1.  «Теоретическая» маскировка монополистического капитализма вульгарной политической экономией

Самая существенная черта империализма состоит в господстве капиталистических монополий во всех сферах жизни общества. Поэтому усилия идеологов империализма направлены на то, чтобы отрицать, замаскировать факт всевластия монополистического капитала или изобразить монополии в качестве безвредных обычных агентов рынка, действующих «наравне» с другими партнерами по сделкам. «Буржуазные учёные и публицисты выступают защитниками империализма обыкновенно в несколько прикрытой форме, затушёвывая полное господство империализма и его глубокие корни, стараясь выдвинуть на первый план частности и второстепенные подробности, усиливаясь отвлечь внимание от существенного… Реже выступают циничные, откровенные империалисты…» [1] — писал В. И. Ленин.

Ни у одной из школ вульгарной политической экономии нет цельной теории империализма, или монополистического капитализма. Буржуазные экономисты предпочитают говорить о современном капитализме, для которого монополия — случайность, а не закономерность.

Защита господства монополистического капитала осуществляется буржуазной политической экономией прежде всего в форме циничного отказа признать сам факт этого господства.

1.1.  Отрицание господства монополий

Одним из общих приёмов приукрашивания монополистического капитализма буржуазными экономистами различных школ стала атака на исходный пункт ленинского учения об империализме — вывод о господстве капиталистических монополий, выросших из концентрации производства и составивших самую глубокую экономическую основу империалистической стадии капиталистического общества.

Изображая ход экономических процессов в капиталистическом обществе, многие буржуазные экономисты предлагают отказаться от термина «монополия» и отвлечься от самого факта существования монополистических объединений. «Мы можем игнорировать элементы монополий и всё же получить хорошее представление о том, как действуют экономические процессы и как распределяются наши ресурсы», — утверждает американский экономист Хабергер. Но «игнорировать» монополии — значит оставлять в стороне самую суть экономических процессов современности и закрыть путь к пониманию механизма их действия.

В самом деле, открытое отрицание монополистического господства делает невозможным объяснение таких процессов, как безудержный рост цен на протяжении целых десятилетий, разорение и гибель миллионов мелких и средних предприятий в капиталистических странах и т. п. Что касается распределения ресурсов, то при «отвлечении» от монополий совершенно невозможно понять почему, например, в США на какой-нибудь 1/2000 предприятий сконцентрирована ⅓ капитала всей страны. Разве можно абстрагироваться от причин столь неравномерного распределения ресурсов? Между тем буржуазные экономисты, озабоченные стремлением во что бы то ни стало отвлечь внимание масс от гнета монополий и противоречий, ими порождаемых, доводят метод абстракции до абсурда и лишают исследование капиталистической экономики всякого реального содержания.

Особенно «прославился» своим крайне абстрактным подходом к проблеме монополий американский экономист Ф. Найт. Он известен не только как представитель «абстракционизма» в теории, но и как ярый враг прогресса в политике. Согласно его теории капиталистическое общество носит атомистический характер, состоит из небольших хозяйственных единиц. В экономике, которую Найт отождествляет с рынком, царит, по его мнению, гармония, а монополия возникает лишь как временное и случайное нарушение рыночного равновесия. При этом Ф. Найт утверждает, что силу монополий не следует преувеличивать и что общество весьма заблуждается относительно природы тех зол, которые исходят из монополии.

К отрицанию наличия монополий в капиталистическом обществе приходит и другой американский экономист Ф. Махлуп, хотя книга, где он это «доказывает», называется «Политическая экономия монополии». Он отрицает наличие монополии только потому, что не имеется фиксированных количественных критериев отграничения монополистических предприятий от немонополистических: нет чётких граней между средней и монопольной прибылью, не существует измеримых признаков монополизации в результате слияния предприятий, ибо трудно «точно исчислить, насколько возрастает монополистическая сила в результате такого слияния». Софистический приём Махлупа сводится к использованию отсутствия точных данных, иллюстрирующих экономические явления и закономерности, для отрицания наличия самих этих процессов. Но ведь экономические закономерности не перестают быть таковыми и тогда, когда они действуют как тенденции. И главное состоит не в бухгалтерско-статистическом измерении экономического процесса, а в выявлении его экономической природы. Между тем бесчисленные данные статистики и балансов корпораций свидетельствуют о постоянном выделении горстки монополистических гигантов из океана крупных, средних и мелких фирм, об устойчивом превышении нормы прибыли, полученной монополиями, по сравнению с нормой прибыли прочих предприятий, о систематическом возрастании силы монополий в результате поглощения ими ослабевших конкурентов.

«Доказав», что капиталистических монополий не существуем Найт и Махлуп затем «доказывают», что монополии всё же существуют. «Каждое предприятие есть практически монополия», — заявлял Найт. А Махлуп «нашёл» монополии в древнем Вавилоне, в своде законов Хаммурапи и в сочинениях Аристотеля. Эту внеисторическую позицию разделяет западногерманский экономист В. Ойкен, заявивший, что стремление к монополии существует везде и во все времена. Таким образом, буржуазные экономисты вопреки объективной логике экономического развития «не признавали» перехода современного капитализма в стадию господства монополий и в то же время объявляли монополию надысторической категорией. Иными словами, монополия ими оправдывалась как извечная форма экономических отношений, но всячески маскировалась как господствующая форма экономических отношений эпохи империализма.

1.2.  Изображение империализма как «пройденного этапа»

В условиях становления системы господства монополий буржуазные идеологи не чуждались исследования объективных процессов развития «новейшего капитализма», а английский либеральный экономист Дж. А. Гобсон даже «дал очень хорошее и обстоятельное описание основных экономических и политических особенностей империализма» [2].

Ныне буржуазная политическая экономия уже не решается на всесторонний анализ монополистической теории капитализма. Наиболее рьяные апологеты монополий поспешили известить мир, что империализм — якобы пройденный этап в историческом развитии общества, что «устарело» и ленинское учение о монополистическом капитализме.

«Слияние конкурентов для достижения монополий в промышленной отрасли, типичное для объединений начала нынешнего столетия, перестало быть главным предметом интереса», — пишет американский экономист А. Каплан.

Лучшим аргументом против измышлений буржуазных экономистов всегда были и остаются факты. А они свидетельствуют, в частности, о росте числа слияний корпораций и образовании всё более мощных объединений, т. е. об интенсификации процесса централизации капитала. Так, в США в 1897–1903 гг. произошло около 3 тыс. слияний, в 1924–1929 гг. около 5 тыс., а в 1960–1969 гг. лишь в добывающей и обрабатывающей отраслях имело место свыше 10 тыс. слияний и поглощений одних компаний другими. При этом в 1968 г. впервые в истории капитализма среди поглощенных оказалась компания-миллиардер. Законы концентрации и централизации капитала, рождающие монополию, продолжают действовать с возрастающей силой.

Столь же безуспешны и атаки буржуазных экономистов против ленинского учения о финансовом капитале. Типичным, например, является заявление английского экономиста Э. Ролла: «Всего пятьдесят лет тому назад марксисты, имея в виду проникновение банковских интересов в крупную индустрию, могли писать о росте финансового капитала. Но сегодня ситуация прямо противоположна. Огромные собственные ресурсы привели к самофинансированию и к преобладанию современного промышленника над финансистом».

Однако ленинское учение о финансовом капитале исходит не из одностороннего проникновения банковских интересов в промышленность, а из взаимопроникновения, слияния капиталов (не только интересов) промышленных и банковских монополий воедино в финансовом капитале. Далее, увеличение доли самофинансирования в общей сумме капиталовложений промышленных монополий не ослабляет власти финансовой олигархии, а, наоборот, выступает как проявление её усиления. Ведь производство прибавочной стоимости осуществляется в сфере реального, а не фиктивного капитала. Путем расширения вложений собственных средств и средств подконтрольных ей промышленных монополий в производство финансовая олигархия укрепляет материальную базу своего господства, умножает реальный капитал, стоящий за ценными бумагами. Самофинансирование, увеличивая действительно накопляемый капитал, вызывает рост курса акций на фондовой бирже. Главные прибыли сегодня, как и в начале века, получают «гении финансовых проделок».

Столь же безуспешны попытки буржуазных идеологов объявить «устаревшими» такие черты империализма, как вывоз капитала, экономическую и политическую экспансию за границей. Дело доходит до того, что «опровергатели» ленинизма попадают в курьезное положение. «Попытки ортодоксальных марксистов объяснить американское присутствие во Вьетнаме с ленинских позиций — необходимостью поисков новых путей для капиталовложений — явно несостоятельны», — провозглашал американский экономист Артур Шлезингер и «аргументировал» это тем, что «американское правительство уже сейчас затратило на Вьетнам больше денег, чем американские предприниматели могут надеяться возвратить в течение столетия». Но ленинская теория империализма отнюдь не сводит любой акт экспансии или агрессии империализма к непосредственным поискам сфер для помещения капитала. И присутствие американских агрессоров во Вьетнаме объяснялось прежде всего тем, что империализм США взял на себя роль мирового жандарма и охранителя всей международной системы капиталистического гнёта. Если же у американских агрессоров, натолкнувшихся на непреодолимое сопротивление героического вьетнамского народа, «не сходится баланс» и нет никакой надежды вернуть свыше 150 млрд. долл., затраченных на эту войну, то это свидетельствует не об «опровержении» ленинского учения, а о подрыве позиций самого империализма и несостоятельности его апологетов. Именно с позиций ленинизма только и можно объяснить поражения международного империализма, наносимые ему борющимися за свою свободу народами.

Наскоки на ленинскую теорию империализма, искажение реальной действительности монополистического капитализма не приносят буржуазной политической экономии и ее заказчикам желаемого результата — воздействия на массы. Отсюда переход буржуазных идеологов к замаскированным формам защиты империализма.

1.3.  Апелляция к «корпоративной революции»

Изгнанию частнокапиталистической монополии из буржуазной политической экономии посвящены труды американского экономиста Гарднера Минза. Этот экономист и его последователи не пожалели резких слов в адрес монополии. Как это случается со всеми буржуазными критиками капитализма, резкость критики прямо пропорциональна вере критикующих в чудодейственность предлагаемых ими собственных рекомендаций. Проповедники так называемой «теории корпоративной революции» уверяют, что ими найдено средство избавиться от монополии с помощью… корпораций. Капиталистические корпорации изображаются в данной «теории» как совершенно новый «институт», отличный от монополистической собственности. В корпорации, утверждал Г. Минз, осуществляется контроль без собственности. «Корпорация, — писал Минз, — разрушила самую суть частной собственности, отделив собственность от контроля». В этом-де и суть «корпоративной революции», якобы низвергающей монополии. Корпорации изображаются как коллективы людей, преследующие общие, «корпоративные» цели. Высшей целью корпорации объявляется «максимальная польза», а средством к ее достижению — «администрируемая цена», устанавливаемая администрацией корпорации независимо от какого бы то ни было воздействия конкуренции. Общественный строй, возникающий на основе «корпоративной революции», был окрещён «коллективным капитализмом». Таким образом, монополистический капитализм со всеми его пороками уступает место тоже капитализму, но уже «коллективному».

Теоретики «корпоративной революции» выводят происхождение корпорации из массированного применения техники в производстве, игнорируя реально существующие производственные отношения. Минз определяет корпорацию всего лишь как организацию, отвечающую требованиям современной технологии и массового производства. Правда, «корпоративисты» ставят проблему соотношения собственности и контроля. На них явно оказал влияние известный тезис марксистской политической экономии об отделении капитала-собственности от капитала-функции. Но понять диалектическую суть этого положения буржуазные экономисты оказались не в состоянии, и эта ограниченность метода мышления привела их к механическому противопоставлению собственности и контроля.

Между тем именно в капиталистической корпорации контроль над её ресурсами со стороны горстки крупнейших собственников выступает как форма реализации преимущественно монополистической собственности. Монопольный контроль и монополистическая собственность слиты воедино. Администрация корпораций лишь приказчик финансовой олигархии, а не какой-то «суверенный контролёр». Именно в интересах верхушки акционеров администрация корпораций устанавливает цены, от которых «максимальную пользу», т. е. наивысшую прибыль, получает та же олигархия. Г. Минз логически не смог объяснить как «администрируемая» цена, якобы независимая от конкуренции, совмещается с «максимальной пользой», определяемой с учетом конкурентных позиций на рынке. Отсутствие понимания Г. Минзом диалектической связи между монополией и конкуренцией дало о себе знать.

Под «коллективным капиталистом» Минз и его единомышленники понимают не союз капиталистов, а, во-первых, общность интересов капитала корпорации и эксплуатируемых ею рабочих и служащих и, во-вторых, упоминавшуюся ранее «диффузию» собственности, т, е, массовое распространение акций среди населения.

Понятно, что в рамках корпорации наёмные трудящиеся и капиталисты не могут объединить свои интересы, ибо они антагонистичны. В масштабах всего общества эти интересы также не согласуемы. Можно ли объединить интересы всех держателей акций в США, если ¾ акций находится в руках 1% населения? Между тем поверхностный, некритический подход к таким фактам, как навязывание трудящимся мелких акций, стал для теоретиков «корпоративной революции» основой громогласных заявлений о ликвидации частной собственности без ликвидации самого капитализма. Более того, поскольку таким образом «уничтожается» частная собственность, постольку объявлено ненужным направленное против нее революционное учение Маркса и Ленина. «Корпоративная резолюция, — писал Г. Минз, — является той революцией, которая так фундаментально подрывает основу коммунизма — марксистскую теорию». «Корпоративная революция» имела целью не устранение частной монополии, а маскировку её сущности. Недаром идея о том, что капиталисты и эксплуатируемые ими рабочие и служащие якобы составляют в корпорации единый коллектив, была принята на вооружение при насаждении фашистских промышленных корпораций режимами Гитлера и Муссолини. Таково было практическое применение и логический конец теории «корпоративной революции». А ведь её авторы начинали с «критики» и даже со словесного «уничтожения» монополий! Такова объективная логика антикоммунизма, ибо нельзя быть одновременно противником и капитализма и коммунизма.

1.4.  Теория монополистической конкуренции

При анализе рыночных отношений монополии рассматривались буржуазными экономистами как нарушение прежней «совершенной» конкуренции. Поэтому первая специальная работа о монополии, которую выпустила в 1933 г. в Англии Джоан Робинсон, называлась «Экономика несовершенной конкуренции». В том же году в США вышла «Теория монополистической конкуренции» Э. Чемберлина. Оба экономиста исходили из теории «предельной полезности» и пришли к одинаковым в основном оценкам роли и места монополий на рынке.

В этой «теории» природа монополии выводится или из захвата какого-нибудь фактора производства (Дж. Робинсон), или из дифференциации товарного мира. Продавцы неодинаковых товаров суть все монополисты. А монополия означает наличие лишь одного продавца каждого специфического товара. Монопольное положение, т. е. отсутствие конкуренции, выражается в возможности произвольно устанавливать цену в целях получения монопольной прибыли, в том числе путём сокращения предложения монополизированного товара. Иными словами, уровень цен устанавливается на рынке монополистами, а конкуренция становится от этого несовершенной. Развивая эту идею, американский экономист П. Самуэльсон пишет, что вмешательство монополии в действие предложения и спроса вероятно является злом. Однако согласно авторам этой «теории» монополия есть лишь временная ситуация на рынке, продолжающаяся до тех пор, пока производство монополизированного товара не будет освоено другими. Постоянная монополия на какой-либо товар, т. е. «чистая», абсолютная монополия, как признавал Э. Чемберлин, в реальной жизни «фактически почти отсутствует». Зато весьма распространена олигополия, т. е. наличие немногих крупных продавцов, делящих между собой рынки. Таким образом, монополия была переименована вульгарной политической экономией в олигополию. Этим актом буржуазная экономическая наука пыталась убить двух зайцев: порассуждала перед публикой о монополии, монопольной цене и прибыли и объявила, что при господстве олигополии отрицательные моменты монополизации исчезают.

Теория «несовершенной», или олигополистической, конкуренции антинаучна и апологетична.

Во-первых, эта «теория», сводя монопольное положение к рыночной комбинации, к случаю «на рынке», затемняет источник происхождения монополий — концентрацию производства и капитала. Дж. Робинсон отрывает монополию на факторы производства от размеров самого производства, а Э. Чемберлин прямо отрицал значение размера предприятия как фактора монополизации.

Во-вторых, исходя из «дифференциации» товара, данная «теория» выдает за признаки монополии такие специфические признаки товара, как упаковка, фасовка, маркировка, форма обслуживания и т. п. Но эти различия характеризуют продукцию всех фирм, включая мелкие.

В-третьих, поскольку монопольными ценами и монопольными прибылями считаются по этой «теории» лишь цены и прибыли на «редкие факторы» или «дифференцированные» товары, с олигополистов заранее снимаются возможные обвинения насчет взвинчивания цен и т. п.

«Теория олигополии» посредством ухода от экономического анализа в семантику (монополия по-гречески — один продавец, олигополия — много продавцов) призвана скрыть несомненный факт монополистического господства в экономике современного капитализма.

1.5.  Теория «уравновешивающей силы»

Теория «уравновешивающей силы» признана в буржуазной науке «весьма удачным» названием системы аргументов в защиту монополии. Ее автором явился американский экономист Дж. Гэлбрейт, ставший благодаря этому «вкладу» известным идейным защитником крупного бизнеса. Согласно его теории монополии продавцов противостоят монополии покупателей. Дж. Гэлбрейт писал: «В действительности появляются новые ограничения частной мощи, заменяющие конкуренцию. Они выражены тем же процессом концентрации, который ущемляет или разрушает конкуренцию. Но они появляются не на той же стороне рынка, а на противоположной: не среди конкурентов, а среди потребителей или поставщиков. Целесообразно иметь наименование этого двойника конкуренции, и я называю его уравновешивающей силой».

По утверждению Гэлбрейта, силой, противодействующей монополиям, являются объединения покупателей, розничных торговцев, кооперативы крестьян или фермеров и профсоюзы. Но совершенно очевидно, что никакие «союзы» покупателей не могут выстоять против монополистических объединений, а объединения мелких торговцев всецело зависят от монополий, как и фермерские кооперативы зависят от монополистических закупок их продукции. Наконец, профсоюзы рабочих и служащих не могут быть приравнены к монополиям, хотя такое «уравнение» трудящихся с монополистами и является главной социальной целью теории «уравновешивающей силы».

2.  Критика буржуазных теорий государственно-монополистического капитализма

Под воздействием объективных экономических закономерностей, обостряющихся социальных противоречий буржуазная экономическая мысль пришла к выводу о том, что спасение капитализма надо искать во вмешательстве буржуазного государства в капиталистическую экономику, в использовании государства для борьбы против экономической неустойчивости и потрясений. Началось открытое восхваление государственного вмешательства, разрабатываются многочисленные варианты теории и политики «регулируемого капитализма».

2.1.  Кейнсианское «открытие» государства

Английского экономиста Джона Мейнорда Кейнса буржуазные идеологи сравнивают с Коперником и Дарвином, а его теорию называют «кейнсианской революцией».

В чём же привлекательность кейнсианского учения для буржуазии, почему с учением Кейнса связывают новый этап в развитии буржуазной политической экономии? Кейнсианство представляет переломный момент в истории буржуазной политэкономии не только с точки зрения самой вульгарной экономической мысли, но и при оценке этого учения с позиций политической экономии рабочего класса.

Нужна была известная научная смелость, несвойственная буржуазному экономисту, чтобы, подобно Кейнсу, выступить с утверждением, что вопиющие контрасты капиталистической действительности не представляют собой некоего случайного нарушения якобы свойственного капитализму рыночного равновесия, а порождаются диспропорциями и антагонизмами, органически присущими системе частного предпринимательства. Доказывая, что безработица и кризисы перепроизводства суть не случайные, стихийные бедствия, а порождение самого действия капиталистического рыночного механизма, Кейнс высмеял теоретические построения тех буржуазных экономистов, которые апологетически изображали капиталистическое общество как экономически гармоничную систему, основанную на действии закона спроса и предложения. Этими выводами Кейнс открыто признал банкротство всей предшествующей буржуазной экономической мысли в объяснении причин кризисов и безработицы.

Если бы смелость Кейнса выразилась в обличении присущих капиталистической экономике язв и диспропорций, буржуазия вряд ли подняла бы его на щит как реформатора её экономической политики и мысли. Пафос своих обличений догмы о рыночном равновесии Кейнс черпал не в идее о неизбежности гибели капитализма, а, напротив, в мысли о возможности спасения этого строя. И такую возможность Кейнс, а вслед за ним и вся буржуазия XX в. увидели в использовании государства для регулирования экономических процессов, для восстановления нарушенного экономическими кризисами равновесия. Кейнс не был первым среди буржуазных экономистов, кто указал на необходимость государственного вмешательства в хозяйственную жизнь. Но он впервые провозгласил необходимость постоянного, систематического регулирования экономических процессов государственной властью. Поэтому Кейнса можно считать родоначальником буржуазных теорий государственно-монополистического регулирования капиталистической экономики, а кейнсианство — исходной концепцией регулируемого капитализма.

Отправным пунктом теории Кейнса выступает некий основной психологический закон. «Основной психологический закон, — писал Кейнс, — состоит в том, что люди склонны, как правило, увеличить своё потребление с ростом дохода, но не в той же мере, в какой растёт доход». Из «человеческой природы» Кейнсом выводятся и другие исходные категории его теории: «склонность к сбережению», «побуждение к капиталовложениям» и т. п. Поскольку, рассуждает Кейнс, с ростом доходов склонность к сбережению преобладает над «склонностями» потребления и инвестирования, то совокупный спрос общества становится недостаточно эффективным. Отсюда — кризисы и безработица. Чтобы ликвидировать кризис и безработицу, необходимо создать «эффективный спрос», т. е. стимулировать до максимума капиталовложения и потребление. Рост капиталовложений, по Кейнсу, приведёт к росту занятости и кратному приросту дохода («эффект мультипликатора»). А чтобы прирост дохода расходовался в качестве капиталовложений, а не оседал в форме сбережений, Кейнс предлагал понижать норму ссудного процента. Средством достижения «эффективного спроса», а значит, и «полной занятости» Кейнс считал государственное вмешательство. «Государство должно будет осуществлять своё руководящее влияние на склонность к потреблению частью путём соответствующей системы налогов, частью фиксацией нормы процента и частью, может быть, ещё и другими способами». Государственное вмешательство Кейнс называл «жизненной необходимостью».

Кейнсианская теория по своему содержанию является ''откровенной апологетикой''.

Возможность меньше потреблять относительно растущей массы дохода возникает не у всего общества и вытекает не из «человеческой природы», как утверждает Кейнс, а только из того, что капиталист (а не «человек») получает всё бо́льшую массу прибавочной стоимости, которую расходует на личное потребление и инвестиции. «Капиталист может поэтому жить более роскошно и в то же время усиливать свое «воздержание»» [3], — саркастически отмечал К. Маркс, как бы предвидя появление кейнсианства. И «склонность к сбережению», «побуждение к инвестированию» выражают не общечеловеческие черты, а исключительно экономические интересы собственника капитала, ибо неимущему пролетарию нечего сберегать или инвестировать.

Кризисы перепроизводства наряду с безработицей коренятся не в недостаточности «совокупного» спроса, а в отставании роста платёжеспособного спроса трудящихся от спроса капиталистов на средства производства.

Стимулирование капиталовложений путём понижения нормы ссудного процента государством и регулирования налогов в конечном счёте усилило бы как раз те тенденции, которые снова и снова ведут к отставанию платёжеспособности трудящихся от потенций капиталообразования. Следуя рецепту Кейнса, государство может лишь водить экономику по «заколдованному кругу».

Система Кейнса отличается крайней абстрактностью, доводимой порой до абсурда. Она трактует об обществе, где есть капитал, процент, безработица, но нет никаких классов, о производстве без технического прогресса и роста органического состава капитала, об экономических кризисах, порождённых внезапной сменой чьих-то оптимистических оценок конъюнктуры пессимистическими. К этому следует добавить, что под «полной занятостью» Кейнс понимал не полную ликвидацию безработицы, а лишь поддержание последней на уровне, стимулирующем капиталообразование.

Империалистическую буржуазию, нашедшую идеологическое обоснование для использования своей государственной машины в целях укрепления своего господства, больше заинтересовало не само теоретическое содержание системы Кейнса, а практические выводы из нее. Эти выводы опирались на учёт некоторых реальных процессов и противоречий капиталистической действительности. Ряд выводов Кейнсом был сделан под воздействием разгрома Марксом пресловутого закона Сэя, а также под влиянием положений марксизма о невозможности стихийного достижения равенства сбережений и капиталовложений ввиду несовпадения условий производства и реализации прибавочной стоимости. Кейнс учёл также опыт государственного регулирования экономики в период первой мировой войны.

Для спасения основ капитализма Кейнс предлагал империалистическому государству проведение политики увеличения налогов, «управляемой» инфляции, организации общественных работ для трудящихся и милитаризации экономики. Правда, Кейнс делал эти предложения как бы мимоходом, вскользь указывая, что для увеличения занятости хороши даже такие способы, как сооружение пирамид и войны. В правящих кругах капиталистического мира намёк был понят и стало популярным признание: «Мы все теперь кейнсианцы».

Не случайно теоретические выкладки Кейнса были поддержаны впервые в гитлеровской Германии. Главари фашистского рейха увидели в кейнсианских идеях оправдание политики превращения своей страны в военно-каторжную тюрьму. Гитлеровский министр финансов и экономики Я. Шахт признавал, что идеи Кейнса представляют теоретическое объяснение и оправдание национал-социалистической экономики.

В США идеи Кейнса поначалу были встречены насторожённо, как «чересчур радикальные», но вскоре были поддержаны сторонниками «нового курса», связанного с организацией общественных работ для безработных и расширением других форм правительственного вмешательства в экономику. Всюду буржуазия видела в кейнсианстве щит капиталистических порядков, оплот против научного коммунизма. Своим прислужничеством перед империалистическим государством Кейнс подтвердил оценку, данную ему В. И. Лениным ещё в 1919 г. В. И. Ленин говорил, что Кейнс — «заведомый буржуа», «английский мещанин» [4]. (За свои заслуги в защите капитализма Кейнс к концу своей жизни был удостоен титула лорда.)

2.2.  Неокейнсианство

Противоречия реальной действительности опрокинули кейнсову схему, вызвали разочарование буржуазных кругов в этой доктрине. Но кейнсианство проявляет живучесть и приспособляемость к новой исторической обстановке, превратившись в неокейнсианство. Его отличия от исходной доктрины сводятся к тому, что оно анализирует не момент нарушения равновесия в экономике и восстановление его («статическое равновесие» Кейнса), а длительный период устойчивого экономического роста («динамическое равновесие» Р. Харрода и Е. Домара). Соответственно и кейнсова задача достижения равновесия сбережений S (savings) и капиталовложений I (investments), т. е., чтобы S = I, в неокейнсианстве видоизменяется в формулу S = CrG, где S — сбережения, Cr — капиталоемкость, a G (growth) — темп роста капиталовложений.

Иными словами, неокейнсианцы пытаются доказать возможность долговременного равенства сбережений и капиталовложений, которое, как это показано выше, недостижимо при капитализме ввиду несовпадения условий производства прибавочной стоимости и условий её реализации. Неокейнсианство выступает как попытка теоретического обоснования возможности устойчивых темпов развития капитализма в его экономическом соревновании с социализмом. Но лучшим опровержением неокейнсианства выступает сам ход этого соревнования, когда социалистические государства обеспечивают высокие устойчивые темпы роста, а для капиталистической экономики характерны частые спады.

2.3.  Теории «смешанной экономики»

Ускоренное развитие государственно-монополистического капитализма, выражавшееся в огосударствлении экономической диктатуры монополистического капитала, привело к появлению на свет множества оправдывающих эти процессы «теорий» буржуазных экономистов, как бы подзадоренных кейнсианской находчивостью.

Возникают «антикризисные» и «антициклические» теории, затем концепции долгосрочного экономического прогнозирования и программирования, а также другие конструкции «регулируемого» или даже «планируемого» капитализма. Буржуазные экономисты утверждают, что произошла «революция в экономических функциях государства». Эта «революция», — уверяет американский экономист Дж. Кларк, — может быть обозначена одним термином «планирование». Естественно, ни о каком подлинном планировании экономики в масштабе всего общества при государственно-монополистическом капитализме не может быть и речи, ибо львиная доля средств производства, банки, земля находятся в руках частнокапиталистического сектора, а движущей силой экономического развития выступает не общественный, а частный интерес — максимизация капиталистической прибыли.

Но буржуазные идеологи идут дальше, говоря, что происходит «революция» не только в экономических функциях современного капиталистического государства, но и коренные изменения в структуре капитализма.

Объясняя факты соединения силы государства с силой монополий, буржуазные экономисты различных школ пришли к единому выводу, что в результате возникла некая «смешанная экономика». Некоторые американские экономисты называют ее «двойной», французские — «согласованной», западногерманские — «свободным социальным рыночным хозяйством».

Все теоретики «смешанной экономики» исходят из возможности контроля над рыночной стихией со стороны государства без покушения на устои частного предпринимательства. «Наше общество, — пишет американский экономист Э. Хансен, — превратилось в смешанную государственно-частную экономику, где мощные операции бдительного и мудрого правительства выступают как стабилизирующая и поддерживающая сила». Как видно, Хансена интересовал не столько вопрос о природе «смешанной экономики», сколько стремление воздать хвалу правительственным мерам по регулированию. Но жизнь зло посмеялась над этой «мудростью». В год выхода книги Хансена «Американская экономика» (1957) на экономику США вопреки всем стабилизирующим мерам обрушился очередной кризис, в 1960–1961 гг. она пережила дополнительный спад, в 1962 г. — биржевой крах, в 1969–1971 гг. — новый кризис.

Что же касается характера «смешанной экономики», то, по мнению Э. Хансена, её «двойственность» выражается в наличии встроенных стабилизаторов — государственных налогов и бюджетных расходов. Как правоверный кейнсианец Э. Хансен выводит формулу равновесия: C + S + T = C + I + G, где C — потребление; S — сбережения; T — налоги; I — капиталовложения; G — правительственные расходы.

Нетрудно заметить, что поскольку C = C, a G = T, то остается исходная кейнсова схема I = S. «Встроенные стабилизаторы, — уверяет Хансен, — могут действовать достаточно эффективно исключительно вследствие чрезвычайно возросшей роли государственных расходов и поступлений налогов». И здесь действительность опрокинула выкладки «американского Кейнса» (так называют Э. Хансена в среде буржуазных экономистов). Безудержное разбухание налогов и правительственных расходов, особенно военных, вызвало хронический дефицит государственного бюджета и платёжного баланса США.

Английские экономисты видят в «смешанной экономике» всего лишь «сосуществование наряду с предприятиями, находящимися в общественной собственности, частных предприятий, действующих при некоторых ограничениях со стороны государства». Но такой поверхностный подход явно недостаточен для выявления природы «смешанной экономики». Государственно-монополистическая экономика это не просто «сосуществование» двух секторов, а их прочное взаимодействие, взаимопроникновение и поддержка. Но остановка на констатации сосуществования двух секторов вполне устраивает буржуазных экономистов, ибо признание сращивания монополий и государства в единый механизм ведёт в слишком опасную зону, где обнаруживается исторический предел капиталистических производственных отношений.

Западногерманская трактовка идеи «смешанной экономики» в силу исторических особенностей послевоенного развития монополистического капитала ФРГ носит отпечаток теорий неолиберализма.

С экономической точки зрения условия для накопления монополистического капитала ФРГ сложились столь благоприятно, что в течение длительного времени в прямом государственном регулировании стихийно развернувшегося процесса капиталообразования не было необходимости. С социальной точки зрения временная нерасположенность монополий ФРГ к государственному вмешательству в экономику объяснялась общим враждебным отношением западногерманской буржуазии к успехам первого на немецкой земле социалистического государства ГДР. Для теоретического обоснования своего господства монополистическая буржуазия западногерманского империализма использовала концепцию «социального рыночного хозяйства».

В отличие от старых либералов, отстаивавших принцип абсолютного невмешательства государства в дела свободного частного предпринимательства, неолибералы признают необходимость государственного регулирования экономики. Но целью активной политики государства должно стать, по мнению неолибералов, поддержание «свободной конкуренции», обеспечение «простора для рыночных отношений».

Известна образная схема, нарисованная одним из неолибералов, «социального рыночного хозяйства». Экономика в ней изображается футбольным полем, предприятия — футболистами, а государство — арбитром со свистком. Но этот «идеал» конкуренции как «игры по правилам» оказался неосуществимым в Западной Германии, как и в любой стране государственно-монополистического капитализма. Ибо всюду государство-арбитр совмещает с судейскими правами функции играющего тренера.

Признание активного вмешательства государства в «рыночную экономику» характерно для теории «великого неоклассического синтеза», пропагандируемой американским экономистом П. Самуэльсоном. Он писал, имея в виду капитализм: «…Наша экономическая система — это «смешанная» система свободного предпринимательства, экономический контроль которой осуществляется со стороны как общества, так и частных институтов». По Самуэльсону, государство оказывается «обществом», а монополии — всего лишь «институтами». По сути дела, эта концепция есть не что иное, как апологетическое описание механизма государственно-монополистического регулирования экономики США.

В различных трактовках идей «смешанной экономики» проявляются лишь особенности в формах сращивания монополий и государства в единый механизм, неодинаковые ступени зрелости этого процесса, но не различия в его классовой сущности и экономической природе. Для всех вариантов теории «смешанной экономики» характерны такие черты, как:

1) признание, что собственные внутренние силы капиталистической экономики уже не в состоянии обеспечить её стабильность;

2) защита (открытая или прикрытая) усиления государственного вмешательства, сращивания государства с монополиями в единый механизм эксплуатации, ограбления и гнёта;

3) прикрытие классовой природы процесса этого сращивания, ведущего к подчинению экономики и всей общественной жизни монополистическому капиталу, изображение данного процесса в виде установления равноправного партнерства «коллективного» и «частного» интересов;

4) апология государственно-монополистического регулирования как якобы надклассовой и гуманной миссии в интересах всеобщей экономической «стабильности», «равновесия» и социальной гарантии.

Марксистская политическая экономия в борьбе с буржуазной апологетикой обнажила реакционную классовую сущность государственно-монополистического капитализма как системы усиления эксплуатации и угнетения трудящихся, показала его роль в доведении до крайней черты всех противоречий буржуазного общества. Государственно-монополистический капитализм может считаться «смешанной экономикой» лишь в том смысле, что в нём смешаны все антагонизмы перезрелого капиталистического общества.

2.4.  «Новое индустриальное общество»

Чтобы подчеркнуть отличие своих взглядов от концепций «смешанной экономики», известный американский экономист Дж. К. Гэлбрейт дал своему главному теоретическому произведению название «Новое индустриальное общество». Теория Гэлбрейта призвана найти приемлемые для буржуазии ответы на основные вопросы, порождаемые процессами сращивания монополий с капиталистическим государством, и дать по этим ключевым проблемам бой ленинскому учению об империализме.

Отличительная черта гэлбрейтовской концепции государственно-монополистического капитализма заключается в том, что государство выступает в ней не в качестве волевого начала, свыше вмешивающегося в экономику, а как власть, органически связанная с экономикой и систематически регулирующая экономические процессы. Такой подход выражает некоторые объективные стороны экономического развития и взаимоотношения экономики и политики, включает элементы достоверного объяснения действительности, скрадываемые, впрочем, общими политико-экономическими выводами самого Гэйлбрейта.

Логика новой теории Гэлбрейта такова. Рост масштабов капиталистического производства, массированное применение всё более совершенной техники привели к возникновению гигантских корпораций, совокупность которых Гэлбрейт называет «индустриальной системой». В свою очередь, индустриальная система, по Гэлбрейту, это определяющая черта «нового индустриального общества». Огромные масштабы применяемых корпорациями капиталов и техники, рассуждает далее он, порождают необходимость планирования, подрывают роль рынка, ведут к вытеснению рыночных отношений. Имея в виду капитализм, Гэлбрейт продолжает: «…наша экономическая система, под какой бы формальной идеологической вывеской она ни скрывалась, в существенной своей части представляет собою плановую экономику». Плановое руководство производством у Гэлбрейта осуществляет новое социальное образование — «техноструктура», куда включаются высшие менеджеры, инженеры всех профилей — все вплоть «до работников в белых и синих воротничках, обязанность которых состоит в том, чтобы более или менее механически подчиняться распоряжениям и заведенному порядку». Техноструктура «избавляет» производство от погони за максимумом прибыли и стремится лишь к максимизации объёма продаж. Далее, поскольку общий интерес техноструктуры и государства состоит в планировании экономики, обнаруживается тенденция к их слиянию. Основой «нового индустриального общества» является слияние государства с корпорациями в единый механизм — таков главный политико-экономический вывод Гэлбрейта.

Гэлбрейт первым среди буржуазных политэкономов признал, что в условиях господства монополий соотношение между рыночным и плановым началами изменяется, планомерная организация производства идет на смену товарным рыночным отношениям. Он предлагает формулу: «не рынок контролирует фирму, а планирующая корпорация (фирма) подчиняет своему контролю рынок». Гэлбрейт обнажил анатомию подчинения рынка зачаткам планомерности уже в рамках капитализма. Тем самым Гэлбрейт нанёс ещё один удар по апологетике рынка как верховного регулятора производства.

Теория «нового индустриального общества» является свидетельством кризиса буржуазной экономической мысли прежде всего потому, что в ней имеет место принятие некоторых марксистских положений (о возникновении монополистического сектора в капиталистической экономике, о подрыве товарного производства и рыночных отношений началами планомерности в рамках монополистического сектора).

Несостоятельность теории «нового индустриального общества» видна из следующего. Вытеснение единоличного предпринимателя гигантскими корпорациями означает не «ликвидацию» власти капитала, а, напротив, её укрепление, превращение её в диктат финансового капитала над всей экономикой, в том числе и контроль над самими корпорациями. Пресловутая «техноструктура», в которой Гэлбрейтом смешаны политико-экономические, социальные и организационные стороны управления, является по существу служанкой финансовой олигархии. К тому же Гэлбрейт явно запутался в попытке доказать, что техноструктура «выводит» производство из-под действия законов прибыли. Он не понимает, что снижение цен при росте производства не закрывает путей максимизации прибыли. Процесс сращивания монополии и государства Гэлбрейт лишает классовой основы, сводя его к союзу «технократов» бизнеса и государственного аппарата, к их совместным заседаниям в комиссиях.

Социально-политические выводы Гэлбрейта выражают стремление буржуазной экономической науки «доказать» (в который раз) «неправомерность» социалистической революционной перспективы для развитых стран капитализма. «Аргументация» Гэлбрейта такова: государственная власть в обществе принадлежит собственнику решающего фактора производства. Ранее власть принадлежала собственнику земли, потом — собственнику капитала. По логике самого же Гэлбрейта, должна наступить очередь третьего «фактора» и установиться власть труда! Нет, спешит ответить Гэлбрейт, власть уже перешла к технократии, якобы отнявшей у рабочего класса перспективу государственного руководства обществом. «Следовательно, опасность наступления апокалиптического кризиса (такой ужасающей видится мещанину Гэлбрейту социалистическая революция. — Авт.) представляется ещё более далекой». По уверениям Гэлбрейта, «боевой дух» рабочего класса «смягчается», да и сама революция «утратила значение». Буржуазный экономист остается верным себе, когда закрывает глаза на уже совершившиеся в мире необратимые перемены под воздействием развёртывания социалистических революций, не понимает глубины и силы современного революционного процесса и его реальных перспектив. За отсутствием аргументов против революции он обращается к фальсификации истории рабочего движения, к клевете на революционный пролетариат.

Несостоятельность социальной утопии Гэлбрейта насчёт «классового мира» подтверждается реальностью классовых боёв, доказывается тем, что страх перед социалистической революцией пронизывает каждую строчку его трудов. В целом политико-экономический анализ структуры государственно-монополистического капитализма в теории «нового индустриального общества» свидетельствует о бессилии буржуазной науки перед выводами марксистской научной мысли.

2.5.  «Бунт» ультраправых экономистов

Крайне правые буржуазные экономисты видят в государственно-монополистическом капитализме чуть ли не «социализм» или, по крайней мере, «компромиссную систему». Они откровенно не признают никакого государственного вмешательства в частное предпринимательство. Этот «бунт» вызван значительным усилением государственно-монополистического регулирования, расширением его масштабов под воздействием обостряющихся внутренних противоречий капитализма. Поводом особенно частых «бунтов» со стороны реакционных экономистов и публицистов стало расширение социальных функций и реформистских мероприятий буржуазного государства, вынужденного порой идти на уступки рабочему классу. Особую ярость у этих политэкономических «ястребов» вызывают меры по налогообложению прибылей, личных доходов буржуа. Американский экономист Мизес запугивает буржуа, что будто каждый шаг к «элиминированию» прибыли является продвижением на пути к социальному развалу. Между тем государственно-монополистическое регулирование направлено прежде всего на сохранение самих устоев капитализма, а весьма высокая доля изъятия из общей массы прибылей в «общий котёл» государственно-монополистической системы остается самым эффективным орудием приспособления капитализма к новым условиям.

3.  Заключение

Капиталистические монополии означают такое обобществление, которое уже не вмещается в узкие рамки капиталистических производственных отношений и вплотную подводит к полному обобществлению. Отсюда и растерянность буржуазной политической экономии, то объявляющей монополию издревле присущей человеческому обществу, то оценивающей её как случайную ситуацию на рынке, то подменяющей вопрос об экономической сущности монополии упражнениями в семантике, то объявляющей монополиями организации трудящихся.

< Монопольная цена и монопольная сверхприбыль | Империализм

Разделы: Политэкономия, Неоконченное