«пред. глава след. глава» содержание

«   » 253

Глава III

КАПИТАЛИЗМ И ОБЩИННОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ

1. Капитализм в земледелии

Но главной, единственной основою нашего общественного хозяйства является земледелие, говорят обыкновенно г. В. В. и К°. Развитию капиталистического хозяйства в этой области, приложению к земле «частного предпринимательского капитала» мешает община, которая была и остаётся несокрушимым оплотом против капитализма. Крупное земледельческое хозяйство у нас не только не вытесняет собою мелкого, но, наоборот, всё более и более уступает ему дорогу. Крупные землевладельцы и арендаторы спекулируют лишь на повышении поземельной ренты, отдавая в руки мужика всё земледельческое хозяйство. Крестьянское же хозяйство должно вести к торжеству крестьянских, а не капиталистических форм производства.

Хотя во всей этой аргументации ошибки довольно тесно перепутаны с истиной, но заключающаяся в ней истина ни в каком случае не убедительна. Земледелие почти повсюду является наиболее отсталой отраслью национального производства, отраслью, которой капитализм начинал овладевать лишь после того, как он прочной ногой утверждался в промышленности, собственно так называемой: «Только крупная промышленность, с её машинами, даёт капиталистическому земледелию твёрдую основу». Не логично поэтому заключать к отсутствию или даже полной невозможности буржуазных отношений производства в данной стране на том основании, что отношения эти ещё не успели охватить земледелия. Г-ну Тихомирову кажется, например, что в период великой революции французская буржуазия была так сильна, что могла помешать фактическому установлению самодержавия народа^*. А между тем вплоть до самой революции приложению «частного предпринимательского капитала» к земле препятствовали многочисленные остатки феодальных отношений, земледелие было в страшном упадке, поземельные собственники предпочитали жить в городах, сдавая свои земли «половникам» или арендаторам из среды

«   » 254

буржуазии; эти последние так же, как и наши современные «Разуваевы», вовсе не думали о правильной земледельческой культуре, в свою очередь передавали арендованные земли крестьянам и заботились лишь о возможно более выгодных условиях такой передачи^*. Помешало ли это обстоятельство победе буржуазии и торжеству капитализма во Франции? Если нет, то почему у нас оно окажет не только более сильное, но, как думают народники, решающее влияние на все наши отношения производства? Во Франции в то время уже не было общины? Прекрасно. Но как во Франции, так и во всей «западной Европе» был феодальный режим, были в своё время цехи, которые сильно затрудняли развитие капитализма, «стесняли производство, а не облегчали его». Эти «цепи» не остановили, однако, хода общественно-экономического развития. Наступила пора, когда «их нужно было разбить, и они были разбиты». Чем застрахована от такой же судьбы русская община?

Г-н Николай —он, гораздо основательнее знакомый с нашим пореформенным хозяйством, чем все русские революционные и консервативные самобытники, вместе взятые, не колеблется признать, что само «Положение» (о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости) было у нас «лебединою песнью старого процесса производства» и что последовавшая за ним деятельность законодательства, направленная в совершенно противоположную сторону, «по результату оказала более существенное влияние на весь народный хозяйственный быт», чем крестьянская реформа. По мнению этого писателя, «приложению капитала к земле, исполнению его исторической миссии у нас мешает «Положение», наделившее производителей орудиями труда. Капиталистическому же хозяйству способствует вся пореформенная государственно-хозяйственная деятельность. …Течение капиталистическое, однако, видимо пересиливает. Все данные говорят в пользу того, что всё бо́льшая и бо́льшая часть производителей экспроприируется: уменьшение доли производителя в продукте и увеличение доли капиталиста, происходящее на наших глазах, заставляет всё бо́льшую и бо́льшую часть первых бросать землю, не «обряжать» её. При этом и в самой общине происходит весьма любопытное явление: нехозяйственным хозяевам общество начинает отводить худшую землю (всё равно не обрабатывают её), сроки же переделов земли хозяйственных домов всё увеличиваются и увеличиваются, так что мы присутствуем при акте превращения общинного пользования в — индивидуальное»^**. Господин Тихомиров

«   » 255

совершенно игнорирует выводы замечательного исследования г. Николая —она и упрямо твердит, что у нас «во владении крестьян до сих пор находится 120 628 246 дес. земли»^*. Он забывает, что сущность дела заключается не в юридических нормах, а в экономических фактах. Факты же эти показывают, что во многих и многих местностях община настолько уже искажена неблагоприятными ей влияниями, что из средства защиты производителей против капиталистической эксплуатации она превращается уже в могучее орудие этой последней. Чтобы не быть голословными, возьмём опять народ, «каков он есть», взглянем с этой стороны на современную русскую действительность.

Но предварительно — несколько общих замечаний об истории первобытного аграрного коммунизма.

2. Община

Если послушать наших народников, то действительно можно подумать, что русская община представляет собою совершенно исключительную по своей прочности организацию. «Ни междоусобия удельного времени, ни иго монгольское, ни кровавая эпоха Ивана Грозного, ни смутные годы междуцарствия, ни реформы Петра и Екатерины, вносившие в русскую жизнь начала западноевропейской культуры, — ничто не поколебало, не изменило этого заветного учреждения крестьянской жизни, — говорит один из самых легковоспламеняющихся народников, г. К—н, в книге о «формах землевладения у русского народа», — его не могло стереть крепостное право;

«   » 256

на его уничтожение не повлияли ни добровольные выходы крестьян на новые земли, ни принудительные выселения» и т. д. и т. д. — словом,

Века проходили, всё к счастью стремилось, Всё в мире по нескольку раз изменилось1,

а русская община оставалась неизменной и неизменимой. К сожалению, славословие это, при всём его бесспорном красноречии, ровно ничего не доказывает. Сельские общины обнаруживают несомненную живучесть до тех пор, пока они не выходят из условий натурального хозяйства. «Простой производительный механизм этих общин, довольствующихся своими собственными продуктами и постоянно воспроизводящихся в одной и той же форме, а в случае разрушения вновь возникающих на том же самом месте, под тем же самым именем, — этот механизм открывает нам тайну неизменного состояния азиатских обществ, находящихся в таком резком противоречии с беспрерывною сменою государств и династий. Структура основного экономического элемента этих обществ остаётся нетронутою бурями политического горизонта»^*.

Но тот же самый основной элемент варварских обществ, стойко выдерживающий бури политических революций, оказывается бессильным и беззащитным перед логикой экономической эволюции. Развитие денежного хозяйства и товарного производства мало-помалу подкапывает общинное землевладение^**.

«   » 257

К этому присоединяется разрушающее влияние государства, которое самою силою обстоятельств вынуждается к поддержанию принципа индивидуализма. На этот путь выводят его как собственные всё более и более растущие нужды, так и давление высших сословий, интересы которых враждебны общинному принципу. Развитие денежного хозяйства, в свою очередь являющееся следствием развития производительных сил, т. е. роста общественного богатства, вызывает к жизни новые общественные функции, поддержание которых немыслимо было бы с помощью прежней системы взимания налогов натурою. Нужда в деньгах заставляет правительство поддерживать все те мероприятия и все те принципы общественного хозяйства, которые увеличивают прилив денег в страну и ускоряют пульс общественно-экономической жизни. Но эти отвлечённые принципы общественного хозяйства существуют не сами по себе, а представляют лишь общее выражение действительных интересов известного — именно торгово-промышленного — класса. Выделившийся частью из прежних общинников, частью из лиц других сословий, класс этот существенно заинтересован в том, чтобы мобилизовать как недвижимую собственность, так самих собственников, поскольку эти последние являются работниками. Принцип общинного землевладения препятствует достижению каждой из этих целей. Вот почему оно и становится предметом сначала антипатии, а затем и более или менее решительных нападений со стороны нарождающейся буржуазии. Но и эти удары не сразу разрушают общину. Её гибель подготовляется постепенно. Долгое время внешние отношения общинников остаются, по-видимому,

«   » 258

совершенно неизменными, между тем как внутренний характер общины переживает тяжёлые метаморфозы, которые и приводят её, наконец, к полному разложению. Этот процесс совершается порой в течение очень продолжительного времени, но, раз дойдя до известной степени интенсивности, он уже не может быть остановлен никакими «захватами власти» со стороны того или другого тайного общества. Единственный серьёзный отпор торжествующему индивидуализму может быть дан лишь теми общественными силами, которые вызываются к существованию самим процессом разложения общины. Её члены, когда-то равные по своему имущественному положению, по своим правам и обязанностям, подразделяются благодаря указанному процессу на два слоя. Один тяготеет к городской буржуазии, стремясь слиться с ней в один класс эксплуататоров. В руках этого привилегированного слоя скопляется мало-помалу вся мирская земля. Другой слой частью выкидывается из общины и, оторванный от земли, несёт свои рабочие руки на рынок, а частью образует новую категорию общинников-париев, эксплуатация которых облегчается, между прочим, удобствами, представляемыми общинной организацией. Только там, где исторические обстоятельства вырабатывают новый экономический базис для переустройства общества в интересах этого низшего класса; только тогда, когда класс этот начинает сознательно относиться к коренным причинам своего рабства и к существенным условиям своего освобождения, — только там и только тогда можно, не впадая в маниловщину, «ждать» новой социальной революции. Этот новый процесс также совершается лишь мало-помалу, но, раз начавшись, он точно так же доходит до своего логического конца с неуклонностью астрономических явлений. Социальная революция опирается в этом случае не на «возможный» успех заговорщиков, а на верный и неотразимый ход общественной эволюции.

Mutato nomine de te fabula narratur^*, — можем сказать мы, обращаясь к русской общине. Именно недавним развитием в России денежного хозяйства и объясняется та прочность, которая обнаруживалась до последнего времени нашей общиной и которая до сих пор продолжает умилять людей, слабоватых в деле мышления. До уничтожения крепостного права почти всё общественное, а в значительной степени и государственное хозяйство России было хозяйством натуральным, в высшей степени благоприятным сохранению поземельной общины. Вот почему этой последней и не могли разрушить политические события времён удельно-вечевого уклада и московской централизации, петровских реформ и «барабанного

«   » 259

просвещения» петербургских самодержцев. Как ни тяжело отзывались на народном благосостоянии многие из этих событий, но несомненно, что сами они в последнем счёте являлись не предвестниками коренных переворотов в общественном хозяйстве, а лишь следствием тех взаимных отношений, в которых стояли между собою отдельные общины. В основе московского деспотизма лежали именно те «вековые устои народной жизни», которыми восхищаются наши народники. Это одинаково ясно понимали и реакционный бар. Гакстгаузен и революционный агитатор Бакунин. Будь Россия изолирована от экономических и политических влияний западноевропейской жизни, трудно было бы и предвидеть, когда история подкопает, наконец, экономический фундамент её политического устройства. Но влияние международных отношений ускорило естественный, хотя и медленный, процесс развития денежного хозяйства товарного производства. Реформа 19 февраля была необходимой уступкой новому экономическому течению и, в свою очередь, придала ему новую силу. Община не сумела, да и не могла приспособиться к новым условиям. Её организм надломился, и только ослеплённые люди не замечают теперь признаков его разложения. Вот факты.

3. Разложение нашей общины

Процесс разложения нашей сельской общины отражается даже на внешнем её виде. «Я долго стоял у околицы погоста, всматриваясь в наружный вид деревень (расположенных внизу, под горой), — говорит г. Н. Златовратский. — Какое разнообразие, однако! Тут куча изб, очевидно дряхлых, двуоконных, крытых соломой. …Здесь, напротив, новые, трёхоконные избы, с большими проулками между ними, крыты тёсом, а между ними мелькают даже зелёные железные крыши с флюгерами на трубах. А вот третья — длинная, извивающаяся, как червяк, где рядом с хоромами зажиточного кулака торчит, чуть поднимаясь от земли, не то шалаш, не то конура»^*. Этому очень живописному по внешности разнообразию соответствует разнообразие цифр, выражающих бюджеты отдельных хозяйств. По словам г. Златовратского, избранная им для изучения община заключала в себе, «несмотря на очень небольшой объём, довольно крайние ступени экономического неравенства, от сиденья на капиталах, погрызывая целыми днями орехи, до гусарихи (вдовы солдата-гусара), бедствующей

«   » 260

с целой оравой ребятишек; притом эта деревня очень ясно делилась на красную сторону и холодную сторону». А между тем эта община «представляла собою тот средний тип современной новой деревни, к которому или стремятся приблизиться все вообще русские деревни, или некоторые успели уже шагнуть далеко дальше в том же направлении, т. е. в направлении дезорганизации устоев деревни старой, как представительницы принципа труда и экономического равенства». Г. Златовратский знает, что есть ещё такие деревни, «и много ещё их есть, где вы чувствуете и видите крепкие, несокрушимые основы» старого общинного быта. «Но больше этих деревень было, чем есть»^*. Теперь же в деревне всё более и более укрепляется то, что автор «Будней» называет «атмосферой деревенского двоедушия и двуличия» и что составляет неизбежное следствие разложения общины на несколько различных слоёв с совершенно непримиримыми интересами.

С одной стороны, вы видите «добродушного» хозяйственного мужичка, «который имеет надел всего только на одну душу, а между тем обрабатывает три, четыре, даже пять наделов своих собратьев, которые не в силах их тянуть»; с другой стороны, перед вами именно эти «малосильные» хозяева, «чернота», «беднота» и т. д., которые «или сами же в качестве наёмщиков работают у своего арендатора, или совсем заколачивают свои избы и уходят на сторону, бог весть куда, никогда, другой раз, даже не заявляясь в свою родную общину». И таких бедняков немало. В № 2922 «Нового Времени», от 18 апреля текущего года, мы прочитали следующее многозначительное сообщение: «Вот факт, достоверность которого засвидетельствована официально. Из 9 079 024 дворов в сельских обществах России (за исключением Привислинского и Прибалтийского краев) насчитывается 2 437 555 дворов безлошадных. Это значит, что из четырёх дворов крестьянских в одном нет лошади. Но крестьянин, не имеющий лошади, уже не может быть самостоятельным земледельцем-хозяином. Это значит, что четвёртую часть сельского населения России надобно исключить из числа земледельцев, ведущих самостоятельное хозяйство»^**.

«   » 261

Крестьянин же, не могущий вести самостоятельное хозяйство, есть кандидат на звание пролетария, кандидат, утверждение которого в этом звании должно состояться в самом скором времени. Избегая пока непосредственной эксплуатации крупного капиталиста-предпринимателя, такой крестьянин находится уже, однако, в полной зависимости от мелкого ростовщического капитала деревенских кулаков, или даже просто «умственных хозяев». Как обращаются «умственные хозяйственные мужички» с обнищавшими сообщинниками, видно из цитированной уже книги г. Златовратского.

«— А эти вот заколоченные-то избы «воздушному» народу принадлежат? — спрашивает автор своих собеседников.

— Воздушному… вполне! — улыбнулись собеседники: — потому летает, как птица! Всё сидит, всё кренится, перемогается как ни то на десятине-то своей, а потом — фю! и улетел… Попросит соседа, чтобы у него паспорта не задержали, взять его надел в аренду, Христом богом ещё просит, водкой напоит и денег обязуется присылать в приплату — только сделай милость, возьми! Ну и берут… нам это, хозяйственным мужичкам, на руку… случается так — вернётся назад, и хочется взять землю-то — да взяться за неё нечем: к рендателю же на свою землю в батраки наймётся… Всё ведь это кого чем господь пошлёт!..»

Нравится ли вам, читатель, община таких «хозяйственных мужичков»? Если да, то ваши вкусы едва ли схожи в этом случае со вкусами «воздушного народа», который «христом богом просит», чтобы его развязали с землёю. И заметьте, что этот «народ» совершенно прав по-своему. Разница между вашими и его симпатиями обусловливается тем очень простым обстоятельством, что симпатичная вам община совсем непохожа на ту, с которой приходится иметь дело «воздушному народу». В вашем воображении рисуется та идеальная община, которая может явиться после революции во вкусе народников или

«   » 262

народовольцев. Воздушный же народ имеет дело с тою действительной общиной, в которой утвердился уже его непримиримый антагонист, «хозяйственный, умственный мужичок», самодовольно повторяющий — «у нас чернота не держится… у нас ей вздоху нет… кабы не они, так разве нам можно было бы жить? Кабы не этот воздушный народ, так нам бы весьма утеснительно было… А вот теперь, как поспустишь от мира этого воздушного народу достаточно, оно тебе и свободно»^*. Мир, «спускающий от себя» черноту, есть мир кулаков и эксплуататоров. Не имеющий «вздоху» воздушный народ бежит от него, как от ярма.

Но умственный мужичок не всегда увольняет «черноту» даром. Забравши «в один надел — четыре», принадлежащих его разорившимся односельчанам, он требует от последних ещё «придачи». Отсюда-то и рождаются удивительные договоры, вроде нижеследующего, увековеченного г. Орловым: «1874 года. Ноябрь 13. Я, нижеподписавшийся, Московской губернии, Волоколамского уезда, деревни Курвиной, дал сию расписку своему обществу крестьян дер. Курвиной в том, что я, Григорьев, отдаю в общественное пользование землю — надел на три души, за что я, Григорьев, обязуюсь уплачивать в год 21 руб. и означенные деньги должен высылать ежегодно к первому апреля, кроме паспортов, на которые я должен высылать особо, также на посылку оных, в чём и подписуюсь». Что этот случай не может быть единственным, видно из сравнения платежей, лежащих на крестьянских наделах, с арендной платой за них. В среднем выводе по 12 уездам Московской губ. размер платежей, лежащих на душевом наделе, равняется 10 руб. 45 коп., средняя же арендная цена душевого надела не превышает 3 руб. 60 коп. Таким образом, средняя приплата со стороны владельца за сдаваемый в аренду душевой надел доходит до 6 руб. 80 коп. «Встречаются, конечно, и такие случаи, когда надел сдаётся по цене, окупающей лежащие на нём платежи, — говорит г. Орлов, — но такие случаи крайне редки, а потому их можно считать исключением, общим же правилом является бо́льшая или меньшая приплата к арендной цене надела. Понятно теперь, почему у крестьян, по их собственному выражению, нет зависти на мирскую землю»^**. Кто знаком с прекрасным исследованием г. Янсона о крестьянских наделах и платежах, тот знает, что в большей части России существует указываемое г. Орловым несоответствие между доходностью душевых наделов и общей суммой лежащих на них платежей.

«   » 263

Очень часто несоответствие это достигает размеров поистине ужасающих. В Новгородской губернии «платежи с десятины земли для отдельных групп плательщиков по отношению их к нормальному доходу с этих земель составляют:

При неблагоприятных же условиях, т. е. при дополнительных платежах с крестьян-собственников, при малых наделах и при высоких общих повинностях для временнообязанных крестьян, платежи эти достигают:

В общем, сопоставляя данные, собранные в XXII т. «Трудов податной комиссии», с данными, заключающимися в докладе комиссии сельскохозяйственной, г. Николай —он нашёл, что «государственные удельные крестьяне в 37 губерниях (не считая, след., западных) Европейской России платят из чистого дохода, даваемого землёю, 92,75%, т.е. на всякие нужды из земельного дохода им остаётся 7,25%. Платежи же бывших помещичьих крестьян по отношению к чистому доходу с их земли выражаются 198,25, т. е. они не только отдают весь свой доход с земли, но должны ещё приплачивать столько же из сторонних заработков». Отсюда следует, что «спущенная миром» чернота в большей части случаев должна ежегодно платить известную сумму денег за право отказа от надела и свободного передвижения. Этот бесспорный вывод подтверждается фактами всюду, где экономические отношения крестьян подвергались сколько-нибудь внимательному изучению. Так, например, в супесчаном районе Юрьевского уезда Владимирской губ., по словам г. В. С. Пругавина, «скудная, неблагодарная надельная почва представляется бременем для хозяйства, земля является мачехой для крестьян. Здесь надел не только не окупает лежащих на нём платежей, но сдающий землю должен приплачивать ещё от себя 8–10 р. за каждый надел, так как средняя арендная цена душевого участка земли в этом районе равняется 4–5 рублям в год»^**. Подавленная бременем налогов, разорённая «мачехой-землёй», деревенская «чернота» попадает в самое

«   » 264

безвыходное положение. С одной стороны, она не может по недостатку средств возделывать землю, которою она владеет; с другой стороны, существующие законоположения запрещают ей отказываться от землевладения, не приносящего ничего, кроме убытков. Куда ведёт такое положение дел? Очень ясно. По словам г. Орлова, так называемые пустырники, т. е. домохозяева, забросившие свою землю, «выделяются в особую группу и становятся как бы отверженными, изгнанными из мира; община раскалывается на две части, из которых каждая становится во враждебное отношение к другой: хозяева смотрят на пустырников как на тяжёлое бремя, так как им по круговой поруке большею частью приходится отвечать за последних, с которых обыкновенно взять бывает нечего; пустырники же, окончательно разорившись и переставши заниматься хлебопашеством, принуждены бывают со своими семьями уходить на сторону для заработков, а между тем, не пользуясь своими наделами, должны платить все лежащие на них подати, иначе мир не выдаст им паспорта и притом «стегает» их в волостном правлении за неплатежи; очевидно, мир в глазах пустырников является обузою, бичом, тормозом». Понятно, что «связь между двумя указанными частями общины чисто внешняя, искусственная, фискальная; с уничтожением этой связи должно по необходимости произойти окончательное распадение означенных групп: община будет состоять из одних хлебопашцев; пустырники же, не имея средств вновь завести хозяйство и исподволь отвыкая от него, окончательно обратятся в безземельных, которыми фактически они являются и теперь»^*.

На известной стадии разложения общины неизбежно почти наступает такое время, когда беднейший слой общинников начинает восставать против этой формы землевладения, сделавшейся его «бичом и тормозом». Во Франции в конце прошлого века беднейшие крестьяне требовали часто «раздела общинных земель, так как или, не имея скота, не пользовались ими, или надеялись завести самостоятельное хозяйство, но в таком случае имели против себя фермеров и вообще самостоятельных хозяев, которые посылали на эти земли скот»^**. Иногда имело, правда, место и обратное явление, т. е. бедные желали сохранения общинных пастбищ, а богатые захватывали их в своё исключительное пользование, но во всяком случае несомненно, что деревенская коммуна являлась ареной самой ожесточённой борьбы материальных интересов. Антагонизм занял место первобытной солидарности^***. Такой же антагонизм замечается

«   » 265

теперь, как мы видели, и в русских деревнях, причём стремление бедных к выходу из общины замечается на более ранних ступенях её разложения. Пахотные земли, например, в Московской губ. не успели ещё перейти в частную собственность, а между тем гнёт государственных налогов ставит уже беднейшую часть крестьян во враждебное отношение к общине. «В тех общинах, в которых не имеется благоприятных условий для земледельческого хозяйства… крестьяне среднего состояния стоят за сохранение мирского владения; крестьяне же крайних состояний, т. е. наиболее и наименее состоятельные, сочувственно относятся к замене мирского владения подворно-наследственным»^*. Кулаки и «пустырники» одинаково стремятся разорвать свою связь с общиной.

Как сильно распространено такое стремление? Мы знаем уже, что оно обнаруживается там, где «не имеется благоприятных условий для земледельческого хозяйства всех дворов», там, где «часть дворов постепенно беднеет, слабеет, а затем и совсем расстраивает своё земледельческое хозяйство, перестаёт заниматься хлебопашеством, обращается исключительно к сторонним промыслам и, таким образом, разрывает свою непосредственную связь с мирскою землёю». Всюду, где встречается такое положение дел, стремление бедняков к разрыву с общиною настолько естественно, что оно представляет собою или уже существующий факт, или дело очень близкого будущего. Там, где существует причина, не замедлит обнаружиться и следствие.

Мы знаем также, что большинство наших общин поставлено не только в неблагоприятные, но просто в невозможные условия. Наше хозяйство, как общегосударственное, так и специально народное, покоится теперь на самом ненадёжном основании. Чтобы разрушить это основание, не нужно ни чудес, ни неожиданностей: к этому ведут нас самая строгая логика вещей, самое естественное отправление функций современного нашего общественно-экономического организма. Фундамент разрушается просто от тяжести и несоразмерности частей построенного на нём здания.

Как быстро теряет равновесие хозяйство беднейшей части общинников, видно отчасти из приведённых выше данных о числе безлошадных крестьянских дворов, а отчасти — и притом с большей ясностью — из следующих многозначительных фактов. В Подольском уезде «по переписи 1869 года из 33 802 душевых наделов не обрабатывалось 1 750, т. е. 5%; в переводе на

«   » 266

десятины это значит, что из 68 544 десятин пахотной крестьянской земли запущено было 3 564 дес. Точные данные о необработанных наделах в 1877 году собраны только по трём волостям, где они дают 22,7% запущенной пашни. Не имея оснований считать эти волости чем-то исключительным и предполагая поэтому, что и в остальной части уезда господствует запущение в тех же размерах^*, мы найдём, что количество необрабатываемой земли с 3½ тысяч десятин возвысилось до 15½, т. е. увеличилось в 4–5 раз. И это в 8 лет! Это приблизительное определение количества запущенной пашни находит себе подтверждение в сведениях о числе хозяев, не обрабатывающих своих наделов»^**. И действительно, между тем как в 1869 г. число таких хозяев составляло 6,9% получивших надел дворов, в 1877 году оно возросло до 18%. Это средняя цифра для всего уезда. В некоторых отдельных местностях возрастание числа не занимающихся земледелием домохозяев шло ещё быстрее, В Кленовской волости оно поднялось с 5,6% (в 1869 г.) до 37,4% в 1877 году! Но и это ещё не предельная величина. В одиннадцати селениях, взятых исследователями как пример, мы находим, что в указанный промежуток времени скотоводство сократилось на 20,6%, число же забросивших земледелие возросло с 12,3% до 54,3%, т, е. «бо́льшая половина населения принуждена в 1877 г. искать заработка вне земледелия». В лучше обставленных местностях того же уезда, в тех селениях, где, по словам исследователей, земледелие «процветает», процент необрабатывающих землю всё-таки возрос больше чем вдвое: с 4 в 1869 г. до 8,7 в 1877 году. Таким образом, это относительное «процветание» только замедляет разрыв крестьянина с землёю, но вовсе не устраняет его. Общая, роковая для крестьянина, тенденция нашего народного хозяйства остаётся неизменной.

Но, может быть, этот уезд составляет исключение из общего правила? Едва ли. Другие уезды Московской губернии, равно как и другие губернии Европейской России, находятся в аналогичном положении, В Серпуховском уезде количество не занимающихся хлебопашеством хозяев простирается до 17%, в Верейском — 16%, в Гжатском уезде Смоленской губ. «есть селения, в которых оставлено земли наполовину и даже до ¾ …крестьянское полеводство вообще в уезде сократилось на четвёртую часть»^***. Не плодя цитат и выписок, мы смело можем, по крайней мере, к половине России применить

«   » 267

сказанное г. Орловым о Московской губернии: «Возникают резкие противоположности в имущественном состоянии крестьянского населения: громадный процент крестьян постепенно теряет всякую возможность вести самостоятельное хозяйство и обращается в разряд безземельных и бездомных, а вместе с этим незначительный процент крестьян с каждым годом увеличивает степень своего имущественного благосостояния»^*. А это значит, что, по крайней мере, половина сельских общин в России является бременем для общинников.

Сами народники хорошо сознают неотразимость этого вывода. В брошюре «Социализм и политическая борьба» мы цитировали уже г. N. Z., по мнению которого «несчастная община дискредитируется в глазах народа»^**. Г. Златовратский также говорит где-то, что община дорога теперь лишь деревенским старичкам да городской интеллигенции. Наконец, сам г. В. В. признаёт, что «община распадается как добровольный союз, остаётся «общество» в административном смысле, группа лиц, насильственно связанных круговой порукой, т. е. ответственностью каждого за ограниченность сил всех плательщиков, и неспособность фиска понять эту ограниченность. Все выгоды, когда-то доставляемые общиной, исчезли, остались лишь неудобства, связанные с принадлежностью к обществу»^***. Так называемая несокрушимая основа народного быта ежедневно и ежечасно сокрушается давлением государства. Капитализм мог бы, пожалуй, и не вступать в активную борьбу с этой «Непобедимой Армадой»¹, она и без того разрушается о подводные камни малоземелья и налоговых тягостей.

Но, махнувши рукой на современную, действительную общину, народники не перестают петь дифирамбы общине абстрактной, общине an und für sich,^**** общине возможной при известных благоприятных условиях. Они твердят, что община разрушается под влиянием внешних, не зависящих от неё обстоятельств, что её разложение несамопроизвольно и прекратится с устранением современного государственного гнёта. На эту сторону их аргументации нами нужно обратить теперь внимание.

Наши народники в огромном большинстве случаев отличаются поистине умилительною кротостью. Забота об избавлении общины от её современного «египетского пленения» охотно возлагается ими на то самое правительство, усердием которого доведена до нищеты чуть не вся Россия. Гнушаясь политикой, как «буржуазной» забавой, презирая

«   » 268

конституционные стремления, как несогласные с народным благом, наши легальные общинофилы стараются убедить правительство, что поддержка пресловутых «устоев» лежит в его собственных интересах. Само собою разумеется, что голос их остаётся голосом вопиющего в пустыне. Кот Васька слушает, да ест, да время от времени прихлопывает те газеты и журналы, которые слишком уже надоедают ему разъяснением его «правильно понятых интересов». Бесспорная мораль знаменитой басни оказывается аксиомой и в области социально-политической жизни.

Вопрос об избавлении крестьянского хозяйства от неблагоприятных ему условий сводится, таким образом, к вопросу об избавлении России от гнёта абсолютизма. С своей стороны мы думаем, что эта политическая эмансипация нашего отечества станет возможной лишь в результате того перераспределения народных сил, которое несомненно будет вызвано и уже вызывается разложением некоторой части наших сельских общин. Но об этом речь впереди. Теперь же мы сделаем уступку народникам, забудем о действительной и поговорим о возможной общине.

4. Идеальная община народников

Все предыдущие доводы наши основывались на том предположении, что русская община надолго останется под бременем непосильных для неё налогов и малоземелья. Взглянем теперь на дело с другой стороны. Допустим, что, благодаря тем или другим обстоятельствам, общине удастся избавиться от этого бремени. Спрашивается, не остановится ли тогда её начавшееся уже разложение? И не помчится ли она тогда к коммунистическим идеалам с быстротой и неудержимостью гоголевской тройки?

В настоящее время общая сумма платежей, лежащих на крестьянских наделах, в большинстве случаев далеко превышает доходность этих наделов. Отсюда происходит весьма естественное стремление некоторой части крестьян развязаться с землёю, приносящею им лишь отрицательную ренту. Вообразим теперь обратный случай. Представим себе, что совершена серьёзная реформа нашей податной системы и что лежащие на крестьянской земле платежи стали значительно ниже её доходности. Этот предполагаемый нами общий случай и теперь уже существует в виде отдельных исключений. И теперь есть общины, в которых земля не является бременем для крестьянина, в которых она приносит ему, напротив, некоторый, хотя и небольшой, доход. Тенденции, обнаруживаемые такими общинами, должны показать нам, какую судьбу имела бы старинная форма нашего крестьянского землевладения в том случае, если бы все

«   » 269

общины попали в такие, сравнительно благоприятные условия. Посмотрим же, какие надежды, какие ожидания может возбудить в нас пример этих привилегированных общин.

В «Сборнике статистических сведений по Московской губ.» мы находим следующее в высшей степени важное указание. «Общие переделы мирских полей повторяются тем чаще, чем выше размер платежей, лежащих на мирской земле, чем в большем несоответствии находятся они (платежи) с доходностью земли. Если ценность платежей не выше доходности мирского надела, то переделы повторяются через длинные промежутки времени, простирающиеся до 15–20 и более лет; если, наоборот, размер платежей превышает доходность земли, то промежутки между переделами бывают более короткими, и притом переделы повторяются тем чаще, чем значительнее несоответствие между ценностью платежей и доходностью земли, при равенстве всех других условий»^*. Тоже самое явление было замечено г. Дичковым в Рязанской губернии. Смысл этого явления очень понятен: оно показывает нам, что уменьшение лежащих на крестьянской земле платежей вызвало бы стремление к удлинению сроков переделов. Впрочем, выражаясь точнее, нужно сказать, что уменьшение платежей только увеличило бы это стремление, так как оно существует уже и в настоящее время. «Сопоставление по отдельным уездам средних чисел, выражающих промежутки времени между общими переделами с числами частости переделов, указывает на тенденцию к удлинению сроков переделов, а следовательно, к уменьшению числа переделов, т. е. большей продолжительности владения»^**. Та же тенденция указана в «Докладе» сельскохозяйственной комиссии по отношению к другим губерниям Европейской России. Многие из наших народников очень сочувственно относятся к такой тенденции. По их мнению, она даст возможность устранить или ослабить некоторые сельскохозяйственные неудобства, неразрывно связанные с коренными переделами общинной земли. Это справедливо, но беда в том, что неудобные следствия общинного принципа устраняются в этом случае такими средствами, которые ведут к подрыву самого принципа и очень напоминают лечение головной боли посредством ампутации головы. Удлинение сроков переделов есть один из признаков предстоящего разложения общины. Всюду, где эта форма землевладения исчезла под напором возрастающего индивидуализма, исчезновение её совершалось путём довольно продолжительного процесса приспособления общины к народившимся потребностям в индивидуальной недвижимой собственности.

«   » 270

Фактические отношения здесь, как и везде, опережали юридические: земля, составлявшая собственность целой общины, всё дольше и дольше оставалась в руках данного, обрабатывавшего её семейства, пока, наконец, удлинение сроков переделов не подготовляло почву для полного устранения отживших правовых норм. Причина этого явления очень понятна и легко обнаруживается при сколько-нибудь внимательном изучении процесса индивидуализации недвижимой собственности.

Деревенская община представляет собою не более,как одну из ступеней разложения первобытного коммунизма^*. Коллективная собственность на землю не могла не возникнуть в тех обществах, которые не знали никаких других видов собственности. «Историк-этнограф, — справедливо говорит г. Ковалевский, — станет искать древнейших форм общения имуществ не у осевших уже племён, а у бродячих звероловов и рыболовов и видеть в общинном землевладении первых не более, как перенесение на недвижимое имущество тех правовых идей и учреждений, которые под гнётом необходимости возникли у отдельных племён в ту эпоху, когда единственным средством к пропитанию было занятие звериным и рыбным промыслами»^**. Таким образом, относящиеся к движимой собственности «правовые идеи и учреждения» оказывали решающее влияние на характер собственности недвижимой. Это влияние не только не ослабело, но ещё более возросло в то время, когда движимая собственность приняла индивидуальный характер. Но зато оно приняло теперь противоположное направление. Прежде движимая собственность стремилась придать недвижимой коллективный характер, потому что сама она принадлежала не отдельным лицам, а целому племени. Теперь, наоборот, она подрывает общинную недвижимую собственность, потому что сама она принадлежит не целой общине, а отдельным лицам. И это несомненное влияние движимой собственности на недвижимую с особенною силою сказывается там, где, как в земледелии, самая сущность хозяйственного предприятия требует одновременного употребления в дело объектов как частной, так и коллективной собственности. Хлебопашцу нужна, во-первых, земля, поступающая в его пользование лишь на известное время, а во-вторых, — удобрение, семена, рабочий скот и орудия труда, составляющие его частную собственность. В этой-то точке соприкосновения двух родов собственности разлагающее влияние индивидуализма достигает наивысшей степени, и победа тем скорее клонится на его сторону, чем более возрастает в земледельческой

«   » 271

культуре значение предметов движимой (частной) собственности, т. е. чем более труда, удобрения и ухода требует данная категория общинных земель. Вот почему огороды и вообще приусадебные земли, подвергающиеся наиболее старательной обработке, раньше других переходят в подворно-наследственное владение, между тем как дольше других в общинной собственности остаются выгоны и пустоши, требующие разве лишь огораживания для охраны пасущегося на них скота. Между этими двумя крайностями другие общинные угодья располагаются в порядке возрастающей или убывающей сложности их обработки.

Таким образом, удлинение сроков переделов есть естественное следствие возрастающей тщательности в обработке земельных угодий.

Вот несколько примеров в пояснение сказанного.

В Заозёрской сельской общине (Новгородской губ.) «все пахотные поля разделяются на два вида — 1) степенные поля и 2) пашни». Первые переходят от одного домохозяина к другому только во время коренных переделов, происходящих только при ревизии; поля второго рода, пашни, «каждый год под осень делятся между домохозяевами». Это различие обусловливается тем обстоятельством, что «степенные поля удобряются обыкновенно навозом» и «крестьяне довольны большими промежутками времени от передела до передела», потому что, по их собственным словам, «нужно получить свою пользу от земли, а то на кой чёрт я буду хорошо работать на своей полосе, если завтра другому отдай». Более тщательная обработка ведёт к большей продолжительности владения, которая в свою очередь естественно распространяется и на другие виды общинных угодий, почему-либо имеющие в глазах крестьян большую ценность, хотя и не требующие никаких специальных затрат на свою обработку. В той же Заозёрской общине сенокосы, как и поля, подразделяются на несколько разрядов, причём сенокосы лучшего разряда, «обширные поемные луга» по реке Хоринке, «поступают только в коренной передел»^*.

То же самое и ещё более рельефно выраженное явление мы встречаем в Торховской общине Тульской губернии. Те из домохозяев этой общины, «которые удобряют свои полосы, крепко за них держатся и только в крайнем случае решаются уступить их другому домохозяину».

В Михайловском уезде Рязанской губернии «крестьяне не делят навозных полей».

«   » 272

В Мценском уезде Орловской губернии «при переделах одну полосу земли оставляют неделимою, чтобы её каждый мог удабривать. Это называется навозниками. Такого навозника, никогда не переделяемого, приходится на крестьянина сажен 5».

В Курмышском уезде Симбирской губ. «в последние годы (писано в начале семидесятых годов) переделы полей делаются на более долгие сроки, вследствие чего земледелие улучшается и удобрение полей навозом входит в общее употребление»^*.

Связь между удлинением сроков переделов и улучшением обработки полей выясняется вышеприведёнными примерами до очевидности. Не остаётся никакого сомнения в том, что домохозяева очень неохотно расстаются с землёй, обработка которой потребовала от них каких-нибудь специальных затрат. Это стремление к возможно более продолжительному удержанию в своих руках раз полученной в надел полосы значительно ослабело бы, конечно, если бы все члены общины имели материальную возможность одинаково удобрять свои поля. «Если бы все или, по крайней мере, значительное большинство дворов одинаково исправно могли бы заниматься хлебопашеством, то большой разницы между полосами не могло бы быть, и общие переделы полей были бы ни для кого не обременительны», — говорили г. Орлову крестьяне Московской губернии. Но такое равенство само по себе очень непрочно в сельской общине, где на мирской земле ведётся подворное хозяйство, где каждый самостоятельный общинник на свой собственный страх и риск обрабатывает полученную им в надел землю. Количество скота, качество сельскохозяйственных орудий, рабочие силы семьи представляют собою переменные величины, значительно разнообразящие доходы отдельных дворов. Развитие промышленности вокруг или внутри общины открывает новые пути для заработка, но вместе с тем и новые источники неравенства. Один двор совсем не имеет возможности «работать на стороне», другой получает оттуда значительную часть своего дохода. Один домохозяин, занимаясь кустарной промышленностью, становится «мастерком», эксплуататором членов своей собственной общины, другому суждено попасть в более многочисленный разряд эксплуатируемых. Всё это, разумеется, отражается на хозяйственной способности различных дворов. Наконец, не все дворы переносят с одинаковой лёгкостью гнёт государственных налогов. Таким-то образом община распадается на «красную» и «холодную» стороны — на слой богатых, «хозяйственных мужичков» и слой бедняков, превращающихся

«   » 273

мало-помалу в «пустырников». Тогда переделы становятся в высшей степени невыгодными для исправных хозяев. Последним приходится «трудиться не на себя, а на своих малосильных и неисправных соседей». Само собою понятно, что зажиточные крестьяне стараются избежать этой печальной для них необходимости; они начинают очень несочувственно относиться к переделам. Мы можем сказать поэтому, что неравенство, необходимо возникающее в общине, в известный более или менее ранний период её существования также необходимо ведёт к удлинению сроков переделов.

Но на этом дело не останавливается. С удлинением сроков переделов неравенство между общинниками не только не исчезает, но, напротив, ещё более усиливается. Домохозяева, имеющие возможность лучше обрабатывать свои наделы, не боятся теперь, что земля их «завтра» же перейдёт в другие руки. Они возделывают её с большим старанием, не останавливаются перед затратами на её улучшение. Эти заботы, естественно, вознаграждаются лучшими урожаями. Хорошо обработанная полоса исправного домохозяина приносит больший доход, чем еле вспаханные наделы деревенской «черноты»^*. Благодаря этому в общине повторяется старая, но вечно новая история, рассказанная в притче о талантах: исправные домохозяева становятся ещё «исправнее», бедняки — ещё беднее. Зажиточные домохозяева образуют между собою оборонительный и наступательный союз против «черноты», за которой остаётся ещё право голоса при решении мирских дел и которая может потребовать перевёрстки. Желая во что бы то ни стало сохранить за собою лучше обработанные полосы общинной земли и не решаясь или не будучи в состоянии установить подворно-наследственное владение, зажиточные крестьяне прибегают к следующей, весьма остроумной мере. Они выделяют свои земли в особый участок, из которого наделы отводятся лишь исправным домохозяевам. «Мирское поле разбивается на две неравные части: одна, состоящая из лучших ярусов, идёт в надел исправным хлебопашцам и обрабатывается ими; другая, состоящая из худших ярусов, поступает в надел бесхозяйным дворам и лежит в пустырях»^**. Бедняки лишаются, таким образом, всякой надежды когда-нибудь получить в своё распоряжение хорошо обработанную землю своих счастливых соседей. Община

«   » 274

радикально изменяет свой характер: из оплота и опоры беднейших своих членов она становится источником окончательного их разорения. Удлинение сроков переделов, явившееся как результат неравенства между общинниками, ведёт лишь к усилению неравенства и окончательному подрыву сельской общины.

Добиваясь осуществления своих требований, наши реформаторы полагают, что они работают для упрочения «вековых устоев, выдержавших» и проч. и проч., т. е., переводя с народнического языка на общечеловеческий, — для сохранения общинного землевладения. Но жизнь готовит им немало самых неприятных неожиданностей. Увеличение наделов и уменьшение податей приведёт к тому, что крестьяне станут «дорожить» землёю; а там, где ею «дорожат», не любят переделов и стремятся удлинять их сроки; а там, где удлиняются сроки переделов, возрастает неравенство между общинниками, крестьяне исподволь и самою логикою вещей подготовляются к подворно-наследственному владению. Словом, мера, рекомендуемая как средство сохранения общины, только увеличит ту неустойчивость её равновесия, которая и теперь уже поражает беспристрастного наблюдателя; эта мера будет настоящим подарком данайцев для общины. Нужно сознаться, что только с помощью очень пылкой фантазии и довольно крупной дозы невежества можно строить какие-нибудь реформаторские планы на шатком основании бытовой формы, находящейся в таком безвыходном и противоречивом положении.

Противоречия, свойственные данной социальной форме, неизбежным и роковым образом отражаются на образе мыслей и на поведении её сторонников. Наши народники-легалисты, столь плодовитые на всякого рода рецепты для поддержания и упрочения «вековых устоев русского народного быта», не замечают, что фактически они всё более и более становятся выразителями интересов той части крестьянства, которая является представительницей индивидуалистического принципа и кулацкой наживы.

Толки о народном кредите и умиление перед так называемыми «мирскими» арендами помещичьих земель могут служить новыми примерами близорукого отношения к интересам общины. В сущности, как мирская аренда, так и мелкий поземельный кредит нисколько не упрочивают дорогих нашим народникам «устоев» и даже прямо подрывают общинный принцип. Мы ещё вернёмся к этому предмету, но прежде считаем нужным покончить с другими;, уже затронутыми нами причинами разложения общины.

Мы знаем уже, что крестьяне стоят за удлинение сроков переделов мирской земли в интересах лучшей её обработки.

«   » 275

Они не хотят «хорошо работать» на той полосе, которая может скоро перейти в чужие руки. Хорошая обработка земли предполагает затрату не только живого труда работника, но и мёртвых продуктов его прошлого труда, тех средств производства, которые в буржуазной экономии носят название капитала.

Эти затраты «капитала» окупаются в более или менее продолжительный период времени. Одни уже через год или через несколько лет сполна возвращаются собственнику в виде увеличенного дохода с его земли; другие требуют, напротив, весьма продолжительного времени для своего оборота. Первые называются затратами оборотного, вторые — затратами постоянного капитала. Само собою понятно, что чем более будут возрастать затраты постоянного капитала в крестьянском земледелии, тем более будет усиливаться у богатых и зажиточных домохозяев стремление удерживать свои наделы в течение возможно более длинного срока. Унаваживание земли — не бог знает какая затрата, а между тем мы видим, что и оно уже вызывает у некоторой части нашего крестьянства враждебное отношение к переделам. «Это дурно, потому: у меня три коровы, а у него один петух», — отзываются о перевёрстках земли крестьяне Сенгилевской волости¹ Юрьевского уезда^*. Что же будет со введением более рациональных способов хозяйства, интенсивной культуры, многопольной системы? Общинное землевладение, несомненно, явится серьёзным препятствием для их упрочения. Оно и теперь уже ведёт к таким ненормальным явлениям, как отказ от удобрения пахотных полей. В Калужской губ. некоторые «крестьяне почти всё удобрение вывозят на конопляники, а поля свои очень мало удобряют из опасения, что при переделе удобренная полоса перейдёт к другому хозяину». В Московской губ. «вывозка навоза на пашню останавливается года за 3 до передела». В Кинешемском уезде Костромской губ. «есть примеры, что зажиточные крестьяне продают накопленное удобрение», не решаясь, по указанным причинам, вывозить его в поле. В Тульской губ. «у крестьян, не вышедших ещё на выкуп и остающихся до времени на оброчной повинности, поля с каждым годом приходят к истощению, по случаю неудобрения, ибо навоз не вывозят на поля уже десятый год и хранят его до раздела земли». Наконец, в Сызранском уезде Симбирской губ. «из многих сведений о сдаточных ценах явствует, что наёмная цена земли при общинном землевладении (при сдаче целыми наделами), в среднем выводе, вдвое ниже наёмной цены земли, находящейся в личной собственности, при подворном владении. Это факт,

«   » 276

не подлежащий сомнению; удостовериться в этом легко из книг, сделок и договоров в волостных правлениях.

Объясняется он тем, что просто самая обработка земли при тех незначительных делянках, которые приходятся на долю каждого домохозяина, весьма неудобна; факт этот вполне сознаётся наиболее зажиточной и развитой частью крестьянского населения, и он вызвал, с своей стороны, два явления, которые следует признать самыми характеристичными для определения настоящего положения крестьянского землевладения. Во-первых, в некоторых селениях (Кравкове, Головине, части сёл Федрина и Загарина) состоялись приговоры о разделении общинной земли на подворные участки. Во-вторых, в весьма многих селениях отдельные домохозяева вносят выкуп за свои наделы и требуют выдела их из общинной земли. Подобные случаи встречаются в сёлах Репьёвке, Самойкине, Окуловке и многих других; они встречались бы гораздо чаще, если бы было поболее порядка в крестьянском управлении, теперь же некоторая неясность закона, усиливаемая ещё недостатками крестьянского управления, невольно задерживает случаи выкупа»^*.

Но этим не исчерпываются неудобства общинного землевладения. Связанная с ним обязательность севооборота также немало затрудняет усовершенствование земледелия.

Возможны ли радикальные улучшения земледелия, например, в Торховской общине Тульской губ., где «ни огораживать своих полей, ни изменять системы полеводства не дозволяется», или в Погореловской общине Костромской губ., где «ведётся трёхпольная, обязательная для всех, система полеводства»? Такие общины вовсе не составляют исключения; напротив, существующие в них порядки могут быть признаны общим правилом, основанным на том простом соображении, что в случае огораживания полей или изменения системы полеводства каким-нибудь членом общины «пришлось бы для одного всем стесниться в выпуске скота на пар и на жнивьё»^**. По заявлению старшины и крестьян Тихоновской волости Калужского уезда, «ни одна хозяйственная работа не может быть выполнена так, как бы желательно было отдельному домохозяину: троить пар, когда все только двоят, ему не позволят, потому что пар служит выгоном для скота; посеять озимую рожь раньше других он по той же причине не может; начать сенокос он должен тоже в одно время с другими, ибо косить нельзя до раздела покосов, а косить после других нельзя, потому что перегонят с парового поля скот; и так решительно

«   » 277

во всех работах встречаются подобные препятствия». Нечего и говорить о введении новых культурных растений. Это невозможно, если они «высеваются позже наших растений, по снятии которых мирской скот всё вытопчет»^*. Поэтому можно сказать, что совершенно неизбежна борьба между общиною, с одной стороны, и общинниками, видящими выгоду в изменении системы полеводства и имеющими необходимые для того средства. И нетрудно предсказать, на чью сторону склонится победа: «богатый бедного всегда засилит», — говорят крестьяне; в данном же случае богатое меньшинство будет «засиливать» бедняков с помощью самого страшного оружия, какое когда-либо создавалось историей, т. е. с помощью усовершенствованных средств производства.

Много бумаги исписано было нашими народниками для доказательства того положения, что община сама по себе, т. е. по сущности лежащего в её основе принципа, не враждебна никаким усовершенствованиям в земледелии. Стоит только всем членам данной общины взяться за такие усовершенствования, а ещё лучше — ввести коллективную обработку полей, говорили они, и дело не только не затруднится, но, напротив, будет значительно облегчено отсутствием частной собственности на землю. Это, конечно, справедливо, но ведь мало ли возможностей, переход которых в действительность мыслим лишь при известных, невозможных в данное время условиях?

Ах, кабы на цветы да не морозы, И зимой бы цветы расцветали! —

справедливо говорит песня. Но возможно ли, чтобы в нашем климате зимой не было морозов? Нет? Ну так и цветы не расцветут зимою иначе как в теплицах. Наши крестьяне могли бы есть устрицы и запивать их шампанским, если бы… если бы имели для этого средства. Неотвязный вопрос о средствах всегда был холодной водою, охлаждавшей порывы пылкой маниловской фантазии. Если бы все наши крестьяне имели средства не только для обработки своих полей по усовершенствованным системам, но просто для поддержания традиционного трёхпольного хозяйства, то у нас не было бы и того аграрного вопроса, над решением которого так усердно и так безуспешно трудятся гг. народники. Действительность говорит, что таких средств у огромной части нашего крестьянства нет, а раз их нет, то ни отдельным домохозяевам, ни всему государству нет ни охоты, ни основания откладывать улучшение земледельческой культуры до тех пор, пока «поправится» большинство общинников: ведь наша допотопная соха и без того

«   » 278

уже довольно подгадила нам в борьбе за рынок, хотя бы с американцами, не откладывающими употребления паровых плугов до золотого века братства и равенства.

Мы можем сказать, следовательно, что введение усовершенствованных способов земледелия явится новым фактором разложения нашей общины, если только каким-нибудь чудом не исчезнет неравенство, уже существующее в современной, «пореформенной» деревне. Но о чудесах ниже.

Что же такое, однако, это усовершенствованное земледелие? Представляет ли оно собою отрицательное условие общественного развития, продукт окружающих земледельца неблагоприятных влияний или, напротив, является оно результатом устранения этих неблагоприятных влияний, следствием повышения уровня материального благосостояния крестьян? Нам кажется, что второе предположение вернее первого. Теперь большинство крестьян очень бедно, а круговая порука грозит разорением даже зажиточному их меньшинству. Понятно, что им теперь не до интенсивной культуры. Но поставьте их в лучшие условия, снимите давящий их податной гнёт — и сама круговая порука перестанет быть грозою богатых крестьян: меньше несостоятельных общинников — меньше и ответственности за них. Уверенная в своём будущем, зажиточная часть крестьянства задумается о серьёзных улучшениях в земледелии. Но тогда-то и столкнётся она с общиной, тогда-то и придётся вступить ей с нею в смертельную борьбу. Перед нами опять вырастает, следовательно, тот вывод, что улучшение материального благосостояния крестьян увеличит неустойчивость общинного землевладения, сделает более частым явление, и теперь уже встречающееся, например, в Тамбовской губ., где «богатеющие крестьяне заводят владение участковое, а пока они бедны, держатся владения общинного, с переделом полей»^*. Плох, плох наш больной! Он истощён теперь до такой степени, что разлагается заживо, и в то же время все питательные вещества, рекомендуемые нашими легальными народниками-гомеопатами как средство восстановления его сил, могут только ускорить начавшееся разложение.

Но не пора ли нам кончить с общиной? Не указаны ли уже нами все факторы её разложения? О нет! Таких факторов много, очень много. Все принципы современного хозяйства, все пружины современной экономической жизни находятся в непримиримой вражде с общиною. Вследствие этого надеяться на её дальнейшее самостоятельное «развитие» так же странно, как странно надеяться на долговечность и дальнейшее размножение вытащенной на берег рыбы. Дело не в том, на какой

«   » 279

крюк посажена рыба, а в том — приспособлены ли её дыхательные органы к окружающей атмосфере. Атмосфера же современного денежного хозяйства убивает нашу архаическую форму землевладения, подкапывает её в самом корне. Хотите иллюстраций? Вот они.

Мы видели уже, как разрушительно влияет денежное хозяйство на семейную общину. Поищем теперь примера влияния его на сельскую общину, собственно так называемую.

5. Выкупная операция

Вот перед нами выкупная операция, долженствующая подарить Россию новым сословием крестьян-собственников. Некоторые общины уже успели выкупить свои земли. Как же отразилось это на их внутреннем складе?

«Ещё в Сборнике статистических сведений по Тамбовской губернии, — говорит г. Л. С. Личков^*, — между прочим, указано было В. И. Орловым на то, что система выкупа земель чрезвычайно сильно влияет на уничтожение между крестьянами земельных переделов, утверждая и распространяя в крестьянстве взгляды на выкупаемую землю, как на личную, неотъемлемую их собственность… Такое же явление мне и моим товарищам по собиранию статистических сведений удалось подметить и в Рязанском уезде».

Нужно сознаться, что г. Личкову удалось подметить в высшей степени любопытное и поучительное явление. «В Рязанском уезде, — говорит он, — состоящие на выкупе крестьяне совсем не переделяют своих земель в тех общинах, где землёю дорожат, тогда как временнообязанные, и особенно государственные, производят земельные переделы. Собственники же делят землю только там, где землёй не дорожат, т. е. где приходится делить в сущности не землю, а приносимые ею тягости… Весьма характерно, что во всех выкупных общинах, где земля поделена по живым душам, распределение это сделано не после, а до или при самом выходе на выкуп (обыкновенно с тем, чтобы никогда уже более не делить). После же выхода на выкуп ни в одной общине, за исключением тех, где плохая земля только обременяет крестьян, — ни в одной, говорю я, не было передела земли, несмотря на явную неравномерность в её распределении. Как ни прискорбно, а приходится всё-таки признать как этот, так и другие факты, характеризующие совсем не мирское настроение крестьянских интересов, — приходится потому, что

«   » 280

всякому факту надо глядеть прямо в глаза, не прикрашивая его вредящими делу фразами».

Тенденция выкупленных крестьянами земель к переходу в частную, вернее — подворную, собственность замечается не в одной только Рязанской губернии. То же явление обнаруживается и в других местностях.

В Крестецком уезде Новгородской губ. «около половины бывших помещичьих крестьян, вышедших на выкуп, мирским приговором определили разделить всю землю чересполосно, по душам, а переделы навсегда уничтожить». Такие же случаи указаны «Докладом сельскохозяйственной комиссии» и для Калужской губернии. В деревне Старухине, Тульской губернии, «общинная земля не переделялась со времени реформы». В случае же частных перевёрсток число душ, «получивших надел при реформе», служит нормой для дележа. Даже «при разделе семьи считаются те же души, не принимая во внимание малолетних. Усадебная земля совсем не переделяется и переходит к семье». Общинный принцип сделал, как мы видим, немало уступок индивидуализму в этой деревне крестьян-собственникое, несмотря на то, что, по словам г-жи Ел. Якушкиной, они видят в общинном землевладении «единственное средство против обезземеления». Объективная логика вещей оказывается сильнее субъективной логики крестьянина. Но здесь между этими родами логики всё-таки происходит ещё борьба, существует разногласие, а вот в Борокской общине (Псковской губ.), состоящей на выкупе с 1864 года, субъективная логика большинства давно уже заключила самый тесный союз с объективной логикой денежного хозяйства. На требование бедняками нового передела им отвечают, что «хотя ныне владеющие лишними наделами владеют ими и не по праву (не по числу душ), но всё-таки они очистили эти наделы податью (выкупные платежи), а следовательно, и несправедливо было бы взять от них эти наделы»^*. В другой деревне той же местности произошёл такой характерный случай; «один крестьянин принял подкидыша и просил мир нарезать в общем поле надел; тогда приёмный отец выкупил этот участок за 100 руб., т. е. исключил его навсегда из передела». Выкуп земли и здесь оказался враждебным общинному землевладению.

Этот случай переводит нас к вопросу о выкупе надела не целым миром, а отдельными его членами. Такая операция допускается законом и нередко имеет место в действительности. Иногда крестьяне, окончательно выкупившие свой надел, продолжают владеть им на прежнем мирском начале, но иногда они противятся переделам, и тогда мир принуждён считаться с

«   » 281

ними, как с собственниками. В селе Сорогужине, Влад. губ., Юрьевского уезда, «есть три дома полных собственников, окончательно выкупивших свой надел, из них двое безусловно согласились на коренной передел со всеми его последствиями (перемена места по жребию, уменьшение земельных участков и т. п.), а один потребовал добавления своего надела, и мир отвёл ему недостающую землю прирезкою с краёв каждого поля»^*. В д. Хорошевке и с. Николаевском, той же губернии, «есть полные собственники, и мир намерен им выделить, хотя и чересполосно, полный надел в том размере, как они выкупили его»^**. Иногда, наоборот, мир препятствует выделу собственников, и тогда самый выкуп замедляется. Так, например, в Тамбовской губ. «выкупить отдельно свои наделы многие крестьяне желают, но общества не допускают такого выкупа, чтобы не освободить богатых крестьян от круговой поруки». Иногда выкупившим свои наделы домохозяевам мир отводит отдалённые и неудобные участки. Вот почему в Харьковской губ. «крестьяне гораздо более покупают чужих земель, чем выкупают свои»^***

Этих фактов достаточно, чтобы показать, до какой степени неустойчивым становится равновесие общинных отношений благодаря выкупной операции. Правда, окончательный юридический переход к подворно-наследственному владению не только не является необходимым непосредственным результатом выкупа, но, наоборот, составляет редкое относительно явление. Крестьянин консервативен вообще, а в своих отношениях к земле в особенности. Но это не изменяет дела. Взаимные отношения членов выкупившей свои земли общины только по названию напоминают собою деревенский «мир» доброго старого времени — времени натурального хозяйства, крепостного права и отсутствия всяких путей сообщения. В основу распределения земли кладётся уже не потребность в ней того или другого хозяина, не количество рабочих сил в его семье, наконец, даже не налоги и не повинности. Новые птицы поют новые песни. Крестьяне-собственники не любят переделов и не смущаются нуждою своих соседей. Деревенские старики охают и жалуются на «избалованность» народа, интеллигенция вздыхает ещё усерднее, и, с сокрушением видя, что «повреждение нравов» неудержимо проникает в деревню, она надеется лишь на «революцию», которая всё поправит, всё загладит и возвратит общине свежесть времён Гостомысла. Но что же удивительного в этом явлении, столь печальном для деревенских «старичков» и для столичных

«   » 282

народников? Ровно ничего. «Нравы» не испортились, они только получили другую экономическую подкладку. В прежнее время земля была царская, «божья», какая вам угодно, но только не купленная. Крестьянину достаточно было добиться принятия его в общину, чтобы получить на пользование землёю право, ограниченное, иногда, лишь пределами его собственной рабочей силы. А община и вовсе была господином занятой ею территории, она распоряжалась всюду, куда её топор, коса и соха ходили. Крепостное право сковало и принизило земледельца, но не изменило его отношения к земле. «Мы ваши, а земля наша», — говорили крестьяне помещикам. Но вот пришло время, когда крестьяне перестали быть барскими, но зато и земля перестала быть крестьянскою. Её нужно выкупать, платить за неё деньги. Что такое деньги? Это прежде всего товар, и притом совершенно особенного свойства, товар, за который покупаются все другие товары, который служит мерилом и выражением их стоимости. Само собою понятно, что этот особенный товар не может быть исключён из действия общих законов товарного производства и обращения. Напротив, он является носителем этих законов, он распространяет их действие всюду, куда забрасывает его случайность той или другой меновой сделки. Но каковы же законы товарного производства? Что такое товар и откуда он берётся? Товарное производство развивается лишь в том обществе, где средства, а следовательно, и продукты производства составляют частную собственность производителя; без этого условия никакое разделение труда недостаточно было бы для его возникновения. Таким образом, товарное производство представляет собою следствие развития частной собственности. Деньги, естественно вырастающие из обмена товаров, так же точно предполагают частного собственника, как предполагает его, говоря вообще, весь процесс товарного производства. Отдельные члены общины могут приобрести деньги лишь в обмен за те или другие предметы их частной собственности, хотя бы собственностью этого рода и являлись продукты обработки общинной земли. Эти-то деньги крестьянин и должен платить теперь в виде выкупа.

Но «деньги родят деньги», между прочим и в том смысле, что купленные за них средства производства и предметы обработки сами составляют уже меновую стоимость, эквивалентную заплаченной за них денежной сумме и способную к новому превращению в деньги, по желанию приобретателя. Следовательно, предметы, купленные тем или другим лицом, должны составлять его частную собственность. Такова бесспорная логика денежного хозяйства. Эта-то логика и вступает в борьбу с традицией общинного землевладения. Выкупная операция приводит крестьянский мир к противоречию,

«   » 283

разрешимому лишь посредством окончательного разрушения общины. В силу привычки, предания, а частью и сознательного убеждения он стремится сохранить старый коллективный принцип владения землёю, после того как способ приобретения этой земли стал всецело основываться на новом, денежном, индивидуалистическом принципе. Само собою понятно, что стремление это неосуществимо, что невозможно передать в коллективную собственность мира предметов, приобретённых в обмен за частную собственность отдельных домохозяев.

«Хотя по Положению о выкупе крестьянские наделы выкупаются в общинную собственность, — говорит г. Личков, — тем не менее уплата выкупа, по обычаю (т. е. в силу фактов, которые всегда сильнее всяких юридических норм, тем более всяких юридических противоречий), в большинстве общин производится членами общины, сообразно количеству земли. По мере уплаты величина выкупной платы с каждым годом уменьшается. Последствием этого может оказаться вот что: усердно платившие выкуп, иногда даже в течение двух-трёх десятков лет, могут лишиться при переделе значительной доли выкупленной ими земли, и, наоборот, не платившие ничего могут получить землю даром. Иными словами, каждый новый взнос части выкупной суммы, по-видимому увеличивая собою права платящего на выкупаемую землю, тем самым приближает его к тому времени, когда он фактически лишится этих потом и кровью заработанных прав при первом же переделе земель общины. Понятно, что мужик не мог не заметить этого практического противоречия». Мы уже видели, что противоречие это разрешается уничтожением переделов и закреплением земли за теми членами общины, которые платили за неё выкуп.

К январю 1883 года выкуплено было 20 353 327 дес. крестьянской земли. А так как во владении крестьян всей земли считается 120 628 246 дес., то на основании предыдущего мы можем сказать, что выкупная операция успела уже поставить в условия, несовместимые с общинным принципом, шестую часть крестьянских земель.

До какой степени несовместим принцип общинного землевладения с выкупом или покупкой земли на деньги — ясно из следующего. В Московской губ. некоторые крестьянские общества, помимо надельной земли, имеют ещё «дарственную землю», т. е. полученную в дар при выходе на волю от своих бывших помещиков. За исключением одной только деревни, «владение дарственной землёю везде общинное». В тех же случаях, когда крестьянские общества покупают помещичьи земли, «владение доставшимися каждому двору долями установляется всегда подворно-наследственное, при котором каждый двор получает право свободного распоряжения и отчуждения

«   » 284

части или всей своей доли посредством продажи, дарения и т. п. Таким образом, размер доли каждого двора, участвовавшего в покупке земли, остаётся постоянным»^*.

Точно так же и в Псковской губ.: в тех случаях, когда крестьяне «приобретают имения, чему есть немало примеров», владение установляется «необщинное».

Но и этим дело не ограничивается. Г-н Николай —он справедливо замечает, что «выкуп вынуждает производителя обращать все бо́льшую и бо́льшую часть продукта своего труда в товар и, следовательно, всё более и более упрочивать основы капиталистического хозяйства».

Из сказанного ясно, до какой степени наивны народники, видящие в развитии мелкого поземельного кредита средство упрочения общины и борьбы против капитализма. По своему обыкновению, они рекомендуют как раз те меры, которые могут только ускорить торжество ненавистных им буржуазных отношений. С одной стороны, «все проекты, стремящиеся улучшить материальное положение производителя, основанные на кредите, не только не могут улучшить этого положения, но, совсем напротив, улучшая положение немногих, ухудшают положение большинства». С другой стороны, купленные земли всегда, а выкупленные очень часто — и чем лучше земля, тем чаще — переходят в личное владение приобретателя.

В случае аренды помещичьих или казённых земель крестьянский мир также превращается в компанию ответственных друг за друга пайщиков, в которой распределение арендованной земли совершается сообразно количеству внесённых денег. При чём же здесь община, при чём «вековые устои»?

Впрочем, не одни только мирные народники умиляются перед фактами весьма сомнительного значения. Таким «прекраснодушием» могут похвалиться даже и террористы. Г. Тихомиров, например, в своей войне против людей, убеждённых в «неизбежности русского капитализма», указывает на то обстоятельство, что «количество земель, принадлежащих крестьянам, медленно, но постоянно возрастает». Он считает, по-видимому, этот факт настолько многознаменательным, что не сопровождает его никакими комментариями. Но после всего сказанного нами о значении денежного хозяйства в истории разложения общины мы имеем право считать возрастание крестьянского землевладения фактом, по крайней мере, очень двусмысленным. Действительность вполне оправдывает наш скептицизм.

В Московской губернии количество купленных крестьянами земель «увеличилось за 12 лет с 17 680 десятин до 59 741». Мы видим здесь, стало быть, именно указываемое г. Тихомировым «медленное, но постоянное» возрастание. Прекрасно.

«   » 285

Как же распределяется эта новая земля между крестьянами? Из 59 741 десятины «31 858 дес. принадлежит всего 69 владельцам, т. е. выходит из размеров крестьянского хозяйства, а 10 428 десятин состоит из владений, превышающих 100 десятин»^*. Как понимать такого рода «крестьянское землевладение»? Доказывает ли оно, что буржуазный строй не может иметь места в России? О г. Тихомирове можно сказать в этом случае то же, что говорил когда-то Прудон об Ад. Смите: он видит и не понимает, он рассказывает и не разумеет смысла своего рассказа!

Теперь пора нам кончать с общиной. Мы изложили свой взгляд на её историю вообще и на положение её в России в частности. Мы подтверждали свои слова фактами и примерами, заставляли часто говорить за нас самих народников. Наше исследование по необходимости было бегло и поверхностно. Мы не только не могли перечислить всех подтверждающих нашу мысль и уже замеченных исследователями явлений, но пределы нашего труда не позволили нам указать даже на все те очень важные теперь в жизни земледельца тенденции, развитие которых несовместимо с общинным принципом. И, несмотря на всё это, мы можем сказать, что наши положения не были голословными. Приведённых примеров, указанных тенденций совершенно достаточно для защиты наших положений. Серьёзное сомнение невозможно. Всякий беспристрастный наблюдатель видит, что наша община переживает тяжёлый кризис, что самый этот кризис близится к концу и первобытный аграрный коммунизм готовится уступить место личному или подворному владению. Многоразличны виды этого владения, часто внедряется оно в деревню под покровом привычных общинных отношений. Но старая форма не в силах изменить новое содержание: она сама должна будет примениться к нему или погибнуть окончательно. И этот переворот, совершающийся всё с большей и большей интенсивностью, этот процесс разложения, с каждым днём распространяющийся и «вширь», и «вглубь», охватывающий всё более и более широкое пространство, вносит коренные изменения в привычки и миросозерцание крестьян. В то время как наши славянофильствующие революционеры утешаются тем соображением, что «три четверти» наших фабричных рабочих «вовсе не пролетарии, а половина работает на фабриках временно и чуть не случайно»^**, сами крестьяне отлично сознают, что современная община далеко не такова, как была прежде, и что связь земледельца с землёю разрывается всё более и более. «Бегут молодые-то, друг мой сладкий, бегут от земли… Город их смущает», — говорят крестьяне в «Деревенских буднях» г. Златовратского. И действительно,

«   » 286

город всё более и более подчиняет себе деревню, он вносит в неё свою «цивилизацию», свою погоню за наживою, свой антагонизм между богатыми и бедными; он возвышает одних, принижает других, создаёт «образованного» кулака и целую армию «воздушного народа», игнорирует иеремиады деревенских старичков и безжалостно вырывает почву из-под ног наших реформаторов и революционеров старого, так сказать, физиократического пошиба. Здесь-то, на отношении к этому процессу коренной переделки наших деревенских «устоев», и выясняется всё бессилие того миросозерцания, которое Маркс и Энгельс заклеймили названием метафизического. «Для метафизика вещи и их умственные образы, т. е. понятия, суть отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Он мыслит законченными, непосредственными противоположениями; речь его состоит из: да — да, нет — нет, что сверх того, то от лукавого. Для него вещь существует или не существует, для него предмет не может быть самим собою и одновременно быть чем-нибудь другим»¹. Именно таково миросозерцание и приёмы мысли г. Тихомирова. Для него «народ» есть застывшее, неизменное, раз навсегда данное понятие, для него община «существует или не существует», для него крестьянин-общинник «не может быть самим собою и одновременно быть чем-нибудь другим», т. е. в данном случае представителем принципа индивидуализма, невольным, но зато и неудержимым разрушителем общины. Г-н Тихомиров «мыслит законченными непосредственными противоположениями», ему непонятно, как можно признавать полезное действие капитализма и в то же время организовать рабочих для борьбы с ним, как можно отстаивать принцип коллективизма и в то же время видеть торжество прогресса в разложении одного из конкретных проявлений этого принципа. В качестве «человека последовательного и умеющего собою жертвовать» наш метафизик полагает, что людям, убеждённым в «исторической неизбежности русского капитализма», остаётся лишь поступать на службу к «рыцарям первоначального накопления». Его аргументация может быть классическим образчиком метафизического мышления. «Рабочий, способный к классовой диктатуре, почти не существует. Стало быть, политической власти ему не доставишь. Не гораздо ли выгоднее временно совершенно оставить социализм, как бесполезную и вредную помеху ближайшей и необходимой цели?» Г-н Тихомиров не понимает, что рабочий, неспособный к классовой диктатуре, может ежегодно и ежедневно становиться всё более и более способным к ней и что рост этой способности в значительной степени зависит от воздействия людей, понявших смысл исторического развития.

«   » 287

Речь нашего автора «состоит из: да — да, нет — нет, что сверх того, то от лукавого».

«Этот способ мышления кажется нам, на первый взгляд, потому вполне верным, что он присущ так называемому здравому смыслу. Но здравый человеческий смысл, почтенный спутник в домашнем обиходе, между четырьмя стенами, переживает крайне удивительные приключения лишь только он пускается в далёкий путь исследования»¹.

Мы знаем уже, какие «удивительные приключения» пережил здравый смысл г. Тихомирова во время своих странствований в области посылок: от него не оставалось часто и слабого воспоминания. Но история этого здравого смысла есть в конце концов тоже диалектическая история. Он не существует и существует в одно и то же время. Он разбивается о подводные камни посылок и, несмотря на это, он, как воскресший Рокамболь, снова является во всей красе на более торной дороге умозаключений.

Мы не упустим, конечно, случая опять встретиться с этим весёлым спутником. Но теперь нам нужно приостановиться, чтобы запомнить направление пути, уже пройденного нами по инициативе г. Тихомирова.

6. Мелкое землевладение

Мы видели, что в области обрабатывающей промышленности крупное капиталистическое производство развивается теперь «безостановочно»; что, вооружённое силою капитала и могуществом современной техники, оно всё более и более сбивает с позиции, побеждает и покоряет мелких производителей. Мы сказали затем, что к услугам крупного производства всецело готов внутренний рынок, да и на международном для него закрыты далеко не все пути и выходы. Мы заключили отсюда, что в этой сфере не только ближайшее будущее, но и настоящее принадлежит капитализму. Но мы вспомнили, что народники видят в общине несокрушимый оплот против капитализма в нашей стране, где главная доля народного труда обращена до сих пор на земледелие. Тогда мы обратились к общине и постарались изучить её современное положение. Это изучение привело нас к тому выводу, что община разрушается под гнётом налогов, разлагается под влиянием денежного хозяйства и обнаружившегося в ней неравенства, что во многих местностях России, далёкая от своего прежнего назначения охранять и защищать интересы всех своих членов без исключения, она превращается в общину кулаков, разрушение которой принесло бы лишь выгоду закабалённой ими деревенской голи. Не довольствуясь этим результатом, мы постарались определить,

«   » 288

какое значение имели бы те реформы, на которые возлагается так много надежд нашими народолюбцами. Мы убедились, что эти реформы только увеличили бы уже начавшееся в общине разложение и что она ни в каком случае не может служить оплотом против тех условий производства, которые и теперь уже нанесли ей столько неизлечимых ран. Нам остаётся теперь сказать два слова о мелком крестьянском земледелии, чтобы иметь право сделать свой окончательный вывод по вопросу о капитализме.

Большою ошибкою было бы думать, что так называемая «ликвидация крупного земледелия» спасёт нас от капитализма. Во-первых, «ликвидация» эта может оказаться лишь временным, переходным явлением, а во-вторых, само мелкое земледелие стремится принять буржуазный характер. Та же самая американская конкуренция, перед которой пасуют наши крупные землевладельцы, наложит свою печать и на крестьянина. Превращая наше хлебопашество в производство хлебного товара, она подчинит все отношения земледельцев неумолимым законам товарного производства. А эти неумолимые законы ведут к тому, что на известной стадии своего развития товарное производство ведёт к эксплуатации производителя, создаёт капиталиста-предпринимателя и пролетария-работника. Таким образом, вопрос о мелком или крупном земледелии сводится для России лишь к вопросу о торжестве крупной или мелкой буржуазии. Старинные основы крестьянского хозяйства не только не упрочатся «ликвидацией крупного земледелия», но, наоборот, ещё более пострадают благодаря полному перенесению в крестьянскую среду всех противоречий товарного производства. Крестьянское сословие тем скорее разложится на два враждебных лагеря: эксплуатирующего меньшинства и трудящегося большинства.

7. Вывод

Если после всего сказанного мы ещё раз спросим себя — пройдёт ли Россия через школу капитализма, то, не колеблясь, можем ответить новым вопросом — почему же бы ей и не окончить той школы, в которую она уже поступила?

Все наиболее новые, а потому и наиболее влиятельные течения нашей общественной жизни, все наиболее знаменательные факты в области производства и обмена имеют один несомненный в бесспорный смысл: они не только расчищают дорогу капитализму, но и сами являются необходимыми и в высшей степени важными моментами его развития. За капитализм вся динамика нашей общественной жизни, все те силы, которые развиваются при движении социального механизма и, в свою очередь, определяют направление и скорость его движения. Против

«   » 289

капитализма лишь более или менее сомнительные интересы некоторой части крестьянства да та сила инерции, которая по временам так больно даёт себя чувствовать развитым людям всякой отсталой, земледельческой страны. Но крестьяне недостаточно сильны, чтобы защищать свои действительные интересы; с другой стороны, они часто недостаточно заинтересованы, чтобы энергично отстаивать старые принципы своего общежития. Главный поток русского капитализма пока ещё невелик; ещё не много таких мест в России, где отношения нанимателя к работнику совершенно соответствовали бы общераспространённому представлению об отношениях труда к капиталу в капиталистическом обществе; но в этот поток со всех сторон направляется такое множество мелких и крупных ручейков, ручьёв и речек, что общая масса направляющейся к нему воды огромна, и быстрый, сильный рост потока не подлежит сомнению. Его уже нельзя остановить, ещё менее можно его высушить; остаётся лишь регулировать его течение, если мы не хотим, чтобы он принёс нам один только вред, если мы не отказываемся от надежды хотя отчасти подчинить стихийную силу природы разумной деятельности человека.

Но что же делать в таком случае нам, русским социалистам, привыкшим думать, что наше отечество обладает какой-то хартией самобытности, выданной ему историей за никому, впрочем, не известные заслуги?

Нетрудно ответить на этот вопрос.

Все непонятые законы общественного развития действуют с неотразимою силой и слепою жестокостью законов природы. Но узнать тот или другой закон природы или общественного развития — значит уже, во-первых, уметь избегать столкновения с ним, а следовательно, и напрасной траты сил, а во-вторых, — быть в состоянии регулировать его приложение так, чтобы извлекать из него пользу. Эта общая мысль всецело применяется к интересующему нас частному случаю. Нам нужно воспользоваться в интересах революции и трудящегося населения совершающимся в России социально-экономическим переворотом. Для нас не должно остаться потерянным то в высшей степени важное обстоятельство, что социалистическое движение началось у нас уже в то время, когда капитализм был ещё в зародыше. Эта особенность русского исторического развития не придумана славянофилами и славянофильствующими революционерами. Она составляет бесспорный, всем известный факт, который принесёт огромную пользу делу нашего рабочего класса, если только русские социалисты не растратят своей умственной и нравственной энергии на постройку воздушных замков в стиле удельно-вечевой эпохи.

---

«пред. глава след. глава» содержание