ГЛАВА I
Методологические основы теории предельной полезности и марксизма
1. Объективизм и субъективизм в политической экономии 2. Историческая и неисторическая точки зрения. 3. Точка зрения производства и точка зрения потребления. 4. Итоги
Каждая сколько-нибудь стройная теория представляет из себя определённое единство, все части которого связаны между собой крепкою логическою цепью. Поэтому последовательная критика неизбежно наталкивается на основу теории, на её метод, ибо метод теории и есть то, что связывает воедино отдельные положения всей теоретической системы. Мы начинаем, таким образом, с критики методологических предпосылок теории предельной полезности, подразумевая при этом отнюдь не её дедуктивный характер, а её особенности в рамках абстрактно дедуктивного метода. Для нас всякая теория экономии, поскольку она есть теория, является абстрактной — тут марксизм всецело сходится с австрийской школой1. Но это сходство является чисто формальным; если бы не было его, нельзя было бы даже противопоставлять учение австрийцев учению Маркса, как теорию. Нас интересует здесь то конкретное выражение абстрактного метода, которое свойственно австрийской школе и которое ставит её в такую резкую противоположность к марксизму. Дело в том что политическая экономия есть общественная наука, и в основе её — сознают или не сознают это экономисты, в данном случае для нас безразлично — лежит то или иное представление об
1 Маркс в предисловии к I т. «Капитала» называет свой метод дедуктивным методом классической школы. С другой стороны, нелепо думать, — как это думают представители исторического направления, — что всякий абстрактный закон не имеет ничего общего с конкретной действительностью. «Ein exaktes wissenschaftliches Gesetz», говорит один из представителей австрийской школы, Emil Sax, «ist ein Induktionsschluss höchster und allgemeinster Art: als solcher, nicht als apriorisches Axiom ist er der Ausgangspunkt der Deduktion» [«Точный научный закон есть индуктивный вывод наивысшего и самого общего рода: как таковой, а не как априорная аксиома, он является исходным пунктом дедукции» (нем.)]. («Conrad's Jahrbücher f. Nat. Oek. u. Statistik», 1894, III Folge, 8. Band, S. 116.)
Подробный разбор этой стороны дела см. у Ammon'а. «Objekt und Grundbegriffe der theoretischen Nationalökonomie», Wien u. Leipzig 1911.
обществе и о законах его развития вообще. Другими словами, в основе всякой экономической теории имеются известные предпосылки социологического характера, с точки зрения которых и рассматривается экономическая сторона общественной жизни. Эти предпосылки могут быть ясными или смутными, выработанной системой или «неопределёнными взглядами», но они должны всё же быть в наличности. Марксистская политическая экономия имеет такое обоснование в социологической теории исторического материализма. Что же касается австрийской школы, то она не имеет законченной и более или менее точной социологической подосновы; зародыши последней приходится конструировать из экономической теории австрийцев. При этом следует заметить, что здесь нередко общие положения о природе «народного хозяйства» вступают в конфликт с положениями, действительно лежащими в основе экономической теории австрийцев1. Мы поэтому обращаем внимание, главным образом, на последние положения. Для марксизма характерны следующие социологические основы экономической науки: признание примата общества над личностью, признание исторически преходящего характера всякой экономической структуры, наконец, признание доминирующей роли производства. Наоборот, для австрийцев характерен методологический индивидуализм, неисторическая точка зрения, постановка во главу угла анализа потребления. Во «Введении» мы пытались дать социально-генетическое объяснение этого коренного расхождения между австрийцами и марксизмом: это расхождение, вернее, эта противоположность была охарактеризована нами как противоположность социально-психологическая. Здесь мы постараемся разобрать её с логической стороны.
1. Объективизм и субъективизм в политической экономии
В своей известной статье по поводу III тома «Капитала» Маркса Вернер Зомбарт, противопоставляя два метода в политической экономии, метод субъективный и метод объективный, охарактеризовал систему Маркса как проявление «крайнего объективизма»; наоборот, австрийская школа, по мнению Зомбарта,
1 Ср., напр., стр. 259 «Untersuchungen» K. Menger'а, где даны довольно правильные определения, с действительным исходным пунктом теории. Своё полное самопознание теория пред. полезности нашла у Liefmann'а: «Ueber Objekt Wesen und Aufgabe der Wirtschaftswissenschaft», «Conrad's Jahrb.», 13, 106.
есть «наиболее последовательное развитие» противоположного течения1. Эта характеристика, на наш взгляд, совершенно правильна. В самом деле, к изучению общественных явлений, вообще, и экономических явлений, в частности, можно подходить двояко: с одной стороны, можно считать, что наука должна исходить из анализа общества, как некоего целого, которое определяет собою в каждый данный момент явления индивидуально-хозяйственной жизни, — в таком случае задача сводится к тому, чтобы вскрыть различные связи и закономерности, существующие между разнообразными явлениями общественного порядка, которые определяют явления индивидуального порядка; с другой стороны, можно полагать, что наука должна исходить из анализа закономерностей индивидуальной жизни, так как общественное явление есть некоторый результат явлений индивидуального порядка, — в таком случае задача состоит в том, чтобы из явлений и закономерностей индивидуально-хозяйственной жизни вывести явления и закономерности социального хозяйства.
В этом смысле, несомненно, Маркс — «крайний объективист» и в социологии, и в политической экономии. Поэтому его основное экономическое учение — «учение о ценности» — необходимо строго отличать от учения о ценности классиков, в особенности Смита. У Смита трудовая ценность базируется на индивидуальной оценке блага по количеству и качеству затраченного труда, — это есть субъективная трудовая теория; у Маркса же, наоборот, трудовая ценность есть объективный, т. е. общественный, закон цен, — его теория является, таким образом, объективной трудовой теорией, которая отнюдь не базируется на каких-либо индивидуальных оценках, а выражает лишь связь между ростом производительных сил общества и товарными ценами, как они устанавливаются на рынке2. Зомбарт как раз на примере теории
1 W. Sombart, «Zur Kritik des ökonomischen Systems von Karl Marx Braun's «Archiv für soziale Gesetzgebung und Statistik», B. VII, S. 591–592. Ср. там же R. Liefmann, 1. c., S. 5: «Das künftige methodologische Hauptproblem scheint mir der Gegensatz von individualistischer und sozialer Betrachtungsweise oder vom privaten und volkswirtschaftlichen Gesichtspunkt zu sein» [«Главной будущей методологической проблемой мне представляется противоречие между индивидуалистическим и социальным подходом или между частной и народнохозяйственной точкой зрения» (нем.)]. Мы рекомендуем вниманию читателей работу Лифмана, как наиболее последовательно и сознательно проводящую индивидуалистический метод.
2 См., напр.. A. Smith, «An inquiry into the nature and causes of the wealth of nations», London 1895, vol. I, p. 129: «Equal quantities of labour, at all times and places, may be said to be of equal value to the labourer. In his ordinary state of health, strength, and spirits; in the ordinary degree of his skill and dexterity, he must always lay down the same portion of his ease, his liberty, and his
ценности и цены очень хорошо уясняет различие этих двух методов. «Маркс» — говорит он — «вовсе и не думает исследовать индивидуальные мотивы обменивающихся или исходить из вычислений издержек производства. Нет, его ход мысли таков: цены образуются конкуренцией, как — это остаётся в стороне. Но конкуренция, в свою очередь, регулируется нормой прибыли, норма прибыли — нормой прибавочной ценности, эта последняя — ценностью, которая сама является выражением общественно обусловленного факта, общественной производительной силы. В системе это изображается в обратной последовательности: ценность — прибавочная ценность — прибыль — конкуренция — цены. Если мы захотим выразить это в одном слове, то мы можем сказать: у Маркса никогда не идёт речь о мотивации, но всегда лишь о лимитации (ограничении), в данном случае об ограничении индивидуального произвола хозяйствующих субъектов»1. Наоборот, у субъективной школы «повсюду мотивация индивидуального хозяйственного акта выступает в центре системы»2.
Это различие весьма верно. В самом деле, в то время, как Маркс «рассматривает общественное движение как естественно-исторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерения человека, но и сами ещё определяющие его волю, сознание
happiness» [«Можно сказать, что равное количество труда всегда и везде имеет равную ценность для работника. В своём обычном состоянии здоровья, силы и духа; в обычной степени своего мастерства и ловкости, он должен всегда отдавать одинаковую часть своей беззаботности, своей свободы и своего счастья» (англ.)] (курсив наш). Можно привести ряд аналогичных цитат. В виду этого представляется совершенно неверным утверждение G. Charasoff'а, полемизирующего с Каутским: «Für uns kann kein ernstlicher Zweifel bestehen, das die klassische Schule in ihrer Lehre von dem Wertgesetze keineswegs eine individualistischen, sondern einen konsequenten gesellschaftlichen Standpunkt, ganz so wie Marx selbst vertrat…» [«Для нас не может быть серьёзных сомнений в том, что классическая школа в своём учении о законе стоимости стоит вовсе не на индивидуалистической, а на последовательной общественной точке зрения, такой же, как у самого Маркса…» (нем.)] (см. Charasoff, «Das System des Marxismus», Berlin, 1910, S. 253). С другой стороны, совершенно верно утверждение автора, что и среди марксистских работ имеются субъективистские толкования теории Маркса. Но это вопрос совсем другого порядка.
1 «Nicht als ob Marx auch nur daran dächte, nach den individuellen Motiven der Tauschenden zu forschen oder auch nur von der Produktionskostenberechnung auszugehn. Nein, sein Gedankengang ist dieser: die Preise werden gebildet durch die Konkurrenz, wie, bleibt dahingestelt. Aber: die Konkurrenz ihrerseits wird geregelt durch die Profitrate, die Profitrate durch die Mehrwerterate, diese aber durch den Wert, der selbst der Ausdruck einer gesellschaftlich bedingten Tatsache, der gesell. Produktivkraft ist. Das stellt sich nun im System in umgekehrter Folge dar Wert — Mehrwert — Profit — Konkurrenz — Preise u. s. w. Wollen wir ein Schlagwort haben, so können wir sagen: es handelt sich nie bei Marx um Motivation sondern immer um Limitation, sc. der individuellen Willkür der Wirtschaftssubjekte» (W. Sombart, l. c., S. 591. Курсив наш).
2 «Ueberall ist die „Motivation“ der (individuellen) wirtschaftlichen Handlung in den Mittelpunkt des Systems getreten» (Ibid, S. 592).
и намерения»1, для Бём-Баверка исходная точка анализа есть индивидуальное сознание хозяйствующего субъекта.
«Социальные законы, — пишет он, — исследование которых составляет задачу политической экономии, являются результатом игры согласующихся между собой мотивов… А раз это так, то не подлежит никакому сомнению, что при объяснении социальных законов необходимо добираться до движущих мотивов, которыми определяются действия индивидуумов, или принимать эти мотивы за исходный пункт»2. Итак, противоположность между объективным и субъективным методами есть противоположность между методом социальным и индивидуалистическим3. Однако, вышеприведённое определение двух методов нуждается в более отчётливой характеристике. Прежде всего, нужно ближе определить, во-первых, ту независимость от воли, сознания и намерения человека, о которой идёт речь у Маркса; во-вторых, того «хозяйствующего индивидуума», который является исходным пунктом австрийской школы. «Определённые общественные отношения», писал Маркс в «Нищете философии», «являются точно так же продуктами людей, как и холст, лён и проч.»4. Но из этого отнюдь не следует, чтобы общественный результат, тот «продукт», о котором говорит Маркс, входил, как цель или как движущий мотив, в сознание индивидуумов. Современное анархически построенное общество — а теория политической экономии и изучает именно это общество — со своими стихийными силами рынка (конкуренции, падения и повышения цен, биржей и т. д.) доставляет бесчисленное количество иллюстраций той мысли, что «общественный продукт» господствует над своими творцами, что результат мотивов индивидуальных (но не изолированных) хозяйствующих субъектов не только не соответствует этим мотивам, но и может быть с ними в резком противоречии5. Это явление очень хорошо выясняется на
1 К. Маркс, «Капитал», т. I, пер. Струве, стр. XIII–XIV. Цитируемые слова взяты из рецензии Кауфмана, приводимой самим Марксом, который вполне с нею соглашается (см. стр. XV).
2 Бём-Баверк, «Основы теории ценности хозяйственных благ»: Пер. А. Санина, Спб., стр. 116. То же у Менгера в «Untersuchungen über die Methoden der Sozialwissenschaften», etc., у Liefmann'а l. c., S. 40.
3 Ср. R. Stolzmann, «Der Zweck in der Volkswirtschaftslehre», Berlin, 1909, S. 59.
4 C. Marx, «Misère de la philosophie», Paris, éd. Giard et Briére, 1908, р. 136 (стр. 72 русского перевода Алексеева).
5 Уже одно это обстоятельство совершенно разрушает телеологическую точку зрения на общество, как на «целевое образование» — точку зрения, усиленно
примере образования цен. Множество покупателей и продавцов вступает в область рыночных отношений с некоторой (приблизительной) оценкой своих и чужих товаров; в результате их борьбы устанавливается известная рыночная цена, которая отнюдь не совпадает с индивидуальными оценками громадного большинства контрагентов. Более того, эта установившаяся цена оказывается прямо губительной для целого ряда «хозяйствующих субъектов», которые под давлением низких цен принуждаются оставить свою предпринимательскую деятельность, — они «разоряются». Ещё резче то же явление проявляется на рынке ценных бумаг, на чем и основан весь «азарт» биржевой игры. Во всех этих случаях, которые типичны для современной социально-хозяйственной организации, можно говорить о «независимости» общественных явлений от воли, сознания и намерения человека; но эта независимость вовсе не есть абсолютная независимость двух ничего между собой общего не имеющих явлений; смешно предполагать, что человеческая история творится не через волю людей, а помимо людей (такое «материалистическое понимание истории» есть буржуазная карикатура на марксизм); наоборот, оба ряда явлений — индивидуальные акты и общественные явления, генетически связаны друг с другом ближайшим образом. Эту «независимость» следует понимать исключительно в том смысле, что объективирующиеся результаты индивидуальных действий господствуют над каждой из своих частей в отдельности, «продукт» господствует над своим «творцом», причём во всякий данный момент времени индивидуальная воля определяется уже сложившимся результатом волевых отношений отдельных «субъектов хозяйства»; побеждённый в конкурентной борьбе предприниматель или обанкротившийся денежный капиталист принуждены уйти с поля битвы, хотя они и выступали раньше в качестве активных величин, «творцов» общественного процесса, который, в конце концов,
разрабатываемую Штольцманом. «Как в жизни природы не только не видно прицела, систематической подготовки, сбережения, экономии сил… так же и в человеческих отношениях» (Проф. Р. Виппер, «Очерки теории исторического познания», Москва, 1911, стр. 162). См. также прекрасное описание «независимости» результата от индивидуальных действий у Энгельса, «Людвиг Фейербах», пер. Г. Плеханова, Женева, 1905, стр. 39–40. B. Liefmann, в своей критике «социального», т. е. объективного метода, как раз ухватывается за критику телеологической концепции, утверждая, что она логически обязательна для всякого сторонника этого метода. Он обвиняет даже марксистов (напр., Гильфердинга) в телеологии, над которой потом одерживает лёгкие победы. На самом деле, у марксистов речь идёт об обществе, как о бессубъектной системе.
обратился против них самих1. Это явление есть выражение иррациональности, «стихийности» экономического процесса в рамках товарного хозяйства, что так отчётливо проявляется в психологии товарного фетишизма, вскрытой впервые Марксом и блестяще им анализированной. Именно, в товарном хозяйстве происходит процесс «овеществления» отношений между людьми, при чем эти «вещные выражения» начинают, в силу стихийного характера развития, жить особой «самостоятельной» жизнью, подчиняющейся специфическим, только этой жизни свойственным закономерностям.
Мы имеем, таким образом, различные ряды явлений индивидуального характера и слагающиеся из них ряды явлений общественного характера; несомненно, что имеются некоторые закономерности как между этими двумя категориями (индивидуального и социального характера), так и между различными рядами одной категории, в частности, между различными рядами общественных явлений, которые находятся в зависимости друг от друга. Установление закономерной связи между различными явлениями общественного порядка и есть метод Маркса. Другими словами, Маркс исследует закономерности результатов индивидуальных воль, не занимаясь исследованием их самих; он исследует закономерность общественных явлений безотносительно к их связи с явлениями из области индивидуального сознания2.
1 «В хозяйственном общении» — пишет г. Струве: — «хозяйствующий субъект всегда рассматривается в его отношениях к другим таким же субъектам, и между-хозяйственные категории (т. е. категории товарного хозяйства. Н. Б.) выражают объективные (или объектирующиеся) результаты этих отношений: в них нет ничего „субъективного“, хотя они и происходят из „субъективного“; с другой стороны, в них непосредственно не выражается также отношения хозяйствующих субъектов к природе, к внешнему миру, в них нет ничего „объективного“, или „естественного“ в этом смысле слова» (П. Струве, «Хозяйство и цена», Москва, 1913, стр. 25, 26). Г. Струве, ссылаясь, с другой стороны, на «натуралистический» элемент в теории ценности («сгусток труда»), выводит противоречие между ним и элементом «социологическим». Ср. с этим Marx, «Theorien über den Mehrwert», I, S. 277: «Die Materialisation der Arbeit ist jedoch nicht so schottisch zu nehmen, wie A. Smith es fasst. Sprechen wir von der Ware als Materiatur der Arbeit — in dem Sinne ihres Tauschwertes — so ist dies selbst nur eine eingebildete, d. h. bloss soziale Existenzweise der Ware, die mit ihrer körperlichen Realität nichts zu schaffen hat. Hier kommt die Täuschung daher, dass sich ein gesellschaftliches Verhältnis in der Form eines Dinges darstellt» [«Однако материализацию труда не следует понимать так по-шотландски, как её понимает А. Смит. Если мы говорим о товаре как о материализованном выражении труда — в смысле меновой стоимости товара, — то речь идет только о воображаемом, т. е. исключительно социальном способе существования товара, не имеющем ничего общего с его телесной реальностью… Здесь вводит в заблуждение то обстоятельство, что общественное отношение выступает в форме вещи» (нем.)].
2 Подобный «универсалистический» метод г. Струве сближает с логическим реализмом (в противоположность «сингуляристическому» методу, сближаемому с номинализмом в логике). «В общественной науке реалистический уклон мысли —
Обратимся теперь к «хозяйствующим индивидуумам» Бём-Баверка.
В своей статье о книге К. Менгера (Untersuchungen etc.) Бём-Баверк вполне соглашается как с противниками австрийской школы, так и самим Менгером в том, что «хозяйствующие индивидуумы», представители нового направления, суть атомы общества. Задача новой школы есть «смещение исторического и органического методов, как господствующих методов теоретического исследования в социальных науках, …восстановление точного, атомистического (курсив наш. Н. Б.) направления»1.
Здесь исходным пунктом анализа делается не индивидуум данного общества, обладающий социальной связью со своими «сочеловеками», а изолированный «атом», хозяйствующий Робинзон. В полном соответствии с этим представлением находятся те примеры, которые приводит Бём-Баверк для доказательства своих положений.
«У обильного источника пригодной для питья воды сидит человек» — так начинает наш автор свой анализ ценности2. Затем
пишет г. Струве — сказывается, прежде всего, в том, что самая система психических отношений между людьми, каковою является общество, рассматривается не только как реальное целое, не только как сумма или (!) система, но мыслится, как особое живое единство, как существо. Такие понятия, как общество, класс, являются, во всяком случае, легко становятся (!!) как бы «универсалиями» социологического мышления. Они легко „гипостазируются“» (l. c., стр. XI). Всё это долженствует служить для доказательства непригодности марксова метода исследования, который г. Струве отождествляет с «логически онтологическим реализмом Гегеля и… схоластиков» (стр. XXVI). Ясно, однако, что у Маркса нет и намёка на то, чтобы рассматривать общество и общественные группировки как «существо» (выражение «живое единство» есть нечто иное и гораздо более неопределённо). В этом отношении достаточно сравнить метод Маркса хотя бы с методом «социально-органического» направления, последним проявлением которого являются книги Штольцмана. Сам Маркс прекрасно сознавал ошибочность логического реализма Гегеля: «Hegel geriet… auf die Illusion, das Reale als Resultat des sich in sich zusammenfassender, in sich vertiefenden und aus sich selbst eich bewegenden Denkens zu fassen, während die Methode vom Abstrakten zum Konkreten aufzusteigen, nur die Art für das Denken ist, sich das Konkrete anzueignen, es als ein Konkretes geistig zu reproduzieren. Keinesswegs aber ist es der Entstehungsprozess des Konkreten selbst». [«Гегель… впал в иллюзию, понимая реальное как результат себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное. Однако это ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного» (нем.)] (K. Marx, «Einleitung zu einer Kritik der politischen Oekonomie» во 2-ом изд. «Zur Kritik», Stuttgart 1907, S. XXXVI).
1 «… die Absetzung der historischen und der organischen Methode als herrschender Methoden der theoretischen Forschung in den Sozialwissenschaften… und… die Wiedereinsetzung der exakten, atomistischen Lichtung» (Böhm-Bawerk в «Zeitschrift für Privat-u-öffentliches Recht der Gegenwart», Wien 1884, B. XI, S. 220).
2 Бём-Баверк: «Основы теории ценности хозяйств. благ», стр. 14.
перед нами проходят: путешественник в пустыне1, изолированный от всего мира сельский хозяин2, поселенец, избушка которого одиноко стоит в первобытном лесу3 и т. д. Такие же примеры мы видим и у К. Менгера: «обитатель первобытного леса»4, «житель оазиса»5, «близорукий индивидуум на уединённом острове» (!)6, «изолированно-хозяйствующий земледелец»7, «потерпевшие кораблекрушение»8 и т. д. и т. д.
Мы видим здесь ту же самую точку зрения, которая когда-то была отчётливо формулирована «сладчайшим» из экономистов, Бастиа. В своих «Экономических гармониях» он писал: «Экономические законы действуют одинаковым образом, идёт ли речь о совокупности многих людей, о двух индивидуумах или даже об одном человеке, вынужденном обстоятельствами жить изолированно. Индивидуум, если бы он мог жить некоторое время изолированно, был бы зараз капиталистом, предпринимателем, рабочим, производителем и потребителем. Вся экономическая эволюция совершалась бы в нём. Наблюдая каждый составной элемент её — потребность, усилие, удовлетворение, даровую полезность и полезность, сто́ящую труда, он мог бы составить себе понятие обо всём механизме в целом, хотя бы последний и был сведён к его наипростейшему выражению»9.
И раньше: «Я утверждаю, что политическая экономия достигла бы своей цели и исполнила бы свою миссию, если бы она окончательно показала следующее: то, что правильно по
1 Ibidem.
2 Ibid., 23.
3 Ibid., 45.
4 K. Menger, «Grundsätze der Volkswirtschaftslehre», Wien, 1871.
5 Ibid., 85.
6 Ibid., 95.
7 Ibid., 96.
8 Ibid., 104.
9 Fr. Bastiat, «Harmonies économiques», Bruxelles, 1850, p. 213: «Les lois économiques agissent sur le même principe, qu'il s'agisse d'une nombreuse agglomeration d'hommes, de deux individus, ou même d'un seul, condamné par les circonstances à vivre dans l'isolement. L'individu s'il pouvait vivre quelque temps isole serait à la fois capitaliste, entrepreneur, ouvrier, producteur et consommateur. Toute l'évolution économique s'accomplirait en lui. En observant chacun des élements, qui le composent: le besoin, l'effort, la satisfaction, l'utilité gratuite et l'utilité onéreuse, il se ferait une idée du mécanisme tout entier, quoique rèduit à sa plus grande simplicité».
отношению к (одному) человеку, то правильно и по отношению к обществу»1.
Буквально то же говорит и Джевонс: «Общая форма законов политической экономии одинакова для индивидуумов и для наций»2.
Как, однако, ни стара и как ни почтенна эта точка зрения, она абсолютно неверна. Общество не есть (как — сознательно или бессознательно — предполагается здесь) арифметическая сумма изолированных индивидуумов; наоборот, хозяйственная деятельность индивидуума предполагает, как своё условие, определённую общественную среду, в которой выражается социальная связь отдельных хозяйств. Мотивы изолированного человека совершенно отличны от мотивов человека, как «общественного животного», ибо в то время как для первого внешней средой является только природа, мир вещей в их первобытной неприкосновенности, для второго внешней средой является не только «материя», но и особая социальная среда. Перейти от изолированного человека к обществу можно только перейдя через эту социальную среду. В самом деле, если бы у нас была лишь сумма отдельных хозяйств, но не было бы никаких точек соприкосновения между ними, не было бы особой среды, которую Родбертус удачно назвал «хозяйственным общением», то тогда у нас не было бы и общества. Теоретически можно, конечно, охватить и простую сумму разрозненных и разобщённых хозяйств единым понятием, сжать их в одну «совокупность». Но эта совокупность будет нечто совершенно иное, чем та совокупность, которую
1 «…J'affirme que l'économie politique aura atteint son but et rempli sa mission quand elle aura définitivement démontré ceci: Ce qui est vrai de l'homme est vrai de la société» (ibid, p. 74).
Нужно заметить, что Бастиа говорит об изолированном человеке как методологически полезной абстракции. Исторически же и для него он — «химерическое видение Руссо» (см. также стр. 93, 94).
2 «The general form of the laws of Economy is the same in the case of individuals and nations». W. Stanley Jevons: «The theory of political economy», London and New-York, 1871, p. 21. У «математиков» и «американцев» это, в значительной степени, исчезает. Ср. Walras, Etudes d'économie sociale (théorie de la repartition de la richesse sociale)», Lausanne-Paris, 1896: «Il ne faut pas dire que l'individu est la base et la fin de toute société sans ajouter immédiatement que l'état social est aussi la base et le milieu de toute individualité» [«Нельзя сказать, что индивидуум является основой и причиной всего общества, не добавив сразу, что общественное положение также является основой и средой для всякого индивидуальности» (фр.)] (p. 90). У Clark'а доминирует объективизм. Насколько, однако, всё здесь не осознано, видно, напр., из такого определения американского экономиста Thomas'а Nixon'а Carver'а: «The method pursued is that of an analytical study of the motives which govern men in business and industrial life» [«Рассматриваемый метод — это метод аналитического исследования мотивов, управляющих людьми в коммерческой и производственной жизни» (англ.)]: (The distribution of wealth. New-York, 1904, p. XV). Но, с другой стороны, тот же Карвер «объективирует» теорию ценности.
представляет из себя общество, как система хозяйств, тесно связанных между собою и находящихся в постоянном взаимодействии. В то время как в первом случае связь создаётся нами самими, во втором случае она нам дана в действительности1. Таким образом, только как член социальной хозяйственной системы, а не как изолированный «атом», может быть рассматриваем отдельный «хозяйствующий субъект». Последний действует приспособляясь к данному состоянию общественных явлений; они ограничивают, «лимитируют» (Зомбарт) его индивидуальные мотивы2. Это нужно сказать не только об «экономической структуре общества», т. е. не только о производственных отношениях, но и о социально-экономических явлениях, возникающих на основе данной структуры. Например, индивидуальные оценки всегда приспособляются к уже сложившимся ценам, стремление вложить капитал в банк зависит от высоты процента в данный момент, вложение капитала в ту или иную отрасль производства определяется сложившейся здесь нормой прибыли, оценка земельного участка зависит от величины дохода с него и от высоты процента и т. д., и т. д. Правда, индивидуальные мотивы оказывают «обратное влияние»; но нам важно установить, что сами они уже заранее имеют социальное содержание, а следовательно, из мотивов изолированного субъекта нельзя вывести никаких «социальных законов»3. Если же мы возьмём в качестве отправного
1 «Таким совокупностям, создаваемым нами и не существующим вне нашего сознания, могут быть противопоставлены совокупности реальные, созидаемые жизнью. Между грудными младенцами Европейской России нет иной связи, кроме той, что порождается нашими статистическими таблицами; деревья в лесу стоят в прочных взаимоотношениях друг к другу и образуют нечто единое, не зависимо от того, подвергаются они объединению в групповое понятие или нет» (А. А. Чупров, «Очерки по теории статистики», СПБ, 1909, стр. 76).
2 «Gehen wir also induktiv vom Gegebenen aus, so stossen wir bei der Betrachtung der Volkswirtschaftlichen Wirklichkeit… auf ganze Berge von Tatsachen, die uns vor Augen führen, wie das wirtschaftende Individuum bei all seinem Wägen und Handeln vom gegebenen Bestande eines objektiven Gefüges bestehenden Wirtschaftsordnung abhängig ist» [«Если мы индуктивно исходим из того, что нам дано, то при рассмотрении экономической реальности… мы встречаем целые горы фактов, которые показывают нам, как экономический индивидуум во всех своих оценках и действиях зависит от данного состояния объективной структуры экономического строя» (нем.)] (R. Stolzmann, l. c., 35).
3 «Исходным пунктом всякого хозяйственного явления является постоянно индивидуум, но не изолированный индивидуум, которого анализируют критики Маркса, равно как исследователи XVIII столетия… а индивидуум в соединении с другими индивидуумами, масса индивидуумов…, в которой каждый отдельный развивает иную психическую деятельность, чем в своей изолированности». — L. Boudin, «Das theoretische System von K. Marx», Stuttgart, 1909, Vorwort von K. Kautsky S. XIII (есть русский пер. В. И. Засулич). Маркс не раз с необыкновенной выпуклостью доказывал необходимость общественной точки зрения: «in Gesellschaft produzierende Individuen daher gesellschaftlich bestimmte Produktion
пункта исследования не изолированного индивидуума, а предположим социальный момент в его мотивах данным, то в таком случае у нас получится порочный круг: желая вывести «социальное», т. е. «объективное», из «индивидуального», т. е. «субъективного», мы будем выводить его из социального же, т. е. отсылать от Понтия к Пилату.
Как мы видели выше, австрийская школа (Бём-Баверк) исходит из мотивов изолированного субъекта. Правда, в сочинениях её представителей мы можем найти и довольно правильные суждения о природе общественного целого. Но на деле она с самого начала ведёт анализ мотивов хозяйствующих субъектов абстрагируя от всяких связей социального характера; именно такая точка зрения типична для новых теоретиков буржуазии, и как раз эту точку зрения австрийская школа последовательно проводит во всех своих теоретических построениях. Отсюда ясно теперь, что она неминуемо должна будет контрабандным путём ввести «социальное» в индивидуальные мотивы своих «общественных атомов», если только она захочет вывести какой-нибудь социальный феномен. Но тогда она неминуемо должна будет описать громадный порочный круг.
И, действительно, эта неизбежная логическая ошибка обнаруживается уже при анализе теории субъективной ценности австрийской школы, того краеугольного камня всей теоретической системы, которым так гордятся её представители. А между тем только одна эта ошибка уничтожает смысл построенной с необычайными ухищрениями научно-экономической идеологии современного буржуа, «ибо, конечно», — как правильно замечает сам Бём-Баверк, — «это смертный методологический грех, если
der Individuen ist natürlich der Ausgangspunkt. Der einzelne und vereinzelte Jäger und Fischer… gehört zu phantasielosen Einbildungen des XVIII Jahrhunderts» [«Индивидуумы, производящие в обществе, — а следовательно общественно-определенное производство индивидуумов, — таков, естественно, исходный пункт. Единичный и обособленный охотник и рыболов… принадлежат к лишённым фантазии выдумкам XVIII века» (нем.)]. («Einleitung» etc., S. XIII). «Die Produktion der vereinzelten Einzelnen ausserhalb der Gesellchaft… ist ein ebensolches Unding als Sprachentwickelung ohne zusammen lebende und zusammen sprechende Individuen» [Производство обособленного одиночки вне общества… — такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидуумов] (ibid). Очень хорошо замечает Р. Гильфердинг: «Из мотивов действий субъектов хозяйства, которые, в свою очередь, определяются природою хозяйственных отношений, никогда нельзя вывести чего-либо большего, кроме тенденции к установлению равенства экономических отношений: равная цена за одинаковые товары, равная прибыль на равные капиталы, равная заработная плата и равная норма эксплуатации при равенстве труда. Но, исходя из субъективных мотивов, я никогда не дойду таким способом до самих количественных отношений» («Финансовый капитал» стр. 266, русск. пер., примечание).
кто в научном исследовании игнорирует именно то, что следует объяснить»1.
Итак, мы пришли к заключению, что «субъективизм» австрийской школы, намеренное изолирование «хозяйствующего субъекта», абстракция от социальных связей2 с неизбежностью приводят к логическому краху всей системы; последняя оказывается столь же мало удовлетворительной, как старая теория издержек, беспомощно вертевшаяся в заколдованном кругу.
Возникает, однако, вопрос, возможно ли тогда вообще теоретическое познание хозяйственной жизни, установление её закономерностей помимо закономерностей индивидуальных мотивов. Возможен ли, говоря другими словами, тот «объективизм», который лежит в основе теории Маркса.
На этот вопрос даже Бём-Баверк отвечает утвердительно. «Невозможны» — говорит он — «законосообразные действия без законосообразной мотивации, но вполне возможно познание законосообразных действий без знания соответствующей мотивации»3. Но, по мнению Бёма, этот «объективистический источник знания в состоянии, в лучшем случае, доставить только очень скудную и притом, самое по себе, совершенно недостаточную часть общего знания», т. к. в хозяйственной среде «мы имеем дело
1 Проф. Бём-Баверк, «Теория Карла Маркса и её критика», пер. проф. Георгиевского, СПБ. 1897, стр. 90. (Книжка переведена безграмотно и снабжена глупейшим предисловием истинно-русского профессора).
2 Что речь идёт лишь об абстракции, понимают, конечно, и сами австрийцы. «Der Mensch wirtschaftet nicht als isoliertes Wesen; eine Einzelwirtschaft im strikten Sinne des Wortes ist eine Abstraction» [«Человек не хозяйствует как изолированное существо; индивиуальное хозяйство в строгом смысле слова есть абстракция» (нем.)] (Emil Sax, «Das Wesen und die Aufgaben der Nationalökonomie», Wien, 1884, S. 12). Однако, не всякая абстракция допустима: сам Бём замечает: «в науке к „мыслям“, как и „логике“, не следует удаляться совсем беззаботно от фактов… отвлекаться можно только от тех особенностей, которые не имеют значения для исследуемого явления, действительно, в самом деле не имеют значения» (Бём-Баверк, «Теория К. Маркса и её критика», etc., стр. 114–115. Курсив автора).
3 Бём-Баверк, «Теория К. Маркса и её критика», стр. 123, подстроч. прим.). Г. Струве, называя такой метод познания схоластикой (стр. XXV цит. сочин.), в другом месте (стр. XXXII и сл.) говорит об «эмпирически правомерных применениях универсалистического мотива». Это, в свою очередь, ничуть не мешает тому же автору заявлять, что «социологическая точка зрения, необходимая в политической экономии, в конце концов, может исходить только от человека (т. е. „индивидуума“. Н. Б.) и только от его психологии» (стр. 26). При этом г. Струве не придаёт «особенного значения тонкостям психологического субъективизма», как будто эти «тонкости» не связаны необходимой логической связью с «основами». Как видит читатель, г. Струве выбирает себе весьма удобную позицию. На вопрос Бём-Баверка отрицательно отвечает Лифман, l. c.
преимущественно с сознательно рассчитанными человеческими действиями»1.
Однако, мы видим выше, что скудный урожай должен получиться именно на ниве той тощей абстракции индивидуально-психологического характера, которая пропагандируется австрийской школой2. И не просто в абстракции здесь дело. Мы уже имели случай упоминать, что абстракция есть необходимый элемент познавательной деятельности. Ошибка австрийцев состоит в том, что они абстрагируют при исследовании общественных явлений от этих самых явлений. Очень хорошо формулирует данный пункт Р. Штольцман. «Путём изолирования и абстрагирования», — говорит он — «можно создать хозяйственные типы, настолько простые, насколько это возможно, но типы эти должны быть социальными, они должны иметь своим предметом социальное хозяйство»3. Ибо нельзя перейти от чисто индивидуального к социальному; даже если бы в действительности имелся исторический процесс такого перехода, т. е. если бы люди переходили от изолированного состояния к «общественному бытию», то и тогда бы можно было лишь описать исторически и конкретно этот процесс, разрешить, таким образом, проблему чисто идиографического (кинематографического) характера; но и тогда нельзя было бы построить теорию номографического типа. В самом деле, вообразим, что отдельные и изолированные производители сталкиваются друг с другом, связываются постепенно обменом и, наконец, превращаются в современное развитое меновое общество. Возьмём теперь субъективные оценки человека нашего времени. Они исходят (ниже мы будем доказывать это подробнее) от заранее сложившихся цен; эти цены, в свою очередь, слагаются из мотивов хозяйствующих субъектов, в некоторый более или менее отдалённый период времени; но они в своё время зависели от цен, которые сложились ещё раньше; эти последние
1 Бём-Баверк, «Теория К. Маркса и т. д.», стр. 122.
2 Даже сторонник теории пред. полезности Джон Кейнс признаёт, что «явления промышленной жизни во всем своём объёме не могут быть объяснены единственным путём дедукции из немногих элементарных законов человеческой природы» (Смотр. «Предмет и метод полит. экон.», пер. под ред. Мануйлова, Москва 1889, стр. 70).
3 «Mag man die Wirtschaftstypen durch Isolieren und Abstrahieren so ein fach gestalten, wie es nur angeht, aber socia müssen sie sein, eine sociale Wirtschaft müssen sie zum Gegenstande haben» (R. Stolzmann, l. c., S. 63, также «Sociale Kategorie». S. 291, 292). Ср. также D. Lifschitz, «Zur Kritik der Böhm-Bawerkschen Werttheorie», Leipzig 1908, Kap. IV, особ. стр. 90–91.
явились опять-таки, как результат субъективных оценок, основанных на ещё более ранней цене и т. д., и т. д. В конечном счёте мы дойдём, таким образом, до оценок изолированных производителей, оценок, которые, действительно, уже не содержат в себе элемента цены, так как за ними не скрывается уже никакой общественной связи, никакого общества. Но анализ этих субъективных оценок, начиная с оценок современного человека и кончая гипотетическим Робинзоном, будет не чем иным, как историческим описанием процесса превращения мотивов изолированного человека — в мотивы человека современного, причём этот процесс будет изображён в обратном порядке. Ничего, кроме этого описания, подобный анализ дать не может, и никакой общей теории цены или теории меновой ценности на этой основе построить нельзя. Попытки же такого построения с неизбежностью должны приводить к порочным кругам в теоретической системе, потому что, поскольку мы хотим оставаться в рамках общей теории, постольку мы должны признать социальный элемент за данную величину, вместо того, чтобы объяснить этот элемент; с другой стороны, выйти за пределы этой величины — это, как мы видели, означает превратить теорию в историю, т. е. перейти в совершенно другую плоскость научного исследования.
Нам остаётся только один метод исследования, именно, соединение абстрактно-дедуктивного метода с методом объективным, соединение, которое является одной из самых характерных черт марксистской политической экономии. Только таким путём можно построить теорию, которая не представляла бы вечного противоречия в себе самой, а была бы действительным орудием научного познания капиталистической действительности.
2. Историческая и неисторическая точки зрения
В «Теориях прибавочной ценности» Маркс писал о физиократах: «Было большой их заслугой, что они рассматривали эти формы (формы буржуазного способа производства Н. Б.), как физиологические формы общества, как формы, вытекающие из естественных нужд самого производства, которые независимы от воли, политики и т. д…Это материальные законы. Ошибка же физиократов состоит в том, что материальный закон определённой общественой формации рассматривается, как закон абстрактный,
одинаково господствующий над всеми общественными формами»1.
Здесь очень хорошо проводится различие между просто-общественной и общественно-исторической точкой зрения. Можно рассматривать «общественное хозяйство в целом», но не понимать всего значения специфически исторических общественных форм. Правда, в новейшее время неисторической точке зрения обычно соответствует и непонимание значения социальных связей, но тем не менее следует различать эти два методологических вопроса, ибо возможность «объективизма» отнюдь не является необходимой гарантией исторической постановки вопроса. Это мы видим на примере физиократов. В современной литературе мы находим то же самое у Тугана-Барановского, «социальная теория распределения» которого годится (а потому ничего не объясняет) для всякого расслоённого на классы общества2.
Маркс самым резким образом подчёркивал исторический характер экономической теории и относительность её законов. «По его мнению… каждый исторический период имеет свои законы… но, как только жизнь пережила период данного развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться уже другими законами»3. Из этого, конечно, отнюдь не вытекает, что Маркс отрицал все и всяческие общие законы, которые бы определяли ход общественной жизни на различных ступенях развития. Теория исторического материализма, например, открывает законы, пригодные для общественного развития вообще. Но это отнюдь не исключает специфических исторических законов политической экономии, которые, в противоположность социологическим законам, выражают
1 «Es war ihr grosses Verdienst, dass sie diese Formen als physiologische Formen der Gesellschaft auffassten: als aus der Naturnotwendigkeit der Produktion selbst hervorgehende Formen, die von Willen, Politik u. s. w. unabhängig sind. Es sind materielle Gesetze. Der Fehler der Physiokraten ist nur der, dass das materielle Gesetz einer bestimmten historischen Gesellschaftsstufe als abstraktes alle Gesellschaftsformen gleichmässig beherrschendes Gesetz aufgefasst wird» (K. Marx, «Theorien über den Mehrwert» I. Band, S. 34).
2 Смотр. Туган-Барановский, «Основы политической экономии». Нужно заметить, однако, что в то время, как физиократы в действительности объясняли капитализм, хотя и не сознавали этого, Туган хочет сознательно объяснить его, но «вырабатывает» одни ничего не говорящие формулы. Об этом смотр N. Bucharin, «Eine Oekonomie ohne Wert», «Neue Zeit», 1914, №№ 22 и 23.
3 К. Маркс, «Капитал», т. I, стр. XIV; цитата взята из рецензии Кауфмана, приводимой самим Марксом.
сущность одной из общественных структур, капиталистической общественной структуры1.
Здесь уместно будет предупредить одно могущее быть сделанным возражение. А именно, нам могут сказать, что признание историчности с неизбежностью влечёт за собой идиографический, чисто описательный тип теории, т. е. ту точку зрения, которую защищает так называемая «историческая школа». Однако, такое возражение покоилось бы на смешении совершенно различных вещей. Возьмём какое-либо общее положение идиографической науки par exellence [в основном (фр.)] статистики. Статистика населения выводит, например, такой «эмпирический закон»; на 100 девочек — рождается 105–108 мальчиков. Этот «закон» — чисто описательного характера, на нём непосредственно не выражено никакого общего, причинного, соотношения. Наоборот, теоретический закон в политической экономии укладывается, как мы видели, в формулу причинности: если имеется A, B, C, то наступает D; другими словами, наличность определённых условий, «причин», ведёт за собой наступление определённого следствия. Ясно, что эти «условия» могут быть и исторического характера, т. е., что они в действительности встречаются только в определённое время. С чисто логической точки зрения, вполне безразлично, где и когда встречаются эти условия в действительности, и даже встречаются ли они вообще, — в этом смысле перед нами «вечные законы»; с другой точки зрения, их реального проявления, они суть «исторические законы», ибо они связаны с «условиями», встречающимися лишь на исторически определённой ступени развития2. Но раз эти условия даны, даны тем самым и их следствия. Именно на этом характере теоретических экономических законов возможно их «применение» к странам и эпохам, где общественное развитие достигло соответствующей высоты
1 Этого не понимают даже «благожелательные» критики. См. Charasoff, l. c., S. 260–261.
2 Проф. Онкен в своей «Geschichte der Nationalökonomie» различает три метода: die exacte oder philosophische, die historische oder besser historisch-statistische und endlich die historisch-phylosophische, welche einen synthetischen Charakter besitzt [«точный или философский, исторический или, лучше, историко-статистический, и наконец историко-философский, который имеет синтетический характер» (нем.)] (S. 9). И дальше: «Auf sozialistischen Gebiete hat die historisch-phylosophische Methode einesteils durch Saint Simon und sodann in extrem materialistischer Richtung durch Karl Marks und Friedrich Engels Vertretung gefunden… Erfolgreich bekämpft werden kann er (историч. материализм. Н. Б.) nur auf dem gleichen, d. h. historisch-phylosophischen Boden» [«Историко-философский метод проник в область социализма отчасти через Сен-Симона, а затем в чрезвычайно материалистическом направлении через посредство Карла Маркса и Фридриха Энгельса… Против него можно успешно бороться только на той же, т. е. историко-философской почве» (нем.)] (ibid). Здесь, таким образом, признаётся плодотворность именно марксова метода, который, конечно, следует по Онкену «соединить» с кантовским идеализмом, в целях более удобной борьбы с марксизмом, как зловредной материалистической теорией.
(поэтому, например, русские марксисты могли удачно предсказать «судьбы капитализма в России»), хотя анализ Маркса исходил из конкретного эмпирического материала, касавшегося Англии1.
Таким образом, «исторический» характер законов политической экономии отнюдь не превращает последнюю в науку идиографического типа. С другой стороны, только историческая точка зрения может быть познавательно ценной в этой области.
Политическая экономия, как наука, может иметь своим объектом исключительно товарное (resp. товарно-капиталистическое) общество. В самом деле, если бы мы имели перед собой какой-либо вид организованного хозяйства, будь это ойкосное хозяйство Родбертуса, первобытная коммуна, феодальное поместье или организованное общественное хозяйство социалистического «государства» — мы бы не нашли там ни одной проблемы, разрешение которой составляет задачу теоретической экономии; эти проблемы касаются товарного хозяйства, в особенности его капиталистической формы: таковы проблемы ценности, цены, капитала, прибыли, кризисов и т. д. Это, конечно, не случайность: как раз теперь, при системе большей или меньшей «свободной конкуренции», наиболее ясно выражается стихийность экономического процесса, где индивидуальная воля и цель отходит на задний план перед объективно развивающейся цепью общественных явлений; только товарному производству и его высшей форме производству капиталистическому, свойственно то явление, которое Маркс назвал «товарным фетишизмом» и блестящий анализ которого он дал в «Капитале». Именно здесь личные отношения людей в производственном процессе выражаются в безличных отношениях между вещами, и эти последние принимают форму «общественного иероглифа» ценности (Маркса). Отсюда та «загадочность», которая свойственна капиталистическому производству, и то своеобразие проблем, которые впервые появляются здесь для теоретического исследования. «Не вследствие „caractère typique de la liberté économique“ [„типичного характера экономической свободы“ (фр.)], а в силу теоретико-познавательного своеобразия системы конкуренции, которая приводит с собой как наибольшее число теоретических задач, так и наибольшую трудность их решения»2, анализ капиталистической действительности
1 Этого совершенно не понимает г. Булгаков. См. его критику марксистских прогнозов в «Философии хозяйства».
2 «Nicht wegen des „caractère typique de la liberté économique“, sondern wegen der erkenninisstheoretischen Eigenart des Conkurrenzsystems, welches
представляет особый интерес и придаёт особый логический вид экономической науке, которая исследует закономерность стихийной жизни современного общества, выводит законы, независимые от сознания людей, «регулирующие естественные законы, на манер закона тяжести, когда над вашей головою обрушивается дом»1. И вот эта стихийность, вытекающая притом из весьма сложных отношений, есть сама историческое явление, свойственное лишь товарному производству2. Только в неорганизованном общественном хозяйстве создаются специфические явления, когда взаимоприспособленне различных отдельных частей «производственного организма» идёт помимо сознательно на это приспособление направленной воли людей. При планомерном ведении общественного хозяйства распределение и перераспределение производительных сил общества есть сознательный, основанный на статистических выкладках, процесс; при современной анархии производства этот процесс совершается посредством целого передаточного механизма цен, их падения или повышения, путём давления этих цен на прибыль, путём целого ряда кризисов и т. д.; словом, не сознательный расчёт коллектива, а слепая сила общественной стихии, проявляющаяся в целом ряде общественно-экономических явлений — в первую голову рыночной цены — вот что характерно для современного общества и вот что составляет предмет экономической науки. При социалистическом строе политическая экономия потеряет свой смысл: останется одна лишь «экономическая география» — наука идиографического типа и нормативная наука «экономической политики», ибо отношения между людьми будут простыми и ясными, устранится всякая их вещная, фетишизированная формулировка, а на место закономерностей стихийной жизни станет закономерность сознательных действий коллектива. Уже из одного этого ясно, что при
sowohl die grösste Zahl der theoretischen Rätsel, аls die grösste Schwierigkeit, sie zu lösen, mit sich führt» (Heinrich Dietzel, «Theoretische Sozialökonomik», S. 90).
1 К. Маркс, Капитал, I, стр. 31, перев. Струве (III изд.).
2 «Gesetzmässige Erscheinungen heutiger Art… erst entstanden, als jede Isolierung, aber auch die jenige örtliche Abgeschlossenheit überwundene Dinge waren» [«Закономерные феномены сегодняшнего рода… возникли только когда всякая изоляция, включая эту местную закрытость, была преодолена» (нем.)] (Neumann, «Naturgesetz und Wirtschaftsgesetz», «Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft», hg. v. Schöffle, 1892, Jahrg. 48, Heft 3, S. 446). П. Струве очень хвалит Маркса за анализ товарного фетишизма, но он считает, что Маркс и вся школа научного социализма ошибались, приписывая этому явлению исторический характер. Последнее обстоятельство не помешало, впрочем, тому же автору ставить фетишизм в связь с товарным хозяйством, которое, по его же собственному мнению, является исторической категорией (см. у него о «системе хозяйства», l. c.).
исследовании капитализма нужно принимать во внимание основные его черты, отличающие капиталистический «производственный организм» от всякого иного: ибо исследование капитализма и есть исследование того, что отличает капитализм от всякой другой общественной структуры; если мы отвлекаемся от этих особенностей, которые типичны для капитализма, то мы будем иметь дело лишь со всеобщими категориями, пригодными для всяких общественных производственных отношений и потому не объясняющими исторически определённого, совершенно своеобразного процесса развития «современного капитализма». Как говорит Маркс, именно в забвении этого положения и заключается «вся мудрость» современной буржуазной экономии, которая стремится доказать прочность теперешних отношений1. При этом нужно иметь в виду, что анализ капитализма, как развитого товарного производства, характеризирующегося не обменом вообще, но капиталистическим обменом, где на рынке появляется рабочая сила в качестве товара, и где производственные отношения («экономическая структура общества») включают в себя не только отношения между товаропроизводителями, но и отношение между классом капиталистов и классом наёмных рабочих, — что этот анализ капитализма требует, кроме исследования общих условий товарного хозяйства (наличность лишь одного этого элемента соответствовала бы теории простого товарного производства), также и исследования специфической структуры капитализма. Только такая постановка вопроса может создать действительно научную экономическую теорию. Если заниматься не апологией и увековечиванием капиталистических отношений, а их теоретическим исследованием, то необходимо выделить их типичные черты и эти черты анализировать. Так именно и поступает Маркс. Его «Капитал» начинается словами:
«Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, является „огромным скоплением товаров“, а отдельный товар — его элементарной формой. Наше исследование поэтому начинается с анализа товара»2.
Таким образом, с первых же строк всё исследование поставлено на исторические рельсы. В дальнейшем анализ Маркса
1 «In diesem Vergessen liegt zum Beispiel die ganze Weisheit der modernen Oekonomen, die Ewigkeit und Harmonie der bestehenden socialen Verhältnissen beweisen…» [«В забвении этого заключается, например, вся мудрость современных экономистов, которые доказывают вечность и гармонию существующих социальных отношений» (нем.)] («Einleitung zu einer Kritik» etc., S. XVI). Писано в 1857 г., но буквально приложимо к «двадцатому веку».
2 К. Маркс, «Капитал», т. I, стр. 1.
показывает, что все основные понятия экономической науки носят исторический характер1.
«Продукт труда, — пишет Маркс о ценности, — при всяких общественных условиях есть предмет потребления; но лишь исторически определённая эпоха, делающая затраченный на производство какого-либо полезного предмета труд его „объективным“ свойством, т. е. его ценностью, превращает продукт труда в товар»2.
То же самое говорит Маркс о капитале:
«Капитал — это не вещь, а определённое общественное, принадлежащее определённой исторической формации, отношение производства, которое проявляется в вещи и придаёт этой вещи специфически общественный характер. Капитал не есть сумма материальных и произведённых средств производства, которые сами по себе так же не суть капитал, как золото и серебро сами по сути не суть деньги»3.
Любопытно рядом привести то определение капитала, которое даёт Бём-Баверк:
«Капиталом вообще, — говорит он, — мы называем совокупность продуктов, которые служат как средство добывания благ. Из этого общего понятия капитала вытекает более узкое понятие социального капитала. Социальным капиталом мы называем совокупность продуктов, которые служат как средство социально-хозяйственного добывания благ… или… говоря кратко, совокупность промежуточных продуктов»4.
1 Сводку методологических взглядов Маркса можно вайти в не раз цитированной нами «Einleitung». По поводу исторических и неисторических «условий производства» Маркс следующим образом резюмирует свои мысли: «Zu resümieren: es gibt allen Produktionsstufen gemeinsame Bestimmungen die von Denken als allgemeine fixiert werden, aber die sogenannten allgemeinen Bedingungen aller Produktion sind nichts als diese abstrakten Momente, mit denen keine wirkliche geschichtliche Produktionsstufe begriffen ist» [«Резюмируем: есть определения, общие всем ступеням производства, которые фиксируются мышлением как всеобщие; однако так называемые общие условия всякого производства суть не что иное, как эти абстрактные моменты, с помощью которых нельзя понять ни одной действительной исторической ступени производства» (нем.)] (S. XX)
2 К. Маркс, «Капитал», т. I, стр. 21.
3 К. Маркс, «Капитал», т. III, часть II, стр. 343, 344, перевода Базарова и Степанова.
4 «Kapital überhaupt nennen wir einen Inbegriff von Produkten, die als Mittel der Gütererwerbes dienen. Aus diesem allgemeinen Kapitalbegriff löst sich als engerer Begrift der des Socialkapitales ab. Socialkapital nennen wir einen Inbegriff von Produkten, die als Mittel socialwirtschaftlichen Güterewerbes dienen; oder… kurz gefasst, einen Inbegriff von Zwischenprodukten» (Böhm-Bawerk, «Kapital u. Kapitalzins», Bande II, Teil I, S. 54–59, издания 1909 г. Г-н Струве, прошедший школу Маркса, стоит тоже на этой крайне поверхностной точке зрения: «Чистое хозяйствование, — пишет он,— знает и такие категории, как издержки производства, капитал, доход, рента» (l. c., стр. 17), причём под чистым хозяйством подразумеваются
Таким образом, налицо полная противоположность исходной точки зрения. Где у Маркса выделяется, как основной признак, историчность данной категории, там у Бёма — абстракция от исторического элемента; где у Маркса исторически-определённые отношения людей, там у Бёма всеобщие формы отношения человека к вещам. В самом деле, ведь, если отвлечься от исторически-изменчивых отношений между людьми, тогда останутся лишь отношения между человеком и природой, вместо историко-социальных категорий — категории «естественные» («natürliche Kategorien»). Однако, ясно, что «естественные» категории ни в малейшей степени не объясняют категорий историко-социальных, ибо, как совершенно правильно замечает Штольцман: «Естественные категории дают только технические возможности для образования экономических феноменов»1.
В самом деле, процесс труда, процесс «добывания благ» и их распределения проходит всегда в известных исторически-различных формах, которые только и вызывают известные социально-экономические явления. Нельзя же видеть, подобно «полковнику Торренсу», а также Бём-Баверку «в камне дикаря — начало капитала»2, а в самом дикаре — капиталиста. Только когда на основе товарного производства3 средства производства становятся монопольной собственностью одного класса и в качестве таковой противопоставляются собственности рабочего на единственный находящийся в его распоряжении товар — рабочую
«экономические отношения всякого хоз. субъекта ко внешнему миру» (Ibidem). Более утончённый вариант сходных мыслей ведёт своё начало от Родбертуса, различавшего логическое понятие капитала от исторического. На деле такая терминология прикрывает апологетические ноты у буржуазных экономистов, будучи совершенно излишня по существу, ибо для «логических категорий» имеются такие термины, как, напр., средства производства. Об этом придётся говорить подробнее ниже, при разборе теории прибыли.
1 «Die natürlichen Kategorien geben nur technische Möglichkeiten für die Ausbildung von ökonomischen Phänomenen».(R. Stolzmann: «Der Zweck etc.» S. 131).
2 К. Маркс: «Капитал». I, 114, подстрочн. примеч.: «В первом камне, который дикарь бросает в дичь, в первой палке, которую он берёт, чтобы бить плоды… мы видим присвоение одного предмета с целью приобретения другого и открываем, таким образом, начало капитала» (R. Torrens, «An Essay on the Production of Wealth etc», p. 70, 71). Определение капитала, как совокупности «промежуточных продуктов», которое даёт Бём-Баверк, совпадает, таким образом, с мнением Торренса, жестоко осмеянным Марксом ещё в первом томе «Капитала». Ср. Böhm-Bawerk: «Kapital und Kapitalzins», Band II, Teil I, S. 587.
3 Последнее условие часто упускается критиками Маркса. Ср., напр., Fr. Oppenheimer: «Die soziale Frage und Sozialismus», особ. главу: Robinson-Kapitalist.
силу, — только тогда и возникает то своеобразное отношение, которое называется капиталом, а следовательно, только тогда возникает и «прибыль капиталиста». То же и с рентой. Один факт различия в плодородии почвы на разных земельных участках или же пресловутый «закон убывающего плодородия почвы» (даже если бы он существовал в той форме, в какой его признают самые крайние мальтузианцы) — отнюдь не вызывали бы появления на свет божий поземельной ренты. Последняя возникает лишь тогда, когда на основе товарного производства земля монополизируется классом поземельных собственников. Различие же в плодородии разных участков и вышеупомянутый «закон» являются лишь техническими условиями, «возможностями» социального феномена — ренты1. Поэтому напрасны жалобы Бём-Баверка на некоторых его критиков, где Бём обвиняет последних, что они не различают «сущности дела» от «формы проявления» («Erscheinungsform»). «Сущность» капитала состоит не в том, что он — «совокупность промежуточных продуктов» (это есть «сущность» средств производства), а в том, что он есть своеобразное общественное отношение, влекущее за собой целый ряд совершенно неизвестных другим эпохам экономических явлений. Можно сказать, конечно, что капитал есть Erscheinungsform для средств производства в теперешнем обществе, но нельзя сказать, что современный капитал есть форма проявления капитала вообще, который идентичен со средствами производства.
Историческим характером обладает и явление ценности. Даже если признать правильным индивидуалистический метод австрийской школы и стараться вывести ценность из «субъективной ценности», т. е. из индивидуальных оценок единичных лиц, то и тогда до́лжно принять во внимание то обстоятельство, что в психике теперешнего «производителя» и в психике производителя в натуральном хозяйстве (а тем более в психике «человека, сидящего у ручья» или голодающего в пустыне) имеется совершенно различный материал. Современного капиталиста — будь то представитель промышленного или торгового капитала — совершенно не интересует потребительная ценность продукта: он «работает» при помощи нанятых «рук» исключительно ради прибыли, его интересует лишь меновая ценность.
1 Ср. Штольцман, l. c., 26, также Джон Кейнс, l. c., стр. 66: «…даже закон убыли земельного продукта, рассматриваемый как чисто естественное явление, строго говоря, едва ли может считаться экономическим законом».
Отсюда ясно, что даже основного для политической экономии явления, явления ценности, нельзя объяснить, «вывести» из того общего всем векам и народам положения, что вещи могут удовлетворять какую-либо человеческую потребность. А последнее и есть «метод» австрийской школы1.
Итак, мы приходим к заключению, что австрийская школа, отвлекаясь от особенностей капитализма, стоит на совершенно ложном методологическом пути. Политическая экономия, которая хочет объяснить общественно экономические отношения, т. е. отношения между людьми, должна быть исторической наукой. «Поэтому» — как весьма метко и ядовито говорит Энгельс: «кто пожелает объединить одними законами экономику Огненной Земли и экономику современной Англии, тот, очевидно, не извлечёт на свет божий ничего, кроме самых банальных общих мест»2. Под эти «общие места» можно подвести более или менее остроумный фундамент, но даже последнее обстоятельство не поможет объяснить заранее исключённые особенности капиталистического строя. Таким образом, то гипотетическое «хозяйство», которое «строит» Бём-Баверк и «законы» которого он исследует, оказывается настолько удалённым от нашей грешной действительности, что перестаёт быть с нею соизмеримым.
Это начинают отчасти сознавать и творцы нового направления. Так, например, Бём-Баверк в последнем издании своего сочинения о капитале пишет:
«В особенности охотно я хотел бы заполнить один пробел… речь идёт об исследовании того, что означает и что в состоянии сделать влияние т. н. „социальной категории“ — силовые отношения, возникающие из социальных учреждений… Эта глава социальной экономии не написана ещё удовлетворительным образом… Не написана она и сторонниками теории предельной полезности»3.
1 «Den Ausgangspunct, die Grundlage des „Systems“ bildet die Analyse der elementaren Erscheinungen des Gesamtgebietes: der ökonomischen Betätigung des Menschen in abstracto, abgesehen also von Besonderheiten der sozialen Beziehungen» [«Исходным пунктом, основой „системы“ является анализ элементарных явлений всей области: экономическая деятельность человека в абстракции, помимо особенностей общественных отношений» (нем.)] (Emil Sax: «Das Wesen und die Aufgaben der Nationalökonomie», S. 68).
2 Фридрих Энгельс: «Анти-Дюринг», пер. Яковенко, СПБ. 1906, стр. 15. Неисторический характер объективизма у «математиков» и «англо-американцев» приводит их к чисто механическому воззрению, где, в сущности, нет даже общества, а есть движущиеся вещи.
3 «Insbesondere hätte ich gerne eine Lücke ausgefüllt… es handelt sich um die Untersuchung, was die Einflüsse der sogenannten „sozialen Kategorie“, was die aus den sozialen Einrichtungen stammenden Macht und Gewaltverhältnisse, bedeuten
Впрочем, можно заранее предсказать, что эта «глава» сторонниками теории предельной полезности «удовлетворительно» написана быть не может, т. к. они рассматривают «социальное» не как органическую часть «чисто-экономического», а как вне экономики стоящую внешнюю величину.
В противовес Бёму Штольцман, один из представителей «социально-органического метода», на которого мы часто ссылались, замечает (по поводу, разумеется, своих работ): «Объективизм… вступает в новую стадию, он делается не только социальным, он делается „историческим“; не остаётся более никакой пропасти между систематико-логическим и историко-реалистическим исследованием…»1. Однако, эта задача соединения абстрактного метода классиков с «объективизмом» и «историчностью» была решена — и притом без всяких этических благоглупостей — задолго до Штольцмана Карлом Марксом.
Таким образом, и здесь впереди всех идёт «устаревшая» теория пролетариата2.
und vermögen… Dieses Kapitel der Sozialökonomie ist noch nicht befriedigend geschrieben worden… Auch von der Grenzwerttheorie nicht». (Vorwort zur dritten Auflage des «Kapitales», II, S. XVI–XVII).
1 «Der „Objektivismus“ tritt damit in ein neues Stadium, er wird nicht nur sozial, er wird „historisch“; es bleibt keine Kluft mehr zwischen der systematisch-logischen und der historisch-realistischen Forschung, das Arbeitsfeld wird für beide gemeinsam, sie haben beide die Erkenntnis der geschichtlichen Wirklichkeit zum Gegenstande» (R. Stolzmann, l. c., Vorwort, S. 2). Ср. с этим R. Liefmann, l. c., S. 5: «die sogenannte soziale Betrachtungsweise… schon vor einem halben Jahrhundert von Karl Marx… angewandt worden ist» [«так называемый общественный метод… был использован Карлом Марксом… полвека назад» (нем.)]. Тут же Лифман совершенно справедливо отмечает особенности марксова метода.
2 Штольцман видит необходимость в рассматривании социальных явлений как социально этических. При этом он путает этику, как совокупность норм, с точки зрения которых рассматривается экономическая действительность, и этику, как факт, стоящий в связи с фактом экономических явлений. В первом случае говорить о политической экономии, как об этической науке, значило бы превращать науку в рецепты н не более; во втором случае, если действовать по образцу Штольцмана, можно было бы говорить о политической экономии, как и о филологической науке, на том «достаточном основании», что явление языка тоже стоит в связи с экономической жизнью. До каких колоссальных пошлостей может доходит «этика» господ «критиков», видно хотя бы из следующей выписки: «…Заработная плата означает моральную величину» («der Lohn bedeutet eine moralische Grösse»), курсив автора, стр. 198. Она определяется не только обычаем и правовыми институтами, «но также голосом совести и внутренним принуждением, т. е. императивом сердца»: «sondern auch durch die Stimme des Gewissens und den Zwang von innen, d. h. durch den eigenen Imperativ des Herzens», S. 198. И такие кисло-сладкие рассуждения встречаются довольно часто (ср. стр. 199, 201 и т. д.). «Практический разум» г. Штольцмана предлагает ему спасти людей от объятий социализма, смотр. 17). Для сего он
3. Точка зрения производства и точка зрения потребления
«Первая теоретическая разработка современного способа производства — писал Маркс — необходимо исходила из поверхностных явлений процесса обращения… Действительная наука современной политической экономии начинается лишь с того времени, когда теоретическое исследование переходит от процесса обращения к процессу производства»1. Наоборот, Бём и вся австрийская школа ставят во главу угла анализ потребления.
В то время как Маркс рассматривает общество, прежде всего, как «производственный организм», хозяйство — как «производственный процесс»2, у Бём-Баверка производство отступает на задний план, и на первое место выдвигается анализ потребления, потребностей и желаний хозяйствующего субъекта3. А раз это так, то не мудрено, что исходным пунктом этого анализа являются не хозяйственные блага, как продукты, а (a priori) данное их количество, их «запас», неизвестно откуда взявшийся. Этим, в свою очередь, совершенно предопределяется и всё учение о ценности, как центральный пункт теоретической системы.
не прочь пуститься в демагогию: «конечно», пишет он о марксистах: «много проще и менее ответственно ограничиваться дискредитированием существующего и, давая камни вместо хлеба, утешать голодающих будущим переворотом… Но рабочий не захочет ждать» и проч. Эта чепуха продиктована нашему тайному советнику, очевидно, тоже «императивом сердца». Поскольку Штольцман представляет интересное явление, он связан с теорией и методом Маркса. Его же не в меру разбухшая этика способна прельщать лишь г.г. Булгаковых, Франков и Туган-Барановских.
1 К. Маркс: «Капитал», т. III, ч. I, стр. 313.
2 К. Маркс: «Капитал», т. II, стр. 88 и 89.
3 То же у Джевонса: «Political Economic must be founded upon a full and accurate investigation of the conditions of utility; and, to understand this element, we must necessarily examine the character of the wants and desires of men. We, first of all, need a theory of the consumption of wealth» [«Политическая экономия должна основываться на полном и точном исследовании условий полезности; и, чтобы понят этот элемент, мы должны обязательно изучить характер потребностей и желаний людей. Нам, прежде всего, нужна теория потребления материальных ценностей» (англ.)] («The theory of politic. economy», London and New-York. 1871, p. 46 — подчёркнуто нами Н. Б.). У L. Walras («Etudes d'écon. sociale», p. 51) к чистой экономии относится лишь рассмотрение «de la richesse» [«богатства» (фр.)], тогда как анализ производства составляет уже область прикладной экономии (économie politique appliquée); у Carver'а ещё большее приближение к производственной точке зрения, здесь он солидаризируется с Marschall'ом: «In other words, economic activities, rather than economic goods form the subject-matter of the science» [«Другими словами, экономическая деятельность, а не экономические блага составляют предмет науки» (англ.)] (XI). В другом месте того же сочинения «The distribution of wealth» он располагает эти «activities» в таком порядке: «производство» (production), потребление (consumption), оценка (valuation). У приведённых авторов мы видим разные оттенки, причём по отношению к Бём-Баверку, с одной стороны, Марксу — с другой, эти оттенки являются эклектизмом.
Если заранее устранён производственный фактор, то ясно, что должна быть построена «внепроизводственная» теория ценности. В связи с этим стоит и оригинальное приложение метода «изолирующей абстракции»: так, Бём-Баверк при анализе ценности заставляет своих Робинзонов не производить блага, а терять или «лишаться» их; при этом самая возможность производства или воспроизводства рассматривается лишь, как «осложняющий момент», а не как такое явление, которое подлежит анализу в первую голову1. Вполне логично, что основным понятием австрийской школы является «полезность», из которой выводится и понятие субъективной, а затем и объективной ценности. Понятие полезности отнюдь не предполагает никаких «трудовых затрат», никакого производства; оно выражает не активное, а чисто пассивное отношение к вещам, не «предметную деятельность», а отношение к неизменному данному. Поэтому понятие полезности с успехом может функционировать в примерах, где действующими лицами являются «потерпевшие крушение», «близорукие» на необитаемом острове, голодающие «путники» и прочие порождения профессорской фантазии.
Однако, ясно, что такая точка зрения заранее исключает какую бы то ни было возможность понять общественные явления в их развитии. Последнее имеет своим двигателем рост производительных сил, рост производительности общественного труда, расширение производительных функций человеческого общества. Без потребления нет производства — это несомненно: потребности всегда являются движущим мотивом хозяйственной деятельности. Но, с другой стороны, производство самым решительным образом влияет на потребление. Маркс различает троякого рода влияние: во-первых, поскольку производство создаёт материал для потребления; во-вторых, поскольку оно определяет его вид, его качественный характер (Weise); и, наконец, в-третьих, поскольку оно создаёт новые потребности2.
1 Прав, поэтому, Каутский, когда он говорит, что австрийская школа «улучшает робинзонады XVIII столетия тем, что её Робинзон не производит путём труда своих предметов потребления, а находит их упавшими с неба» (L. Boudin, l. c. Vorwort von Kautsky, S. X); знаменитые уравнения обмена Леона Вальраса целиком берут этот пункт. Ср. L. Walras: «Principe d'une théorie mathematique de l'échange», p. 9. «Etant données les quantités des marchandises, formuler le système d'équations dont les prix des marchandises sont les racines» [«Принимая данными количества товаров, составить систему уравнений, чьими корнями являются рыночные цены» (фр.)], так формулирует он свою задачу. Производства здесь, как видит читатель, тоже нет.
2 «Die Produktion produziert die Konsumtion… 1. indem sie ihr das Material schafft; 2. indem sie die Weise der Konsumtion bestimmt; 3. indem sie die erst
Так представляется дело, если мы рассматриваем соотношение между производством и потреблением вообще, т. е. вне зависимости от исторически определённой структуры. Если же мы будем рассматривать капитализм, то сюда присоединится ещё один важный момент. А именно, говоря словами Маркса, «общественная потребность, т. е. то, что регулирует принцип спроса, существенно обусловливается отношением различных классов друг другу и их взаимным экономическим положением, а следовательно, во-первых, отношением всей прибавочной стоимости к заработной плате и, во-вторых, соотношением различных частей, на которую распадается прибавочная стоимость (прибыль, процент, земельная рента, налоги и т.п.)»1. Это же отношение классов друг к другу, в свою очередь, формируется и изменяется под влиянием роста производительных сил.
Итак, прежде всего: динамика потребностей обусловливается динамикой производства. Отсюда вытекает: во-первых, что при анализе динамики потребностей необходимо исходить из динамики производства; во-вторых, что данное количество продукта, предполагающее статику в области производства, предполагает и статику в области потребления, т. е. статику во всем комплексе экономической — а, следовательно, и всякой другой — жизни2.
Маркс поставил во главу угла именно «развитие производительных сил»: ведь целью всей гигантской теоретической работы, которую произвёл Маркс, было, по его же собственным словам, «открыть экономический закон движения современного общества»3. Но открыть «закон движения» там, где нет никакого движения, где предполагается данным «упавшее с неба» количество продуктов, довольно мудрено4. Поэтому можно заранее
von ihr als Gegenstand gesetzten Produkte als Bedürfnis im Konsumenten erzeugt» [«Производство поэтому создает потребление: 1) производя для него материал, 2) определяя способ потребления, 3) возбуждая в потребителе потребность, предметом которой является созданный им продукт» (нем.)]. (K. Marx: «Einleitung» etc… S. XXV).
1 Маркс: «Капитал», т. III, ч. I, стр. 156–157.
2 По Марксу, производство есть «der wirkliche Ausgangspunkt und darum auch das übergreifende Moment» [«действительно исходный пункт, а поэтому также и господствующий момент» (нем.)] («Einleitung», S. XXVII). Здесь ясна связь экономической теории Маркса и его социологической теории (к сведению тех, кто считает возможным «соглашаться» с одной стороной учения и «не соглашаться» с другой).
3 Маркс: «Капитал», т. I, стр. VII, пер. Струве (2 изд.).
4 Г. Франк не понимает, почему труд выделяется из остальных «условий производства»: «„Вечной необходимостью для человека“ служит ведь и, напр., обладание землёй, и известная форма распределения продуктов и т. д. Почему именно труд должен служить конститутивным признаком экономических явлений, — это остаётся совершенно недоказанным» («Теория ценности Маркса и её значение», стр. 147–148). Формы распределения — величина производная от «способа
ожидать, что точка зрения потребления, лежащая в основе построения австрийцев, найдёт себе выражение в бесплодии теории во всех тех вопросах, которые касаются общественной динамики, т. е. самых важных вопросов, разрабатываемых политической экономией. «Как развивается техника в капиталистическом обществе, откуда происходит капиталистическая прибыль, — все эти вопросы они (т. е. представители австрийской школы. Н. Б.) не в состоянии правильно поставить, не говоря уже о том чтобы разрешить»1.
Любопытны в этом отношении те признания, которые сделал один из горячих сторонников теории предельной полезности, Иосиф Шумпетер. Он имел мужество открыто заявить, что во всех случаях, где речь идёт о развитии, австрийская школа не может сказать ничего.
«…Наша статическая система» — пишет он — «объясняет не все хозяйственные явления (она не объясняет, например, процента и предпринимательской прибыли…)»2.
«…Наша теория, поскольку она солидно обоснована, отказывается от объяснения важнейших явлений современной жизни»3.
«…Она не годится по отношению ко всякому (курс. автора. Н. Б.) явлению, которое… можно понять только с точки зрения развития. Сюда принадлежат проблемы образования капитала и другие, в особенности проблема экономического прогресса и кризисов»4.
производства»; что же касается земли и проч., что в данном случае гораздо важнее, то из статического момента «обладания землёй» невозможно объяснить никаких изменений, никакой динамики.
1 G. Charasoff: «Das System des Marxismus», Berlin, 1910. S. XIX: «Wie sich die Technik in einer kapitalistischen Gesellschaft entwickelt, woher der kapitalistische Profit stammt — all diese grundlegenden Fragen sind sie nicht imstande richtig zu stellen, geschweige denn zu lösen». Упомянутые «уравнении обмена» Вальраса статичны. Тоже у Vilfredo Pareto: «Cours d'Economie politique, tome I, Lausanne, 1896, p. 10.
2 Josef Schumpeter: «Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalökonomie». Leipzig 1908, S. 564: «Sodann sehen wir, dass unser statisches System bei weitem nicht alle wirtschaftlichen Erscheinungen erklärt, nicht z. B. Zins u Unternehmergewinn…»
3 «…unsere Theorie, soweit sie fest begründet ist, den wichtigsten Erscheinungen des modernen Wirtschaftslebens versagt» (ibid., S. 578).
4 «Weiter versagt sie jeder Erscheinung gegenüber, welche sich… nur vom Standpunkt der Entwickelung verstehen lasst. Dahin gehören die Probleme der Kapitalbildung und andere, so besonders das des ökonomischen Fortschitts und der Krisen» (Ibid., 587).
Таким образом, оказывается, что новейшая теория буржуазных «гелертеров» пасует перед самыми коренными вопросами, задаваемыми современностью. Гигантское и стремительное накопление капиталов, их концентрация и централизация, неимоверно быстрый технический прогресс, наконец, специфическое капиталистическое явление — цикличность промышленных кризисов, до основания потрясающих всю общественно-хозяйственную систему, — всё это, по признанию Шумпетера, — «книга за семью печатями». И как раз в этой области, где отказывается работать мысль учёного буржуа, теория Маркса сделала особенно много, настолько много, что искалеченные части марксова учения у свирепых врагов марксизма часто считаются последним словом премудрости1.
4. Итоги
Мы разобрали 3 неправильных исходных пункта австрийской школы: её субъективизм, неисторичность и точку зрения потребления. Эти три логические черты, которые связаны с тремя основными психологическими чертами буржуа-рантье, влекут с неизбежностью три основных недостатка теории австрийской школы, постоянно повторяющихся в различных частях общей теоретической «системы»: порочные круги, которые связаны с субъективным методом; неумение объяснить специфически исторические формы капитализма, которое вытекает из неисторической точки зрения и, наконец, полное банкротство во всех вопросах экономического развития, банкротство, которое необходимо связано с точкой зрения потребления. Не нужно думать, однако, что все эти «мотивы» действуют независимо друг от друга; как психические, точно так же и логические комплексы являются величинами сложными, где различные элементы переплетаются друг с другом, и где их действие выступает в усиленном или ослабленном виде в зависимости от других сопутствующих элементов.
Поэтому каждая из конкретных ошибок, которые обнаружатся при дальнейшем детальном анализе теории Бём-Баверка, сможет «опираться» не на один, а сразу на несколько «мотивов»
1 Так обстоит дело с г. Туганом-Барановским, который является «авторитетом» в области теории кризисов.
мышления новых теоретиков рантье. Это не мешает, однако, тому, что из ряда переплетающихся моментов мы выделяем три основных, к сочетаниям которых сводится бесчисленное множество «промахов» Бёма, ясно показывающих полную неспособность буржуазии «конца века» к теоретическому мышлению.