговременной, очень хорошо замаскированной вредительской работой.

На заседании ЦК в июле 1953, на котором Берия был официально разоблачён как «империалистический агент» и «враг народа», А. А. Андреев — многолетний член сталинского Политбюро — пояснил, в чём состояла особенность вражеской вредительской работы Берия и почему было так трудно раскрыть её. В отличие от других врагов партии Берия, согласно Андрееву, действовал гораздо более коварно, поскольку знал, что открытая борьба против линии партии и партийного руководства была бесперспективна. Поэтому он избрал совершенно другой метод: всеми средствами он старался добиться доверия Сталина — в чём сыграла немаловажную роль льстивая книга о его якобы выдающейся роли в истории большевистской партии в Закавказье, — чтобы после этого интригами и возбуждением подозрений у Сталина дискредитировать других членов Политбюро, посеять рознь в «ленинском ядре» руководства, разрушить их дружеские взаимоотношения и тем парализовать коллективное руководство. Так своими лживыми интригами он разрушил многолетнюю дружбу между Сталиным и Орджоникидзе, Молотовым, Ворошиловым и Микояном, создал недоверие между ними, что имело чрезвычайно отрицательные последствия для руководящей деятельности. Андреев сказал дословно:

«Значит, вывести из строя отдельных руководителей, дезорганизовать руководство, разбить сложившуюся дружбу и единство в ядре нашей партии, подорвать доверие товарища Сталина к отдельным членам Политбюро, это значит подорвать их доверие и в стране, — это, собственно, была его главная задача. Кое-чего ему на время удавалось, но он не смог добиться своей цели, ибо ядро ЦК оставалось цельным и непоколебимым»¹⁶³.

Кроме того, Андреев обвинил Берия в клевете на имя Сталина тем, что тот начал дискуссию о якобы культе личности, которого вовсе не было.

«Появился откуда-то вопрос о культе личности. Почему стал этот вопрос? Ведь он решён давным-давно в марксистской литературе, он решён в жизни, миллионы людей знают, какое значение имеет гениальная личность, стоящая во главе движения, знают, какое значение имели и имеют Ленин и Сталин, а тут откуда-то появился вопрос о культе личности. Это проделки Берия»¹⁶⁴.

И другие участники выступили против утверждения, что существовал культ личности Сталина, и, как заметил Хрущёв с места, это мнение разделяет также ряд остальных членов ЦК.

Маленков почувствовал себя вынужденным прокомментировать это в заключительном выступлении.

«Прежде всего, надо открыто признать, и мы предлагаем записать это в решении Пленума ЦК, что в нашей пропаганде за последние годы имело место отступление от марксистско-ленинского понимания вопроса о роли личности в истории. Не секрет, что партийная пропаганда, вместо правильного разъяснения роли Коммунистической партии как руководящей силы в строительстве коммунизма в нашей стране, сбивалась на культ личности. Такое извращение марксизма несомненно способствует принижению роли партии и её руководящего центра, ведёт к снижению творческой активности партийных масс и широких масс советского народа.

Но, товарищи, дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективности руководства.

Я уже говорил в своем докладе, что ничем не оправдано то, что мы не созывали в течение 13 лет съезда партии, что годами не созывался Пленум ЦК, что Политбюро нормально не функционировало и было подменено тройками, пятёрками и т. п., работавшими по поручению т. Сталина разрозненно, по отдельным вопросам и заданиям.

Разве все мы, члены Политбюро и члены ЦК, если не все, то многие, не видели и не понимали неправильность такого положения? Видели и понимали, но исправить не могли.

Мы обязаны сказать об этом Пленуму ЦК с тем, чтобы сделать правильные выводы и принять меры по улучшению руководства партией и страной.

Вы должны знать, товарищи, что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала.

Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привёл к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьёзный ущерб делу руководства партией и страной»¹⁶⁵.

Из этих высказываний Маленкова видно, какая ситуация сложилась в руководстве КПСС вскоре после смерти Сталина, а также то, какие ситуации в течение долгого времени преобладали в этом якобы коллективном руководстве. Большинство сейчас согласилось, что Берия является опасностью для установления коллективного руководства, так как он очевидно хотел захватить власть. Обоснование его ареста и прежде всего обвинение в том, что он шпион империалистических держав, оставалось совершенно в стиле сталинских методов, причём нужно предполагать, что по крайней мере часть членов ЦК более или менее верила этим обвинениям. За исключением немногих — в данном случае к ним из Политбюро относился Каганович, который много раз в резкой форме выступал против всяческой критики Сталина, — важнейшие члены Политбюро, например Молотов, Булганин, Хрущёв, Микоян и Ворошилов, были единодушны в том, что единоличное правление Сталина, от которого более-менее пострадали все, ни в коем случае не должно быть восстановлено в новой форме. Поэтому должна была быть воссоздана коллективность руководства и проведена умеренная критика культа личности, чтобы дать объяснение многочисленным недостаткам и необходимым переменам.

Однако, как показало дальнейшее развитие, таким образом важнейшие вопросы вовсе не были решены, так как к наследию Сталина относились прежде всего последствия репрессий в виде лагерей и большого количества безвинно осуждённых. Каждый шаг для ликвидации этого наследия всё больше поднимал вопрос, от каких именно извращений и деформаций пострадало социалистическое общество вследствие сталинской политики и как их можно преодолеть. Хрущёв, Микоян и даже Ворошилов хотели решить проблему на пути умеренной десталинизации. Молотов, Каганович, Маленков и Шепилов, напротив, не были к этому готовы, в результате чего произошли споры на XX съезде партии в 1956 году, попытка в 1957 году убрать Хрущёва и исключение противников хрущёвского курса как «антипартийной фракции».

Далее Хрущёв смог продолжить свои попытки осторожной половинчатой десталинизации, но в этом он не особо преуспел, в частности, потому, что зачастую был склонен к необдуманным решениям и всё больше и больше — к субъективному произволу. Из-за этого через несколько лет возникло растущее сопротивление в Политбюро, и в 1964 году Хрущёв был снят с поста. Вместо него генеральным секретарём ЦК стал Л. И. Брежнев. В то же время М. А. Суслов в качестве секретаря по идеологии получил растущее влияние в руководстве.

В результате этого хрущёвские попытки были резко прекращены, и дальнейшая критика Сталина стала невозможной. Произошла умеренная «ресталинизация», которая после однолетнего перерыва с Андроповым на посту генерального секретаря (с ноября 1982 до февраля 1984 года) была продолжена Черненко. К этому времени Советский Союз вошёл во всё более и более парализующее состояние застоя. Оно потом стало исходной точкой горбачёвской политики так называемой перестройки, приведшей не к стабилизации, а в конечном счёте к растущей эрозии социального и государственного строя и общественного сознания в Советском Союзе.

Детальное изложение идеологического и теоретического становления сталинизма с его различными элементами, методами и инструментами и их постепенного соединения в единую систему, несомненно, может помочь лучше понять его сущность. Возможно, оно может также способствовать пониманию хода дальнейшей истории Советского Союза и того, почему антисоциалистические силы относительно легко сумели перенаправить необходимую критику и преодоление сталинизма, путём его отождествления с социализмом, в антисоветское и контрреволюционное русло.

Попытка Хрущёва освободить социалистическое общество Советского Союза от сталинизма была смелым поступком, но из-за ряда объективных и субъективных причин она осталась половинчатой и после отставки Хрущёва и прихода к власти Брежнева была прекращена путём умеренной ресталинизации, а отчасти даже и отброшена назад. В этом большую роль сыграл М. А. Суслов как сталинистский идеолог Брежнева и его преемников. Суслов очень повлиял на такое развитие, хотя он сам едва ли что-то публиковал, а предпочитал действовать как серый кардинал. Эта ресталинизация имела для последнего периода развития Советского Союза роковые последствия, так как она окончательно сделала невозможной оздоровление общества на социалистических основах.

Несмотря на гигантский потенциал и огромные достижения и прогресс Советского Союза в многих областях, его общественные и духовные движущие силы в социалистическом обществе, скованном сталинскими путами, заметно исчерпали себя. Он попал в фазу застоя и в конце концов в глубокий кризис, создавший условия для «мирной контрреволюции», в процессе которой все достижения социализма были ликвидированы и был восстановлен капитализм в особой форме «олигархического капитализма».

Так, к сожалению, исполнился прогноз Троцкого о том, что сталинизм, если он не будет ликвидирован, закончится восстановлением капитализма в Советском Союзе.

---

87И. В. Сталин. Первые итоги заготовительной кампании и дальнейшие задачи партии: Ко всем организациям ВКП(б). Сочинения, т. 11, стр. 11–12.

88Там же, стр. 14.

89И. В. Сталин. Политический отчёт Центрального Комитета XV съезду ВКП(б). Сочинения, т. 10, стр. 307.

90И. В. Сталин. Беседа с иностранными рабочими делегациями 5 ноября 1927 г. Сочинения, т. 10, стр. 225.

91Hans Kalt: Der lange Schatten Stalins. Zur Geschichte der Sowjetunion un zum Scheitern des sowjetischen Modells [Ганс Кальт. Длинная тень Сталина. Об истории Советского Союза и о крахе советской модели]. Кёльн, 2010, стр. 61.

92Там же, стр. 63.

93И. В. Сталин. Членам Политбюро ЦК. Ответ Фрумкину. Сочинения, т. 11, стр. 123.

94И. В. Сталин. Об итогах июльского пленума ЦК ВКП(б). Сочинения, т. 11, стр. 206.

95Там же, стр. 209.

96И. В. Сталин. О правой опасности в ВКП(б). Сочинения, т. 11, стр. 231.

97И. В. Сталин. Об индустриализации страны и о правом уклоне в ВКП(б). Сочинения, т. 11, с. 253.

98Там же, стр. 263.

99И. В. Сталин. О правой опасности в ВКП(б). Сочинения, т. 11, стр. 236.

100Прим. переводчика. Точнее было бы сказать, что середняки и кулаки представляли собой особые слои внутри классов мелкой буржуазии или буржуазии (в отношении последнего существуют сомнения). В любом случае кулачество не представляло собой отдельный класс.

101Письмо Орджоникидзе Рыкову, цит. по: О. Хлевнюк. Жизнь одного вождя. — М., 1999.

102Там же.

103И. В. Сталин. Группа Бухарина и правый уклон в нашей партии. Сочинения, т. 11, стр. 318.

104Там же, стр. 320–321.

105Там же, стр. 320.

106О. Хлевнюк. Сталин (цитированное произведение).

107И. В. Сталин. О правом уклоне в ВКП(б). Сочинения, т. 12, стр. 69.

108Там же, стр. 78.

109Там же, стр. 77.

110Там же, стр. 99.

111И. В. Сталин. Головокружение от успехов: К вопросам колхозного движения. Сочинения, т. 12, стр. 193.

112И. В. Сталин. Отчётный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б). Сочинения, т. 13, стр. 318.

113Прим. переводчика: на предыдущем, XVI съезде.

114И. В. Сталин. Заключительное слово по политическому отчёту ЦК XVI съезду ВКП(б). Сочинения, т. 13, стр. 8.

115Там же.

116XVII съезд ВКП(б). Стенографический отчёт. Речь Кирова 31 января 1934.

117XVII съезд ВКП(б). Стенографический отчёт. Речь Бухарина 28 января 1934.

118XVII съезд ВКП(б). Стенографический отчёт. Речь Зиновьева 5 февраля 1934.

119XVII съезд ВКП(б). Стенографический отчёт. Речь Каменева 5 февраля 1934.

120В. С. Роговин. Перед большим террором. Сталинский неонэп. Гл. V.

121Н. С. Хрущёв. О культе личности и его последствиях. Доклад XX съезду КПСС. «Известия ЦК КПСС», 1989 г., № 3.

122Прим. переводчика. Это неверно. Расследование было проведено особой комиссией ЦК КПСС. Материалы комиссии не были опубликованы в период Хрущёва. Впоследствии член комиссии О. Г. Шатуновская утверждала, что компрометирующие Сталина документы были изъяты из материалов. В 1990 г. в ходе нового расследования было дано заключение, что данных о подготовке покушения на Кирова, а также о причастности к этому органов НКВД не обнаружено. В настоящее время одной из основных считается версия об убийстве Кирова на почве ревности.

123Цит. по: Сталин и Каганович: Переписка. 1931–1936 / Сост.: О. В. Хлевнюк, Р. У. Дэвис, Л. П. Кошелева, Э. Л. Рис, Л. А. Роговая. — М.: Росспэн, 2001. — Стр. 682–683.

124Л. Д. Троцкий. Преступления Сталина. М., Изд-во гуманитарной литературы, 1994. Стр. 207.

125И. В. Сталин. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников: Доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года. Сочинения, т. 14, стр. 151.

126Там же, стр. 154.

127Там же, стр. 156.

128И. В. Сталин. Заключительное слово на Пленуме ЦК ВКП(б) 5 марта 1937 года. Сочинения, т. 14, стр. 174–175.

129И. В. Сталин. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников: Доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года. Сочинения, т. 14, стр. 164.

130Л. Д. Троцкий. Итоги процесса. Бюллетень оппозиции, № 65, апрель 1938.

131И. В. Сталин. Выступление на расширенном заседании Военного Совета при Наркоме Обороны 2 июня 1937 года. Сочинения, т. 14, стр. 224–225.

132Там же, стр. 225.

133Прим. переводчика. Цит. по: Д. А. Волкогонов. Сталин. Политический портрет. Гл. 6. — М: Новости, 1992. Согласно Волкогонову, этот диалог произошёл на заседании комиссии пленума по делу Бухарина и Рыкова, а не на общем заседании. Поэтому в стенограммах пленума он отсутствует, хотя и на общем заседании Бухарин в своём выступлении высказывался аналогично. Однако у Волкогонова не указан источник.

134И. В. Сталин. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников: Доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года. Сочинения, т. 14, стр. 166.

135И. В. Сталин. Отчётный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б) 26 января 1934 г. Сочинения, т. 13, стр. 349–350.

136И. В. Сталин. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников: Доклад на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года. Сочинения, т. 14, стр. 170.

137И. В. Сталин. Об учебнике истории ВКП(б): Письмо составителям учебника истории ВКП(б). Сочинения, т. 14, стр. 209–212.

138И. В. Сталин. О некоторых проблемах истории большевизма: Письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция». Сочинения, т. 13, стр. 84–102.

139«Краткий курс истории ВКП(б)». Текст и его история: в 2 ч. Сост. М. В. Зеленов, Д. Бранденбергер. — М., 2014. Т. 1, стр. 4.

140Там же, стр. 5.

141Там же, стр. 7.

142Там же, стр. 8.

143Там же, стр. 9.

144Там же, стр. 11.

145Там же, стр. 13. Митин лично говорил мне в беседе на эту тему, что автором раздела «О диалектическом и историческом материализме» был он. Из-за больших совпадений между его книгой «Диалектический материализм» и раздела «О диалектическом и историческом материализме» в 4 главе «Краткого курса истории ВКП(б)» я посчитал это утверждение заслуживающим доверия. Однако тот факт, что в архивных материалах не находится никаких указаний на это, подвергает сомнению утверждение Митина. Возможно, Митин считал себя вправе сказать это, так как книга «Диалектический материализм» очевидно стала основой для редактирования текста. Однако существуют определённые совпадения и с некоторыми частями более ранней работы Сталина «Анархизм и социализм». Возможно, в архивах ещё найдутся дополнительные указания, так как трудно предположить, что Сталин всё-таки написал этот раздел сам, при том, что остальные части исходили от других авторов, а лично Сталин лишь сильно повлиял на текст своими инструкциями, указаниями и окончательным редактированием.

146И. В. Сталин. Выступление на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам партийной пропаганды в связи с выходом «Краткого курса истории ВКП(б)» 10 октября 1938 года. Сочинения, т. 18, стр. 160.

147Там же, стр. 162.

148Там же, стр. 163.

149Там же.

150Там же, стр. 164.

151Там же.

152См. Рой Медведев. К суду истории.

153Там же.

154О. Хлевнюк. Сталин. Жизнь одного вождя. — М., 1999, стр. 348.

155А. И. Микоян. Так было. — М., 1999, стр. 348.

156О. Хлевнюк. Сталин. Жизнь одного вождя (цит. пр.). Стр. 251.

157Прим. переводчика. Это преувеличение. После окончания войны те бывшие военнопленные, возраст которых подпадал под демобилизацию, были отпущены, остальные направлялись в рабочие батальоны. Всего из 1 836 562 солдат, вернувшихся домой из плена, за сотрудничество с противником были осуждены 233 400 человек, которые отбывали наказание в системе ГУЛАГа. (По данным, приведённым в Википедии).

158А. А. Жданов. Выступление на заседании Института философии Академии наук СССР, см. «Вопросы философии» 1/1947.

159А. И. Микоян. Так было. Стр. 373.

160И. В. Сталин. Беседа с А. М. Лавровым и А. М. Джугой (август 1950 года). Сочинения, т. 16, стр. 141. Прим. переводчика: Несмотря на публикацию этого текста в дополнительных томах собрания сочинений Сталина в 1990-х годах, есть сомнения в его подлинности, тем более что и в самом собрании сочинений как источник указана книга: В. Жухрай. Сталин: правда и ложь; в самой же этой книге нет указаний на источник текста этой беседы.

161Цит. по: Рой Медведев. К суду истории. Т. 3, стр. 305.

162И. В. Сталин. Беседа с А. М. Лавровым и А. М. Джугой (август 1950 года) . Сочинения, т. 16, стр. 142.

163Из стенограммы июльского (1953) Пленума ЦК КПСС: И. В. Сталин. Сочинения, т. 16, приложение XIX, стр. 363.

164Там же, стр. 365.

165Там же, стр. 372–373.

---

«пред. часть след. глава» содержание