Луиза Мишель (фр. Louise Michel, 29 мая 1830, Вронкур — 9 января 1905, Марсель) — французская революционерка, учительница, писательница, поэтесса, участница Парижской Коммуны.

1.  Детство и юность

Луиза Мишель родилась в деревне Вронкур. Луиза была дочерью простой крестьянки Марианны, прислуги адвоката Шарля Демаи, хозяина старого, полуразрушенного замка во Вронкуре. Луиза была «незаконнорождённой». По-видимому, отцом ребёнка был сын господина Демаи — Лоран, который поспешил вскоре после рождения девочки уехать и затем женился.

Шарль Демаи, у которого работала мать Луизы, был поклонннком Вольтера, Руссо и философов-энциклопедистов XVIII в. Он чутко отнёсся к обиженной Марианне и ребёнку: взял маленькую Луизу к себе, чтобы воспитать её. Жена Шарля Демаи была образованной и передовой женщиной. Она изучала музыку и философию, писала стихи и стремилась передать свои знания Луизе. Супруги Демаи внушали ей любовь к трудящимся и обездоленным и горячее желание облегчить их участь. Луиза с жадностью слушала рассказы деда о революционных событиях 1793 г., участником которых он был (он работал в одной из комиссий Комитета общественного спасения).

Луиза рано начала читать; одновременно она училась музыке, рисованию. Девочку пленяла поэзия и красочная, художественная форма крестьянского фольклора. Не по летам развитая, Луиза быстро усвоила целый ряд предметов школьного курса, пользуясь учебниками своего кузена — школьника Жюля. Из поэтов наибольшей любовью Луизы пользовался Виктор Гюго, многие пьесы и стихи которого она знала наизусть. Нередко она устраивала со своими сверстниками своеобразные «спектакли»:

Мечтательная и восторженная девочка рано решила, что революция — её призвание. Как она рассказывает в своих стихах, к ней однажды во сне явился образ Сен-Жюста, который сказал ей: «Слышишь голос, зовущий тебя? Час пробил, идём!».

Свои детские стихи Луиза посылала Виктору Гюго, который очень приветливо отвечал ей, одобряя её первые опыты.

Но вот умер старик Демаи, а спустя пять лет скончалась его жена. Хозяевами в замке Вронкур стали Лоран Демаи и его жена, надменная, мелочная и злая мещанка. Она презирала «незаконнорождённую» Луизу и ненавидела её за то, что покойный Демаи оставил Луизе маленькое наследство. Луизу буквально вышвырнули из замка, где протекло её детство и с которым были связаны самые дорогие её воспоминания. Опекун Луизы — нотариус Вуарон устроил её в Шомоне, главном городе департамента. Здесь Луиза училась на педагогических курсах, готовясь к званию учительницы.

2.  Жизнь и деятельность в период Второй Империи

Получив диплом, Луиза решила не поступать в государственную школу, так как не желала приносить присяги «узурпатору» Наполеону III, и уехала в январе 1853 г. в деревню Оделонкур (находившуюся очень близко от Вронкура, где жила её мать).

В 50-х годах в стране царил суровый режим. Все университеты и школы были поставлены под строжайший контроль реакционного духовенства и префектов. Естественно, что поведение смелой учительницы в Оделонкуре, открыто осуждавшей переворот и писавшей революционные стихи, обратило на себя внимание администрации. Луиза распространяла республиканские идеи среди своих учеников, крестьянских детей. Они часто вместе с учительницей пели в школе «Марсельезу». Однажды в церкви во время здравицы в честь императора все её ученики демонстративно вышли на улицу, шаркая своими маленькими сабо по плитам церковного пола.

В годы преподавания в школе Луиза Мишель продолжала свою литературную деятельность. Она писала статьи, фельетоны, направленные против режима Наполеона III. Однажды Луизу вызвали в Шомон к префекту для объяснения по поводу её фельетона, в котором цензор усмотрел оскорбление его величества императора и призыв к цареубийству. Однако ей удалось оправдаться.

В 1856 г. Луиза переехала в Париж, куда она давно уже стремилась, и поступила учительницей в женский пансион. В Париже Луиза Мишель вела скромную, строгую жизнь человека науки. Она задалась целью как можно скорее пополнить своё образование. Нередко отказывая себе в еде, она каждый свободный грош тратила на покупку книг, стремясь быть в курсе современной науки и литературы. Луиза самоучкой изучала философию и высшую математику, пыталась заниматься музыкальной композицией, писала фантастические оперы. Естествознание, химию и физику она изучала на вечерних курсах, помещавшихся на улице Отфейль и организованных обществом содействия начальному образованию. Эти курсы были тогда местом встреч республиканцев и революционно настроенной студенческой молодёжи. Именно там Луиза познакомилась с известными лидерами республиканской оппозиции — Жюлем Фавром, который был председателем этого общества, Жюлем Симоном и другими (в будущем — членами правительства Национальной обороны, палачами Коммуны). Луизе, в её наивном преклонении перед всем «республиканским», казались тогда одинаково революционными и лицемер Фавр и искренний революционер-бланкист Теофиль Ферре, с которым она познакомилась в одном из клубов Латинского квартала. «Революционерка чувства», она в ту пору не видела разницы между различными партиями оппозиции.

В это время Луиза Мишель сотрудничала в разных республиканских газетах, писала стихи, отражавшие её революционно-демократические взгляды.

Бланкисты своей проповедью немедленного революционного действия были близки и понятны Луизе Мишель. Подобно им она мечтала о завоевании «социальной республики» путём смелого нападения кучки заговорщиков и подобно им плохо разбиралась в тех конкретных социально-экономических и организационных мероприятиях, при помощи которых эта грядущая социальная республика должна быть построена после революции.

В последние годы Второй империи (1868–1870 гг.) Луиза нетерпеливо ожидала восстания против ненавистной империи. В начале 1870 г. был момент, когда казалось, что столкновение с правительством неизбежно, — похороны Виктора Нуара, убитого Пьером Бонапартом. Луиза присутствовала в толпе, переодетая мужчиной. Но в этот день выступления не произошло, так как ясно было, что силы революционеров малы по сравнению с правительственными силами, заранее подготовившимися к нападению.

Когда началась франко-прусская война, шовинистически настроенная буржуазия и наёмники империи — так называемые «белоблузники» (которые должны были изображать «простой народ») организовывали в Париже ура-патриотические манифестаций. Парижские рабочие и многочисленные представители Интернационала мужественно протестовали против войны, не нужной ни французскому, ни немецкому народам. В то время как по главным улицам Парижа шагали «белоблузники», совместно с полицейскими кричавшие: «В Берлин! В Берлин!», — из рабочих кварталов угрюмо двигались антивоенные манифестации рабочих, организованные членами Интернационала.

Все симпатии Луизы были на стороне рабочих: она понимала, что война нужна Наполеону III, чтобы укрепить свою власть. Спустя некоторое время в Париже узнали о неудачах французской армии; в Луизе крепнет убеждение, что только республика способна спасти Францию, «смыть с неё позор двадцати лет Империи». Слепо верит она своим друзьям-бланкистам и с глубоким сочувствием следит за их легкомысленной попыткой с ничтожными силами «произвести переворот».

14 августа 1870 г. группа бланкистов совершила нападение на казарму пожарных, помещавшуюся на бульваре Ла Виллет. Они надеялись, что им удастся провозгласить республику раньше, чем на фронте будет окончательно разгромлена армия, а вместе с нею и прогнившая Вторая империя. Эта неудачная попытка, никем не поддержанная, кончилась арестом двух бланкистов — Эда и Бридо, которых обвинили в содействии пруссакам.

Эд и Бридо были приговорены к смертной казни. Луиза Мишель развила огромную деятельность, чтобы их спасти. По её просьбе историк Мишле написал на имя губернатора Парижа Трошю петицию с просьбой о помиловании, которая была покрыта тысячами подписей. С этой петицией Луиза и её приятельницы-республиканки (Адель Эскирос и Андре Лео) явились на приём к губернатору и проявили необычайную настойчивость, добиваясь личного свидания с ним.

Их настойчивость возымела своё действие: они были приняты секретарём губернатора, который обещал сделать всё возможное и принял адрес под расписку. Действительно, казнь Эда и Бридо была отсрочена.

Спустя две недели Париж узнал о Седанской катастрофе. 4 сентября была провозглашена республика. Это спасло Эда и Бридо: все сидевшие в тюрьмах узники империи были освобождены. Они появляются на улицах Парижа, бледные от испытанных лишений и волнений. В их петлицы были воткнуты красные гвоздики — символ Республики. Этому моменту Луиза Мишель посвятила своё стихотворение «Красные гвозики».

3.  После свержения Второй Империи

Луиза полна республиканских иллюзий. Она не разделяет мрачных мыслей и опасений более осторожных людей (например, Лефрансэ), которые разгадали манёвр либералов, заранее подготовившихся к захвату власти. Она горячо приветствует не только освобождённых Ферре, Эда и Бридо — искренних республиканцев-демократов, но и лживого Жюля Фавра. «…У дверей Ратуши Жюль Фавр сжал в своих широких объятиях… Риго, Ферре и меня, называя нас своими дорогими детьми», — вспоминает потом Луиза Мишель этот момент.

Но розовым иллюзиям первых дней бескровной революции 4 сентября суждено было рано или поздно развеяться. Скоро Луиза увидала подлинное лицо членов «правительства национальной измены».

После свержения империи в массах были очень сильны патриотические, оборонческие настроения. У всех на уме было: «Спасти республику! Спасти Францию!». Катастрофическое положение на фронте приводило парижан в отчаяние. 18 сентября, рассказывает Луиза Мишель, «некоторым из нас, по большей части женщинам, пришла в голову мысль вооружиться и идти напролом на выручку Страсбурга, — помочь ему или умереть вместе с ним. И вот наша маленькая группа направилась к городской Ратуше с криками: «В Страсбург! В Страсбург! Добровольцы, на защиту Страсбурга!»… Собралась значительная толпа. На коленях статуи Страсбурга лежала открытая книга, и мы подошли к ней расписаться в нашем добровольном вступлении в армию». Но когда Луиза Мишель и Андре Лео в качестве делегаток явились в Ратушу просить оружия, их арестовали и выпустили только через несколько часов. В этот самый день Страсбург пал.

Постепенно предательская политика правительства Национальной обороны становилась всё яснее. Наиболее преданные республике демократы и социалисты Парижа объединились в комитетах бдительности парижских округов и создали Центральный комитет 20 округов для контроля за действиями правительства и мэров. Парижские женщины, в том числе и Луиза Мишель, приняли участие в работе этих комитетов. Луиза Мишель вошла в состав женского монмартрского комитета (их было два — женский и мужской). Луиза работала и в мужском комитете, где она имела возможность встречаться с русскими революционерами, о которых она отзывалась очень тепло, характеризуя их следующими словами: «Никогда я не видела столь прямых, простых и столь возвышенных натур, столь цельных личностей».

Луиза Мишель, как член монмартрского комитета, председательствовала в женском клубе, в здании мирового суда на улице Лашапелль. На её обязанности как председателя лежало самыми энергичными мерами отстаивать право собраний, изгоняя из зала вооружённых реакционеров, стремившихся сорвать заседание.

Она ухитрялась иногда в один и тот же вечер побывать и в клубе Революции, где председательствовал её друг и наставник в революционных делах — Теофиль Ферре. Ферре был единственным человеком, к которому Луиза в течение всей своей жизни испытывала горячую привязанность, граничащую с любовью.

Личной жизни Луиза Мишель не знала. «В период величайшей борьбы мне необходимо было оставаться свободной». Луиза Мишель с добродушным юмором рассказывает, как во время её юности к ней сватались разные «чудаки-буржуа», «настоящие комедийные персонажи», предлагавшие всё своё состояние «достойной супруге», воспитанной согласно их принципам морали и общественного порядка. Луиза давала этим мещанам достойную отповедь. Несколько позже, в последние годы империи, на Луизе хотел жениться один молодой офицер императорской гвардии. «Я согласна, — ответила она со спокойной, насмешливой улыбкой, — но при одном только условии: убейте императора». Офицер поспешил ретироваться и больше не появлялся у Луизы.

Проблема женской эмансипации всегда сильно волновала Луизу. В детстве она глубоко страдала за свою обиженную мать, страдала морально как «незаконнорождённая» — неполноправный член буржуазного общества.

Она неоднократно говорила: «В этом проклятом обществе мы всюду наблюдаем страдания людей; но ничьё страдание не может сравниться со страданиями женщины!»

Смелыми, меткими словами она бичует пошлую буржуазную мораль, буржуазную семью, буржуазную систему воспитания женщин, калечащую их, унижающую и делающую их рабынями домашнего очага. «Если равенство обоих полов будет, наконец, признано, в бастионе человеческой глупости будет пробита значительная брешь, — писала она. — …Мы, женщины, хотим знаний и свободы, а в великий час решающей битвы мы будем драться бок о бок с вами и сообща завоюем себе все человеческие права».

К моменту восстания 31 октября 1870 г. у Луизы Мишель и сотен тысяч подобных ей женщин открылись глаза. Луиза выступила теперь не только против лжереспубликанцев, захвативших власть, но и против буржуазной республики; она стояла за Коммуну. Вместе с женщинами Монмартрского клуба и другими патриотками Луиза решает участвовать в демонстрации 31 октября. «Мы уже не признавали этого правительства, которое даже не позволяло Парижу самому организовать свою оборону», — пишет Луиза, вспоминая этот момент своей жизни. В Ратуше Луизу и её подруг арестовали по обвинению в организации манифестации. При допросе она ответила, что была в Ратуше, чтобы разделить опасность с женщинами, не признающими правительства, что «сама она тоже его не признаёт» и что если она в другой раз явится в Ратушу по собственной инициативе, то она придёт с вооружённым народом.

Только на следующий день друзьям Луизы — Ферре, Авронсару, Бюрло и Кристу удалось добиться освобождения Луизы. Они явились от имени комитета бдительности XVIII округа и пригрозили, что в случае отказа «весь рабочий Монмартр спустится с оружием вниз». Эта угроза подействовала. Монмартр был пугалом для буржуа, спекулянтов и т. п. Стоило бросить клич: «Монмартр спускается вниз!», как реакционеры тотчас же прятались в испуге в свои норы, оставляя на произвол судьбы свои склады продуктов.

Теперь для Луизы всё окончательно стало ясным: народ обманут, у власти снова стоят враги республики, враги демократии и народной свободы.

Во время выступления 22 января Луиза действовала ещё решительнее: она вышла на площадь Ратуши с оружием в руках. Когда бретонские мобили, охранявшие Ратушу, открыли по приказанию Шоде (либерального республиканца, помощника мэра) огонь по толпе, Луиза Мишель, защищаясь, стреляла вместе с другими своими товарищами. Она была глубоко возмущена предательским поступком «республиканцев», стоявших у власти, беспощадно расстреливавших почти безоружную толпу. Характерно следующее признание Луизы: в отличие от некоторых национальных гвардейцев, которые всё ещё не решались отвечать на выстрелы выстрелами и целились не в солдат, а в стены, она твёрдо решила, что не останется пассивной и нейтральной в завязывающейся гражданской войне. Луиза избрала себе раз навсегда место по эту сторону баррикад.

Это было первое её боевое крещение. Она с глубокой искренностью восклицает: «Защищая в первый раз своё дело оружием, так уходишь в борьбу, что, кажется, сам становишься взрывчатым веществом, снарядом». Рядом с нею падали убитые и раненые. Ветераны революции 1848 г. спокойно, с невозмутимостью и бесстрашием отстреливались, стоя на баррикаде улицы Виктории. Пал сражённый пулей один из храбрейших защитников республики — бланкист Сапиа. Немногочисленным защитникам баррикад пришлось отступить.

28 января правительство объявило о капитуляции Парижа и о заключении перемирия.

После событий 22 января Луиза Мишель проявляет ещё бо́льшую активность, чем до сих пор. Это уже не прежняя провинциальная учительница, пишущая безобидные республиканские стихи и способная в лучшем случае на какую-нибудь остроумную, вызывающую выходку по адресу бонапартистов. Теперь это та «Красная дева Монмартра», революционерка, общественница, какою её узнал весь мир в героические дни Коммуны. В клубах уже выступать нельзя (они закрыты по распоряжению правительства, окончательно снявшего с себя маску). Луиза, входя в состав 61-го батальона Национальной гвардии, вместе со всей Национальной гвардией готовится к энергичному отпору наступлению реакции. У неё, кроме её скромного платья учительницы, есть два форменных костюма — национального гвардейца и линейного солдата регулярной армии. Она усиленно учится стрельбе. Преподаёт она в монмартрской школе, на улице Удо, № 24, и занимает находящуюся при школе небольшую квартирку. С нею теперь живёт её мать, которая во время осады продала дом и виноградник в деревне Вронкур и окончательно переселилась к Луизе.

4.  Деятельность в Парижской Коммуне

Луиза Мишель принимала активное участие в революции 18 марта. В это утро Луиза Мишель стояла на посту 61-го монмартрского батальона Национальной гвардии — на улице Розье, № 6. Одной из первых жертв нападения на Монмартр был часовой Тюрпен, которому Луиза немедленно сделала перевязку. По тревожным сигналам поднялось всё население Монмартра.

Победа одержана: солдаты отказываются стрелять, приставили ружья к ноге. Немалую роль в этом сыграли отважные женщины Монмартра: они осаждали солдат, упрекали и молили их, бросившись вперёд; они грудью заслонили своих братьев-рабочих от пушек и митральез.

Несмотря на полную победу народа 18 марта и бегство правительства в Версаль, некоторые более дальновидные революционеры (Домбровский, Дюваль и другие, в том числе и Луиза Мишель) не были спокойны и настаивали на немедленном наступлении на Версаль и разгроме этого гнезда реакции. Луиза предлагала даже лично отправиться в Версаль и собственной рукой убить Тьера, который казался ей главной и единственной причиной всех бедствий народа.

Ферре напомнил ей, что расстрел генералов Леконта и Клемана Тома вызвал сильное волнение и недовольство в Париже. «Это новое убийство, — сказал он, — может приостановить всё движение». Луиза не верила этому, но вынуждена была согласиться, что Ферре, возможно, и прав. Рауль Риго также присоединился к его мнению. «Кроме того, — прибавили они, — вам и не добраться до Версаля». Эта насмешка подзадорила Луизу. Отказавшись от намерения совершить покушение на Тьера, она решила по крайней мере пробраться в Версаль. Переодевшись, она спокойно отправилась туда. Проникнув без всяких затруднений в Версальский парк, где раскинуты были палатки тогда ещё слабой и дезорганизованной армии Винуа, Луиза завела разговор с некоторыми солдатами и офицерами, агитируя их в пользу революции 18 марта. Ей удалось даже убедить кое-кого перейти на сторону Национальной гвардии. Под конец она благополучно ретировалась.

Предположения Луизы и ее товарищей оправдались: усилившаяся и окрепшая благодаря помощи Бисмарка версальская армия напала на революционный Париж. На первое нападение (2 апреля) возмущённые массы парижан ответили грандиозной, но, к сожалению, плохо организованной вылазкой 3 апреля. Луиза Мишель разделяла общее возмущение, общий порыв вооружённой народной массы. Она шла в рядах 61-го батальона, входившего в состав центральной колонны, во главе которой стоял генерал Эд.

С этого дня (3 апреля) и вплоть до падения Коммуны вся деятельность Луизы протекала на передовых позициях. Она дралась в рядах Национальной гвардии не хуже старых, закалённых в бою солдат и служила примером революционной храбрости, стойкости и самопожертвования. В статье «Героини революции», напечатанной в апреле 1871 г. в «Journal officiel», сообщалось: «…В наши дни наблюдается снова проявления женского героизма. В рядах Национальной гвардии сражается много женщин… В рядах 61-го батальона сражалась одна энергичная женщина. Она убила много жандармов и полицейских». Сама Луиза по присущей ей скромности очень неохотно писала о своих подвигах.

Луиза сражается в маршевых ротах: как рядовой гвардеец. Вместе с тем она принимает деятельное участие в организации санитарной службы, много работает в походах лазаретах, в перевязочных отрядах. Она трудится без передышки, не спит по нескольку ночей, носит форму и грубые, забрызганные глиной и грязью солдатские сапоги, но всегда бодра. Она нередко появляется в самых опасных местах.

К сожалению, Луиза Мишель не оставила нам сколько-нибудь связного и обстоятельного рассказа о своём личном участии в военной обороне Коммуны. Она лаконически сообщает лишь, что 5 мая перешла в Мон-Руж в армию Ла Сесилиа, а затем в Нейи — к Домбровскому. Она признаётся, что ни за что не хотела покинуть линию фронта, и, когда 61-й батальон сменился и пошёл отдыхать, она ходила в бой с другими ротами.

Луиза продолжает неутомимо и храбро сражаться в траншеях Кламарского вокзала, непрерывно бомбардируемого версальцами. Она участвует в отчаянной стычке на Кламарском кладбище. Она много раз рискует своей жизнью.

За всё время осады Парижа версальцами, вплоть до конца «кровавой недели», Луизе только дважды удалось побывать в Париже, да и то в продолжение всего нескольких часов. В первый раз Луиза отправилась в Ратушу с поручением от Ла Сесилиа. По дороге она была арестована национальными гвардейцами, принявшими её за переодетого мужчину, так как из-под платья выглядывали огромные мужские сапоги.

В другой раз Луиза Мишель встретилась у ворот Ратуши с группой проституток, которые в слезах жаловались ей, что их не допускают к уходу за ранеными. «…Не им ли, несчастным жертвам старого мира, принадлежало почётное право отдать свою жизнь за лучшее будущее! — восклицает Луиза. — У кого же, как не у них, было больше прав ухаживать за ранеными… Я обещала им, что их справедливая просьба будет уважена…» И Луиза исполнила своё обещание. Сильно обрадованные женщины поклялись ей: «Мы никогда не заставим Коммуну краснеть за нас». Все они, за исключением одной (попавшей в тюрьму де-Шантье вместе с Луизой), были убиты во время кровавой майской недели.

Особенную доблесть парижские женщины проявили в последние дни Коммуны. До последнего дня майской кровавой недели они стойко сражались на баррикадах: «Проходят женщины с красными знамёнами впереди, — описывает Луиза последние минуты сопротивления на кладбище Пер-Лашез, — у них собственная баррикада на площади Бланш. Тут Елизавета Дмитриева, Лемель, Мальвина Пулен, Бланш Лефевр, Экскофон; Андре Лео была на баррикадах Батиньоля. Более 10 тысяч женщин, группами и поодиночке, сражались в майские дни за свободу».

Вместе со всеми бойцами Коммуны на передовых позициях сражалась Луиза Мишель. Незадолго до вторжения версальцев Домбровский послал нескольких федератов (в том числе и Луизу Мишель) на Монмартр, чтобы поторопить монмартрцев с организацией обороны. В мэрии XVIII округа собрались члены комитета бдительности, обсуждая создавшееся положение. Все они решили драться до последней капли крови и взорвать укрепления Монмартра в случае победы версальцев. В этот момент к дверям мэрии подошла группа федератов 61-го батальона. Увидев Луизу Мишель, они предлагают ей пойти вместе с ними в бой «Пойдёмте, мы идём умирать, — говорят они Луизе, — вы были с нами в первый день, вы должны быть с нами и в последний». И Луиза с обычной своей простотой и решимостью присоединяется к ним. Они располагаются на Монмартрском кладбище и с невероятным упорством и мужеством отстаивают каждую пядь земли. К сожалению, все их усилия оказались бесплодными, так как версальцы при содействии прусского командования обошли их с тыла, пройдя сквозь «нейтральную полосу».

Горсть защитников кладбища всё уменьшается, они падают один за другим; Луиза бежит в мэрию за подкреплением, приводит ещё 50 человек. Но скоро и эта горсть людей растаяла, осталось только несколько человек, которые отступили к баррикадам. Луиза по-прежнему полна самообладания. Она хладнокровно угощает чашкой кофе подругу, пришедшую с другой баррикады, обменивается с ней шутками и остротами.

Наконец, на баррикаде Луизы осталось всего трое бойцов. Однако одолеть их версальцам удалось только хитростью. Чтобы обмануть их, версальцы переоделись в форму Национальной гвардии.

Луизе удалось бежать. Полная ярости и ненависти к версальским палачам, она продолжала призывать парижан к сопротивлению: «Огонь им навстречу, огонь! Зажигайте дома!» — кричала она.

Впоследствии Луиза Мишель энергично отрицала гнусную ложь версальцев о «женщинах-петролейщицах» («поджигательницах»), давшую им предлог расстреливать тысячи женщин без всякого суда и следствия. «Не было поджигательниц, — говорит она, — женщины дрались, как львицы, и только я одна кричала: «Жгите, жгите всё перед этими чудовищами!»».

После подавления Коммуны Луиза ещё некоторое время была на свободе. Переодевшись, Луиза отправляется на улицу Удо, домой. У привратницы Луиза узнаёт, что версальцы приходили за нею и вместо неё увели её мать. Не медля ни минуты, Луиза направляется на пост версальцев и добивается её освобождения. Сама Луиза остаётся в тюрьме.

5.  В тюрьме

Среди невыносимых страданий узников Сатори и других версальских тюрем Луиза остаётся верной себе: в ответ на угрозы разъярённого кровожадного генерала Галифе, явившегося в бастион, Луиза рассмеялась ему прямо в лицо. Взбешённый Галифе приказал тут же расстрелять на глазах у арестованных коммунаров двух случайно попавшихся ему под руку коммерсантов, которые ничего общего с Коммуной не имели. С версальцами Луиза продолжала держаться презрительно и вызывающе.

В тюрьме Луиза с отвращением вспоминала о своих «республиканских иллюзиях»: те самые люди (Жюль Фавр, Жюль Симон и другие), которые клялись в «верности республике», добившись власти, стали самыми свирепыми контрреволюционерами. Луиза с горечью и стыдом вспоминала о памятном дне 4 сентября, Жюле Фавре, назвавшем тогда её, Риго и Ферре своими «дорогими детьми». Теперь, когда Фавр вдохновлял все версальские зверства и с ожесточением клеветал на героев-коммунаров, «дорогие дети», защищавшие с оружием в руках Коммуну, оказались в числе его жертв: Риго был изуродован до неузнаваемости и расстрелян, Луиза и Ферре томились в тюрьмах.

Луиза всячески старалась узнать об участи Теофиля Ферре. До неё дошли вести об его мужественном поведении на суде, о смертном приговоре. Она сильно волновалась за него. Ей удалось при содействии одной прачки обменяться с Ферре несколькими письмами, зашитыми в рукава его рубашки. Луиза послала ему «гвоздики», старательно сделанные из клочков красного шарфа, — символические «красные гвоздики», напоминавшие о предреволюционных надеждах и стремлениях, и присоединила к ним свои стихи. Вскоре она переслала ему ещё несколько своих стихотворений. В своих ответных письмах Ферре старался поднять её дух, убеждал, что победа республики и социализма во Франции неизбежна. Зная неукротимый характер Луизы, Ферре опасался, что она будет вести себя на суде вызывающе, что её приговорят к смерти. Стоя уже одной ногой в могиле, этот мужественный и стойкий человек убеждал её не рисковать своей жизнью. Луиза решила быть достойной своего друга. Она задавала себе вопрос: «Разве прилично нам, сражающимся за дело справедливости, за дело всего человечества, просить снисхождения у версальцев? Разве мыслимо, чтобы мы унизились взывая к жалости бездушных палачей, которые уже казнили стольких страдальцев в Сатори? Нет! Принять от них смягчение участи — это значило бы частично пожертвовать своим достоинством!».

За две недели до казни Ферре Луизу словно намеренно перевели в Аррасскую тюрьму, где она оставалась до 28 ноября (дня казни Ферре). Четыре дня спустя после его казни вне себя от гнева и отчаяния Луиза написала вызывающее письмо генералу Апперу, требуя, чтобы и её казнили. «Вам известно достаточно о моей деятельности, а поле Сатори находится недалеко. Вы все прекрасно знаете, что если я выйду отсюда живой, я буду мстить за мучеников. Да здравствует Коммуна!» Она сочинила и послала в адрес 3-го Военного трибунала сатирические, полные яда и гнева стихи, в которых предупреждала «лживых судей», «клику бандитов и полицейских крыс», что их ждёт суд истории.

16 декабря Луиза Мишель предстала, наконец, перед версальским судом. Прокурор всячески стремился в своём обвинительном акте сгустить краски, описывая её «преступления».

На вопросы председателя Луиза Мишель ответила: «Я не хочу защищаться, я не хочу, чтобы меня защищали. Я всем существом принадлежу социальной революции и принимаю полную ответственность за все свои поступки!».

Она смело заявила, что не поколебалась бы сама выстрелить в генералов Леконта и Тома, которые отдали приказ стрелять в народ, но в то же время она осуждала их расстрел, так как они были уже тогда лишены власти.

В ответ на обвинение Луиза Мишель в своей речи на суде заявила: «Да, я участвовала в поджоге Парижа! Я хотела противопоставить вторжению версальцев барьер огня. У меня в этом не было сообщников, я действовала только по собственному почину. Говорят также, что я была сообщницей Коммуны. Конечно, потому что Коммуна стремилась к социальной революции, а социальная революция — самое заветное моё стремление. Я горжусь тем, что участвовала в создании Коммуны!». Луиза Мишель закончила свою речь следующими словами: «То, что я требую от вас, называющих себя военным судом и считающих себя моими судьями, — это Саторийское поле, где пали мои братья. По-видимому, всякое сердце, которое бьётся за свободу, имеет у вас одно только право — право на кусочек свинца. Я требую для себя этого права. Если вы оставите мне жизнь, я не перестану кричать о мщении, я буду призывать своих братьев отомстить убийцам из «Комиссии помилования».

— Я лишаю вас слова! — крикнул председатель суда.

— Я кончила,— сказала Луиза.— Если вы не трусы, убейте меня!»

Её приговорили к ссылке и содержанию в крепости. От апелляции она отказалась и, узнав о приговоре, с досадой сказала: «Я предпочла бы умереть!..»

Вскоре её перевели в Оберивскую тюрьму.

24 августа 1873 г. Луиза Мишель и её товарищи коммунары и коммунарки отправились из Оберивского централа в далёкий путь.

Когда арестованные проезжали через Лангр, на дорогу из какой-то мастерской вышло несколько рабочих. Они приветствовали узников, и один из них, совсем седой, крикнул: «Да здравствует Коммуна!». Из Ла-Рошель арестантов отвезли на корабле «Комета» в Рошфор, и там они взошли на борт военного парусного фрегата «Виргиния», который должен был перевезти их через Атлантический океан на каторжные работы во французскую колонию — Новую Каледонию.

6.  Каторга

Когда корабль с новыми арестантами прибыл в Нумейскую губу, администрация каторги решила отделить женщин от мужчин и устроить первых несколько лучше — в женской исправительной колонии, под наблюдением монахинь. Луиза возмутилась и решительно заявила, что не согласится на какие бы то ни было привилегии для женщин. «Раз нас осудили наравне с мужчинами, то справедливо, чтобы мы и наказание несли наравне с ними. Мы сюда приехали не на дачу, я полагаю!» — резко заявила она начальнику в форме колониального офицера. Тот пожал плечами и сказал: «Как хотите. Я думал проявить к вам некоторую снисходительность, а вы… Правду говорили мне, что у всех этих петролейщиц упрямые головы… Но ничего! Мы вас вымуштруем, миленькие. Вот как? Вы не хотите никаких привилегий? Я это вам припомню!».

Тотчас всех арестованных выстроили в ряды, по-военному. Обращение с ними сразу изменилось в худшую сторону. Особенно грубо обращались с Луизой Мишель. Однако её требование было выполнено — всех их, мужчин и женщин, усадили в шлюпки и отвезли на полуостров Дюко, где они встретились со многими друзьями и товарищами по борьбе: старым ветераном Малезье, который 22 января 1871 г. дрался бок о бок с Луизой на площади Ратуши, Анри Рошфором и др. Они устроили новоприбывшим радушный приём и поочерёдно угощали их в своих жалких хижинах скромными «обедами». Лишённые самых необходимых продуктов, нередко не имевшие ни овощей, ни жиров, получавшие микроскопические количества мяса и хлеба, ссыльные перебивались с большим трудом. Нелегко было готовить пищу без керосина или угля, без масла, растительного или животного. Приходилось применять способ местных жителей (канаков) — жарить мясо на раскалённых камнях. Табаку и мыла не давали. Помимо всех этих материальных лишений, ссыльные страдали морально — от зверского обращения начальства, от невыносимой тоски по родине среди этой дикой, безжизненной природы, столь непохожей на их родную Францию.

Несмотря на всё это, коммунары держались стойко и мужественно; нередко обменивались шутками, горячо обсуждали всевозможные научные и политические вопросы, живо волновавшие их.

Закалённая натура Луизы Мишель героически переносила тяжёлые испытания.

Крушение и разгром Коммуны 1871 г., первого в истории государства пролетарской диктатуры, вызвали у многих коммунаров чувства уныния, пессимизма и разочарования. Среди ссыльных в Новую Каледонию было много анархистов, с которыми Луиза Мишель вскоре сблизилась и подпала под их влияние. Анархисты (Элизэ Реклю, Шарль Малато, Жан Грав и другие) познакомили Луизу с теоретическим обоснованием своих взглядов.

Анархисты — друзья Луизы утверждали, будто рабочий класс в случае своей победы над буржуазией должен отказаться от завоёванной власти, поскольку якобы «всякая власть развращает тех, кто пользуется ею».

Будучи социалисткой по чувству, весьма незрелой в вопросах теории, Луиза Мишель до конца жизни не могла понять ошибочности и ложности анархизма. Увлёкшись революционной фразеологией, прикрывавшей реакционное существо анархизма, она впоследствии сосредоточила всю свою энергию на призыве к полному разрушению старого строя, к актам индивидуального террора и экспроприации отдельных капиталистов.

««Анархизм» Луизы Мишель не нуждается в особых опровержениях и принципиальной полемике; вряд ли она сама глубоко в него верила, — писала виднейшая деятельница германского и международного рабочего движения Клара Цеткин. — Луиза Мишель — революционерка чувства, социалистка по инстинкту… Она — самоотверженный народный трибун, пламенный певец… увлекающий людей прорицатель, предвещающий зарю прекрасного будущего».

Шли годы. Временами невыносимая тоска охватывала Луизу, и она начинала строить самые невероятные планы побега.

Только на шестой год с момента своего прибытия в Новую Каледонию Луиза Мишель получила разрешение переехать на жительство в «столицу» Нумею, где она открыла школу для детей горожан и детей ссыльных. Она преподавала живопись, музыку, скульптуру и другие предметы.

Она обучала также детей канаков (туземцев), которые уважали Луизу не только за то, что она учит их грамоте, но и за то, что она горячо сочувствовала их положению. Белые жители Нумеи относились к канакам с отвращением, распространяя слух, будто они людоеды. Французская администрация жестоко их угнетала. Дело дошло до восстания канаков (в 1878 г.). Как-то ночью Луиза услышала, что к ней в хижину стучатся. На её вопрос, кто там, ей ответили по-канакски: «Тайо» (друг). Луиза впустила пришедших, которые объяснили, что накануне боя со «злыми белыми» пришли попрощаться. Она разорвала на куски свой красный шарф времён Коммуны и раздала эти куски им на память.

Восстание канаков было потоплено в крови: каждый десятый был расстрелян.

Однажды Луиза, несмотря на предостережения местных жителей, решила навестить канаков в кокосовом лесу, где они жили. Канаки сначала встретили её с явным недоверием. Но она смело заговорила с вождём этого племени и объяснила ему, что её сослали сюда не за уголовное преступление. «Во Франции, — сказала ему Луиза, — есть добрые и злые люди. Злые — это те, кто угнетает народ, работающий на богачей. Я вместе с многими моими друзьями хотела захватить власть у злых людей. — Значит, ты — добрая? Значит, ты защитница всех несчастных? — сказал вождь канаков, выслушав краткий рассказ о героической борьбе Коммуны. — В таком случае, ты такой же воин, как мы! Ты боролась за своих братьев, но потерпела поражение, как наши несчастные канаки, пытавшиеся сопротивляться белым… Да, да. Злых всегда больше, чем добрых. Они всегда убивают, и они всегда правы…»

К великому изумлению белых горожан, Луиза вернулась из лагеря «людоедов» целой и невредимой.

Несколько лет спустя наметилась перспектива близкой амнистии сосланных коммунаров. Но, верная революционным традициям, Луиза Мишель и не желала слышать о том, чтобы ходатайствовать о помиловании. 25 июля 1878 г. она отправила губернатору следующее, полное негодования письмо: «Прошу Вашей защиты от оскорбительных выходок людей, которые, несмотря на моё категорическое запрещение, …публикуют от моего имени в газетах письма и ходатайства о помиловании. Я постоянно повторяю, что выйду отсюда только вместе со всеми ссыльными и каторжанами-коммунарами… Даже мои противники никогда не осмеливались затрагивать мою честь! Пусть же эти мнимые друзья… оставят меня в покое и дадут мне спокойно ждать всеобщей амнистии!». 15 июля 1879 г. Луиза Мишель высказалась в таком же духе в своём письме к президенту республики.

Наконец была объявлена общая амнистия всем ссыльным коммунарам (1880), и Луиза Мишель получила возможность вернуться на родину.

7.  Вновь во Франции

С возвращением Луизы Мишель во Францию (1881) начался новый период её жизни и политической деятельности. Луиза сотрудничает в анархистской газете «Révolution Sociale» («Социальная революция»), не подозревая, что действительным редактором газеты был префект полиции Андрие.

В марте 1883 г. Луиза участвует в манифестации безработных, которая была организована анархистом Пуже. С криками «Хлеба — или пуль!» манифестанты прошли по богатым кварталам столицы; некоторые из участников врывались в булочные, утоляя свой голод. 21 июня 1883 г. Луиза Мишель, Пуже и прочие организаторы и участники манифестации предстали перед судом по обвинению в том, что они были «главарями и подстрекателями шайки, насильственно похитившей хлеб, принадлежавший булочникам Ожеро, Буше и Морисэ». Несмотря на заверения Луизы Мишель, что она не имела ничего общего с «ограблением» булочных (в котором, по-видимому, немалое участие приняли полицейские агенты-провокаторы), приговор был заранее предрешён: шесть лет тюрьмы.

Во время своего заточения в Клермонском централе Луиза Мишель много читала, наблюдала, писала. Её интересовал быт уголовных преступников, особенно женщин-проституток. Этой теме она посвятила ряд написанных ею в то время произведений («Мемуары», романы «Человеческие микробы», «Тюрьма» и другие). Луиза Мишель внимательно изучала психологию женщин-преступниц, пытаясь вскрыть социальные корни их преступлений.

В январе 1886 г. Луиза Мишель была освобождена. Узнав о помиловании, она не хотела покинуть тюрьмы, и директор пригрозил, что выведет её силой. «В глубине души, — писала Луиза в своих «Воспоминаниях», — я была взбешена необходимостью принять помилование, о котором вовсе не просила. Наконец, я подумала: в тюрьме я не приношу никакой пользы своей партии. Будучи на воле, я смогу возобновить свою пропаганду и принять некоторое участие в разрушении гнилого здания нашей власти».

Она действительно выполнила свое решение. До последних лет своей жизни она неустанно разъезжала по Франции, агитировала за свержение власти капитала, рассказывала о героизме женщин в дни борьбы Парижской Коммуны 1871 г. Во время посещения Гавра в январе 1888 г. некий Пьер Люка, бедняк-рабочий, совершил покушение на её жизнь, стреляя в неё из револьвера. Одна из пуль пробила шляпу Луизы Мишель, другая засела за ухом, в височной части. Раненая Луиза, узнав, что Люка был бессознательным оружием в руках подкупивших его реакционеров, приложила большие усилия, чтобы добиться его оправдания. Она обращалась с письмами ко многим влиятельным людям (в том числе к знаменитому психиатру Шарко), стремясь доказать, что Люка невменяем. Луиза наняла опытного адвоката и в конце концов добилась оправдания человека, который хотел её убить.

В 1890 г. Луиза Мишель узнала, что правительство хочет объявить её умалишённой и заточить в психиатрическую больницу. Она бежала в Лондон. Там она продолжала поддерживать связь с анархистами.

До конца жизни Луиза Мишель оставалась преданной делу революции.

Луиза Мишель умерла 10 января 1905 г. в убогом номере марсельской гостиницы, в страшной нужде. В последние годы жизни она живо интересовалась русским революционным движением, приветствовала начавшуюся в Российской Империи революцию. [1]

Разделы: Деятели Парижской Коммуны, Персоналии